Про бедняцкого вожака - отважного Кармелюка - Сказка о дружбе

Славно прожил свою жизнь Устин Кармелюк. Тем славно, что ни разу неправде не поклонился, силе да богатству не покорился. В тюрьмах его паны гноили, калёным железом клеймили, батогами били, да сломить не могли. За простой люд Кармелюк стоял, себе ничего не хотел. Что у богачей отбирал, всё беднякам раздавал. И хоть сгубили его паны, но и по сей день живёт он в людской памяти. Песни про него поют, сказки складывают.

Всех песен не перепеть, всех сказок не пересказать, а всё же послушайте. Надо, чтобы и вы знали, каков Кармелюк был.

Волчьи побеги

Вот зашёл однажды Устин Кармелюк на мельницу. Молод он ещё тогда был, и слава его была негромкая.

Видит — весь двор возами уставлен, на мельнице людно да тесно. Время к пасхе шло, всяк спешил свежей муки намолоть, чтоб куличи попышнее поднялись.

У кого мешки под завязку полны, тот и у жерновов первый. Мельник его с поклоном пропускает. А в тёмном уголке сидит бедная вдова, на коленях тощий заплатанный мешок держит и плачет горькими слезами. Раным-ранёхонько она сюда пришла, малых деток одних дома оставила. Уже и день проходит, а ей всё к жерновам не пробраться.

Нахмурился Кармелюк, сказал:

— Не плачь, бедолага! Не лей слёз понапрасну. Легче камень разжалобить, чем сердце богатея тронуть.

Взял у неё мешок, всех растолкал да сам вдовье зерно на помол и засыпал.

Один дядька в новой свитке, в ладных чоботах отозвался:

— Молодой ещё людей богатством корить!

Другой в смушковой шапке подхватил:

— Достаток трудом добывают. А у лодыря ветер в кармане свищет.

Кто молчит, кто на те слова кивать начинает, видно, соглашается.

Кармелюк и говорит:

— А выйдем-ка во двор.

Вышли все.

Перед мельницей яблонька стояла, и почки на ней уже набухли — весной ведь дело было. На молоденьких ветках — почки, и на стволе побеги проклюнулись.

Смотрят люди, плечами пожимают — яблонька как яблонька.

Кармелюк говорит:

— Вот, честные сельчане, начата притча, да не кончена. Ровно через девять недель, день в день, час в час, приходите сюда. Яблонька сама притчу доскажет.

Ну, ясное дело, любопытно людям. Пришли через девять недель. И Устин Кармелюк явился.

— Поглядите, — сказал, — что с яблонькой сталось.

Видят все: ветки на яблоньке еле живы, листочки слабенькие, цвет хилый. А на стволе толстые прутья выросли — бесплодные ветви, что в народе волчьими побегами прозывают.

— Почему дерево хиреет? — Кармелюк спрашивает.

— Да это всяк знает. Стоило ли звать нас на этакое диво? — отвечают люди. — Волчьи побеги соки у плодовых веток выпили.

— Вот и притче конец. Сами вы её досказали, — Кармелюк говорит. — Богачи, что волчьи побеги на дереве, соки из народа пьют, а ни цветов, ни плодов не приносят. Не срежь вовремя, пропадёт всё дерево.

И пошёл себе.

Кто побогаче — на Кармелюка обиделся, зло затаил. Кто победней — призадумался.

Драная свитка

Сколько горя, сколько беды Кармелюк хлебнул — не измерить, не сосчитать. Да ни разу злой судьбе не сдался.

В солдатскую лямку на двадцать пять лет хотели его запрячь, он из солдатчины убежал. Поймали его, били палками-шпицрутенами, в тюрьму упрятали. Снова вырвался Устин. Ненавидели его паны, разбойником называли. Не однажды и не дважды его ловили. В кандалы закованного в Сибирь гнали, в крепостной башне за толстыми каменными стенами стерегли. Да всегда Кармелюк на волю выходил, в родные края, словно перелётная птица, возвращался. Снова и снова со своими славными хлопцами-сподвижниками против богачей бился.

