Кабачная кикимора Сказка для детей Ремизов

1
Кабак стоял на юру у оврага, овраг осыпался, и кабак чуть лепился на овраге. Дважды в неделю в селе были большие базары, и в кабаке шла большая торговля. Да целовальник не долго сидел в кабаке, живо проторговывался: находили недочет, а главное, большую усышку вина и рассыропку. В откупной конторе много было толку о кабаке, и странно было, что все целовальники рассказывали одно и то же, как ровно в полночь кто-то в кабаке вино цедит, когда же зажигали свечку, видели вроде хомяка – хомяк бёг от бочки и прямо под пол, в нору. Кабак перестали сымать, и даже даром, без залогу, никто не сымал, кабак стоял заброшен.
Один пьянчужка, не раз штрафованный и пойманный в приеме краденого, промотался и попал в большую крайность, а был он человек семейный, не глупый и отчаянная голова. Ему-то откуп и предложил кабак. Пьянчужка согласился: все лучше, чем ходить из кабака в кабак.
В первую же ночь целовальник заготовил свечку, спичек, положил топор на стойку, выпил полуштоф и завалился спать.
– Теперь хоть сам черт приходи, никого не боюсь! – и заснул.
И слышит целовальник, кто-то цедит из разливной бочки, зажег свечку, топор в руки, осмотрелся и – к бочке. Видит, печати целы и только кран полуотворен. Постукал топором в бочку – звук не тот, вина, стало быть, меньше; сорвал печать, накинул мерник, – так и есть: трех ведер, как не бывало.
– Черт что ли отлил! Коли черт, покажись! Я чертей не боюсь, до чертиков не раз допивался, не привыкать стать видеть вашего брата! – и уж протакаял так, как душе хотелось.
Под полом раздался треск, – стала половица поворачиваться и стало из-под пола дерево вырастать. Все растет и растет – сучья, ветви, листья, все выше и шире, уж закрывают кабак и склонились над головою.
Целовальник взмахнул топором и ну рубить.
– Так, брат, вот как по-нашему! Я тебе удружу.
Вдруг топор словно во что воткнулся – нет возможности сдвинуть: чья-то рука удерживала топор.
– Пусти меня! – целовальник не струсил, – знаю, черт, пусти! Я рубить буду!
И слышит, над самой головой кто-то тихо так и кротко:
– Послушай, любезный, не руби! Это – я.
– Да ты кто?
– Мы с тобой будем друзьями, и ты будешь счастлив.
– Да кто ты? Говори толком! И топор пусти, выпить хочу.
– Ну, брат поднеси и мне.
– Да как же я тебе поднесу, коли тебя не вижу!
– Ты меня никогда не увидишь… впрочем, когда прощаться буду, может, покажусь.
– Правду говоришь?
– Давай выпьем, потом и поговорим.
– Ну пусти ж топор.
Топор высвободился.
Целовальник зашел за стоику, взял штоф и хотел наливать.
– Послушай, любезный, – остановил его голос, – ты много не пей. Для нас довольно и полуштофа. Возьми вон тот, у него донышко проверчено, в нем, брат, вино хорошее, не испорчено еще.
– А ты откуда знаешь? Я сам принимал посуду: все полуштофы были целы.
– А ты ходил отпускать вино-то мужику?
– Ходил.
– Тебе нарочно дистаночный и подменил полуштоф, чтобы наперед узнать, будешь ли здесь мошенничать.
Целовальник взял полуштоф, посмотрел перед свечкой – и вправду, на дне дырка проверчена, воском залеплена.
– Ну, чертова образина, теперь уж я верю, что ты черт.
– А ты не ругайся, друзьями будем. Угости лучше!
Целовальник налил два стакана, свой выпил, – сам скосился, что будет – другой стакан поднялся и так в воздухе и опрокинулся, будто его кто пил, и так сухо, что и капли не осталось, только кто-то крякнул:
– Ну, брат, спасибо за угощенье.
– Спасибо-то, спасибо, а ты мне расскажи, кто ты.
– Расскажу потом. А теперь слушай: всякий день в полдень и в полночь ставь в чело на заслонку стакан вина, да на меду лепешку. Этим я и буду кормиться, а ты себе торгуй. И не бойся ни поверенных, ни дистаночных, ни подсыльных, я буду предупреждать: за версты узнаешь, кто едет и кто подослан. Ложись и спи. Да образов, пожалуйста, не ставь, да и молебны не служи. А как я отсюда через год уйду – от кабака до кабака скитаюсь, вот я какой! – так и ты выходи, а то худо будет. Слышал?
– Слышал.
– Так и поступай.
Целовальник выпил еще стакан и лег.
А дерево стало все меньше и меньше, ниже и ниже, и скрылось под полом, и половица опять легла на свое место, как ни в чем не бывало.
И свечка погасла.
2
На другой день был базар.
Целовальник поутру встал рано. Торговля открылась хорошая, и он полупьяный, торговал целый день, и ни в чем не обсчитался. К вечеру проверил выручку и смекнул, что лучше торговать и не придумаешь, а что ночью тот ему говорил, он все исполнил: не забыл угостить и в полдень и в полночь и вином и лепешкой.
С этого дня целовальник торговал всем на зависть. Никогда он не попадал под штраф, а продавал вино рассыропленное, он всегда знал, кто из дистаночных или поверенных приедет к нему за проверкой, и был наготове.
Диву давались ловкости его, а больше тому, что хоть пил, а пьян не напивался.
Прошел год.
И вот в годовую полночь, когда целовальник, по обыкновению, спал себе мирно на стойке, вдруг по кабаку голос:
– Прощай, брат. Ухожу. Завтра и ты выходи!
– Ну, что ж! – целовальник поднялся, – ты мне все-таки покажись!
– Возьми ведро воды и смотри.
Целовальник взял ведро, зажег свечку и стал смотреть на воду. И увидел, прежде всего, себя, ну, лицо известное, и долго только это одно и видел, инда в глазах зарябило, и как-то вдруг с левого плеча увидел другое, – черноглазый, чернобровый и, как мел, белый, а в щеках словно розовые листочки врезаны.
– Видишь?
– Вижу.
Кто-то вздохнул, и все пропало. И всю ночь в трубе был воп и плач.
3
Целовальник наутро не ушел, а, как всегда, отворил кабак – хотел еще зашибить копейку. Но попался: нагрянул дистаночный и жестоко оштрафовал.
Тут только он схватился и сейчас же сдал должность.
И уж больше не целовальник, купил он на награбленные деньги постоялый двор, перестал пить и сделался набожным человеком.