И говорили в народе: нет такой силы, чтобы нашего Кармаля в темнице удержала. Подует он на цепи, скажет заговор — и рассыплется жёлтой ржой железо. Нарисует на стене крепости чёлн-долблёнку, вёсла нарисует, сядет в ту лодку и уплывёт, как по воде, ни следа, ни знака не оставит. Или оседлает деревянную скамейку: «Э-гей! — крикнет. — Выноси, вороной!» Разом станет скамья вороным конём, взовьётся, хвост по ветру расстелет и унесёт, куда Кармелюк велит.

А так оно было или не так — кто его знает..

Вот однажды послала пани помещица слугу на почту. Дала ему тысячу рублей. У неё, видишь, братец в столице в карты проигрался, надо ему, бедняжке, помочь.

А дорога на почту через лес пролегала. Тут-то слуга с Кар-мелюком и повстречался.

— Здоров будь, добрый человек! Куда идёшь? — спрашивает Кармелюк.

Узнал ли слуга Устина или так догадался, а бросился бежать. Да разве от Кармелюка убежишь?! Мигом он его догнал.

— Чего утекаешь, ровно заяц от гончей?

Слуга взмолился:

— Бери всё, только не убивай. И шапку с деньгами подаёт.

Пересчитал их Кармелюк и говорит:

— Деньги немалые. Тысяча рублей да один рубль. Значит, панские деньги несёшь пересылать.

Слуга молчит, только трясётся весь. А Устин ему:

— Да не бойся ты. Никогда ещё Кармелюк бедного не обидел. Жалко панское добро из рук выпускать. Да ведь за пропажу твоя спина ответит. Иди своим путём, делай, что велели.

Ступил Кармелюк с дороги на один шаг и будто растаял.

А слуга три шага шагнул, остановился. Сам себе говорит:

— Кармелюк дурень… Да сам ты дурнем не будь!

Разодрал на себе одежду, лицо расцарапал, перепрятал деньги за голенище сапога и побежал обратно к панскому дому. Помещице в ноги повалился:

— Так и так, отнял злой разбойник Кармелюк деньги, что выизволили братцу посылать. Отбивался я, словно пёс от волка, да одолел он меня. Еле живой ушёл.

Разгневалась пани:

— До каких пор злодейства терпеть будем! Надо за солдата ми посылать!

В тот же вечер является к пани полковник. Усы подкручены, пуговицы на шинели начищены, шпоры так и звенят. Поцеловал, как положено, ручку у пани. А она ему:

— Ах, пан полковник, вовремя вы приехали. Житья нет от злодея. Изловить бы его да повесить.

— А я за тем и приехал, — полковник отвечает. — Прикажите слугу позвать, того, что сегодня ограбили.

Ну, слуга, ясное дело, стал полковнику расписывать, как Кармелюк на него напал, как бил-колотил, как деньги отнимал.

— А можешь его узнать? — полковник спрашивает.

— Как не признать, — слуга говорит. — Страхолюдный такой. Глаза, что у дикого зверя, горят, зубы, что волчьи клыки. И свитка рваная.

Полковник распахнул шинель.

— Эта свитка, что ли?

Побледнел слуга, ровно холст белёный. Достал пачку денег из сапога и не знает, кому отдавать, то ли хозяйке, то ли Кармелюку.

Пани так в деньги и вцепилась. А Кармелюк говорит:

— Не торопитесь, ваша милость. Столько кругом сирот бедняцких да вдов солдатских, что и этой тысячи не хватит. Выходит, с вас кроме этой ещё тысяча причитается.

Делать пани нечего. Побежала она из ларца вторую тысячу доставать. А Кармелюк размахнулся да и отвесил две плюхи слуге.

— Одну — за жадность, — сказал. — А вторую — за то, что хотел опозорить моё честное имя. Хорошо ещё, я про твою брехню прослышал, а то и вправду могли подумать, что Кармелюк бедняка обидел.

Взял Кармелюк две тысячи и ушёл. На прощанье сказал пани:

— За деньги спасибо. Да не вздумайте, ваша милость, немилостивой к слуге быть. Я сам с ним уже рассчитался.

А откуда же Кармелюк про слугу узнал? Да в каждом панском дворе, в каждой бедняцкой хате у него друзья-помощники были.

Как пан в грехах каялся

Жил один пан, смирный-пресмирный, ласковый-преласковый, тихий-претихий. Всё обходительно, да со вздохом, да с поклоном. Но только люди того тихого боялись больше, чем огня немилосердного, больше чумы и мора лютого. Потому что было у него сердце жёстче камня, что слезами не прожжёшь, мольбами не смягчишь.

Не выйдет крестьянин на барщину — то ли сам занеможет, то ли кто из семьи сляжет, — в тот же день панский верный пёс-эконом отберёт четверть хозяйства: овец уведёт, курам головы свернёт. Во второй раз бедолага не выйдет — половины хозяйства лишится. А станет роптать — отберут горшки-плошки, ряднину последнюю — и спать не на чем, и сварить не в чем.

А ругать, розгами сечь, как другие помещики, — этого у пана, упаси бог, в заводе не было.

Вот как-то поехал пан в церковь исповедоваться. Рассказал про все грехи попу, получил от него отпущение и домой отправился.

Выехал за село, вдруг слышит — кричат сзади. Оглянулся — дьяк его догоняет, путается в длинных полах рясы. Придержал пан коней. А дьяк подбежал да и говорит:

— Постойте, ваша вельможность! Послал меня к вам батюшка-поп. В каких вы грехах каялись, запамятовал он. А ведь ему ваши грехи замаливать надо.

— Что ж, — отвечает пан, — грехи мои тяжкие. Как-то в пятницу, в постный день, кусок поросятинки съел. Кошку свою ненароком обидел — на хвост ей наступил. Да бранное словечко воронесказал: она-то кричала «кра!», а я подумал: «украл!»

— Ага! — сказал дьяк. — И это все грехи?

— Все до единого, — пан говорит.

— Малость подзабыли, ваша вельможность, — тихо так дьяк напоминает. — Забыли, сколько горя люди через вас хлебнули, сколько слёз кровавых пролилось, сколько сирот бездольных осталось, у которых вы отцов да матерей замучили. Тот грех забыли, что богатство нажили на людской беде.

Тут дьяк сорвал с себя дьякову одежду. Громко закричал от ужаса пан — узнал Кармелкжа.

А Кармелюк могучей рукой пригнул тополь к земле, пану петлю на шею накинул и отпустил верхушку. Высоко взлетел на верёвке пан, а Кармелюк говорит:

— Поднимайтесь, ваша вельможность, к небу. Там ваши грехи и замолите.

Злая изменница

Собрали как-то паны силу большую — и казаков и полицию — Кармелюка с друзьями-товарищами ловить. К самому лесу подступили, где Кармелюк со своим отрядом скрывался.

Узнал про то Кармаль и велел своим людям уходить в дальнюю пущу.

— Сам я, — сказал, — последним выйду.

Окружили вороги лес, все тропы перекрыли — птица не пролетит, заяц не проскочит.

Подался Кармелюк к одной опушке, слышит — кони казацкие ржут… В другую сторону побежал — шашки брякают… Неужто пропадать Устину?!

Вдруг навстречу ему идёт молодица белолица, вязанку хвороста несёт.

— Ой, Кармаль, тебя ловят, а мне лихо. Не выбраться тайком из лесу.

— А ты-то чего боишься? — спрашивает Устин.

— Да я в панском лесу сухие сучья подбирала. А на опушке не одни солдаты, паны съехались, и мой там. Увидит меня, разгневается.

— Рад бы тебе помочь, женщина, да сам я — как зверь в западне. За моей головой охота. Лучше держись от меня подальше, а не то и тебя в разбойницы запишут.

Молодица говорит:

— Коли мне от тебя не помощь, так я тебе помогу. Не побоюсь панского гнева, вперёд пойду, а ты за мной крадись, хоронись за кустами, чтоб раньше времени тебя не приметили.

И пошла прямёхонько к опушке. А там полиция, солдаты… Паны ждут, когда Кармелюка повяжут.

Как гадала молодица, так и сталось — её пан к ней подскочил.

— Ты что, такая-сякая, в моём лесу хворост крадёшь! Да я тебя…

Подошёл офицер, пана в сторонку отвёл.

— Не до хвороста сейчас! — И к молодице: — Скажи, добрая женщина, не видала ли в лесу разбойников, не встречала ли Кармелюка?

— Разбойники навстречу не попадались. Кармелюка сроду невидывала… А что-то страхолюдное мимо протопало, к болоту бежало. Чуть сердце со страху не оборвалось.

Медведь, что ли? — офицер спрашивает.

— Какой медведь! — молодица отвечает. — То страхолюдное на двух ногах бежало.

— Он это! — закричал офицер. — Злодей Кармелюк! Веди нас к болоту.

Молодица и повела к болоту.

А болото такое, что за один день не обойдёшь. То вода, то трясина и только посредине кусок сухого леса, ровно остров.

— Ясное дело, — офицер говорит, — там и схоронился Кармелюк. Думает, нам туда не пробраться. Да просчитается. Где с кочки на кочку скоком, где вплавь, где вброд, а до его шкуры доберёмся.

Скинул мундир, чтобы в грязи не перепачкаться, команду подал, и двинулись к острову.

Тут молодица махнула белой рукой. Вышел из-за кустов Кармелюк, скорее свитку сбросил да офицерский мундир надел. Такой бравый вояка! Загляделась молодица.

Вдруг подскакал на коне полковник и спрашивает:

— Поймали Кармелюка?

— Так точно, господин полковник, — отвечает Кармелюк. — Вон на том островке его схватили.

«Эге! — полковник подумал. — Меня там не будет, так и награды мне не видать!» И — к болоту. А Кармелюк ему вслед:

— Верхом туда не добраться, господин полковник. Коня погубите и сами увязнете.

Полковник бросил поводья Кармелюку и зашагал по кочкам на длинных тонких ногах. Чистый журавль!

Кармелюку только того и надо было. Вскочил в седло, молодицу за собой посадил и рванул коня. Где солдат увидит, где полицию — кричит, командует, распоряжается. Ему все честь отдают, робеют.

Так и ускакали.

Как выехали на безлюдное место, Кармелюк сказал молодице:

— Спасибо тебе, хорошая моя! Спасла ты мне жизнь. Что хочешь, для тебя сделаю.

Женщина отвечает:

— Коли так, женись на мне. Давно ты мне полюбился.

— Проси что другое. Не могу на тебе жениться. У меня жена есть.

А женщина своё:

— Какая она тебе жена?! Ты к ней и раз в год не заглянешь.

— Нет, — говорит Кармелюк. — Я ей верным мужем быть обещался. И дети у меня есть.

Загорелись злобой глаза у молодицы.

«Мне не достанешься — и ей не достанешься!..» Так про себя подумала, а Кармелюку сказала ласково:

— Не можешь женой назвать, хоть сестрой тебе буду. Ты — братом мне наречённым. Приходи ко мне завтра поутру.

Отважен был Кармелюк, силён силой богатырской и хитёр. Да хитрости у него только на врагов хватало, а с друзьями он прост был. Поверил той женщине. Ответил ей:

— Нет, сестрица, утром меня не жди. Утром, когда солнце светит, моя тень на землю ложится. А мне мою тень беречь надо. Вороги меня стерегут, выслеживают, но я их пуль не боюсь — я слово знаю. Только тому меня убить нод силу, кто в мою тень выстрелит. Хоть никто про то не ведает, не догадывается, да лучше мне ясным днём на люди не показываться. Приду к тебе завтра вечером.

Только они разошлись в разные стороны, злодейка змеёй проскользнула в дом начальника и рассказала, когда и где Кармелюк быть обещался.

Вот пришёл к ней Кармелюк, а его засада ждёт: в садочке — солдаты, на сеновале — казаки.

Усадила молодица гостя за стол, водку-горелку поставила, сало да огурцы подала.

Кармелюк говорит хозяйке:

— Хорошо у тебя! Давненько я в тёплой хате под крышей не бывал, давненько за столом на лавке не сидел.

— Эх, Кармаль, Кармаль, — отвечает женщина, — сам ты себе такую долю выбрал. Скитаешься, как волк по лесам, как волка и убьют тебя. За какую ты правду бьёшься, кто тебя знает!..

Печально Кармаль усмехнулся и говорит:

— Слушай притчу, сестра, тогда всё поймёшь.

И начал:

— За семью морями, за десятью горами… Может, и не так далеко, а у нас поблизости жил-был царь со своим сыном. Рос-подрастал царевич, уже не дитя, да ещё не мужчина. И вздумалось ему посмотреть, что в отцовском царстве-государстве делается, как люди живут. Встал он однажды раным-рано и вышел из дворца. Видит — люди все в одну сторону идут, и он туда направился. И пришёл на торговую площадь. А день-то был ярмарочный. Продавцы и по-купцы смешались. Ходит царевич, всё ему любопытно. И дошёл дозагона, где коней продают. Смотрит царевич — стоят три коня. Один слепой, слепыми глазами вдаль глядит, будто видит что-то. Другой сытый, гладкий, так с жиру и играет. Грива у него пышная, хвост длинный, ногами перебирает, сено, что перед ним положено, не ест, а по сторонам разбрасывает. Выискивает травинку, которая повкуснее. А третий конь — боже ж мой! — в чём душа держится?! Рёбра выпирают, как обручи на бочке, спина упряжью до ран стёрта. Еле на ногах стоит. Потянулся этот конь к сену, что сытый по земле разбросал, а тот его копытом по рёбрам, — моё, мол, сено, лучше под ноги стопчу, чем тебе хоть стеблинку дам. Заржал жалостно тощий, а слепой конь и ухом не ведёт, ничего не видит. А теперь, сестра, сама скажи, как ты притчу понимаешь?

— Ой, Кармаль, — всплеснула руками женщина, — разгадала ведь я её. Тощий конь — то народ, люд бедный. Сытый конь — паны да богатеи. А вот про слепого коня — не знаю.

— Ну так я тебе скажу, — Кармелюк говорит. — Слепой конь — наш царь, что ничего не видит, ничего и знать не хочет. Что же ты спрашиваешь, за какую я правду бьюсь?!

Тут заплакала женщина.

— Что я наделала, натворила. Врагам тебя предала, тебя загубила. Беги, Кармаль, — может, ещё спасёшься!

Вскочил Кармелюк, бросился к двери, а за дверью казаки с шашками. Метнулся к окну, а там солдаты с ружьями. Стрельба поднялась, сеча.

Сколько пуль в Кармелюка попало — ему ничего. А промахнулся один молодой солдат — в Кармелюкову тень, что на стене чернела, угодил. Тут и рухнул Устин Кармелюк, ровно могучий дуб, что под корень срубили.

А женщине той начальники награду выдали. Только радости-счастья ей не было. Глаз она не осушала, почернела, ссохлась вся. И умерла вскоре.

Но и в могиле прощенья не получила. На том месте, где её похоронили, трава не росла, птицы не садились. И имя её забыли.

Про Устина Кармелюка песни поют, сказки складывают, а её имя никто не поминает, будто и не жила она на свете. Потому что нет никого презренней, чем тот, кто дружбе изменил, друга предал.

Украинская сказка