Часть III Глава 5 Опера доктора Дулитла ― Хью Лофтинг
Как разделить деньги…
Неделя шла за неделей. Каждый вечер на сцене театра «Регент» шла птичья опера. Как ни странно, поток зрителей ничуть не уменьшался. Все так же змеилась очередь в кассу, все так же зрители заполняли зал до отказа, все так же газеты спорили о том, кто такой доктор Дулиттл: гений или мошенник. Никогда ни один спектакль в Лондоне не пользовался такой популярностью.
После того как состоялось сотое представление оперы и «Пантомимы из Паддлеби», доктор Дулиттл по такому торжественному случаю дал обед. Все было так же красиво и замечательно, как и на банкете в честь премьеры птичьей оперы. Хотя все же была и кое-какая разница.
Во-первых, Джон Дулиттл облачился не в свой старый фрачишко с заплатой на спине, а в новенький с иголочки, сшитый у лучшего лондонского портного фрак. Правда, надевая его, доктор ворчал:
— Терпеть не могу новые вещи. По-моему, старый был лучше и намного удобнее.
— Не волнуйтесь, господин доктор, — успокоила его Крякки, — у вас и новый так быстро истреплется, что через месяц станет ничуть не лучше старого.
Изменилась и госпожа Магг. Теперь она щеголяла в жемчужном ожерелье, а у ее Мэтьюза в булавке на галстуке сверкал бриллиант.
Во-вторых, циркачей стало намного меньше. И не потому, что доктор отвернулся от старых друзей, с кем делил кров и хлеб в трудные времена, а потому, что многие из них уже заработали достаточно, чтобы не испытывать нужды в старости, и бросили нелегкую свою работу.
Сбылась мечта силача Геракла — он возвратился в свой маленький домик на берегу моря и стал выращивать розы. Братья Пинто тоже оставили цирк. Вслед за ними ушел и Генри Крокетт, владелец кукольного театра. Правда, Тобби не захотел уходить с хозяином, уж больно ему нравилось в веселой семье доктора Дулиттла. Генри Крокетт посокрушался, но не стал настаивать и уехал один, без собаки.
Люди очень любят произносить речи, тем более не торжественных обедах. Вот и на обеде по случаю сотого представления птичьей оперы встал клоун Хоуп и сказал;
— Сегодня был последний день, когда я выступал перед публикой. Мне горько расставаться с моими друзьями, особенно с доктором Дулиттлом, — при этих словах все захлопали в ладоши, — но пора и мне бросить цирк и уйти на покой. Я всю жизнь мечтал собрать денег и поехать в дальние края, посмотреть мир. Теперь моя мечта сбывается. Мой пес, Скок, хочет остаться в цирке с доктором Дулиттлом. Что же, наверное, так будет лучше. Значит, и вы, глядя на него, будете вспоминать меня.
Не отказал себе в удовольствии произнести речь и Мэтьюз Магг. Он говорил долго, но на этот раз Теодора его не прерывала, а даже наоборот — она внимательно слушала и согласно кивала головой: уж больно красивые слова он научился произносить. Там были «замыслы», «мечты», «грандиозные планы» и «деятельность». От таких слов у Теодоры сладко заходилось сердце.
Джон Дулиттл слушал Мэтьюза Магга вполуха. Ему было грустно оттого, что артисты уходили из цирка, но в то же время он радовался за своих друзей — они наконец-то могли делать то, чего им больше всего хотелось. Он сам уже третий месяц сидел вместе со своими зверями в Лондоне, незаметно прошла зима, в парке на деревьях появились первые зеленые листочки. Ему вспомнился старый дом в Паддлеби, одичавший за его отсутствие, и ему тоже захотелось распроститься с бродячей цирковой жизнью. Дело оставалось за главным — заработать денег, чтобы расплатиться с долгами. Ох уж эти деньги! Они не помогают, а мешают людям делать то, что им по душе.
В тот день Теодора записала в своем дневнике: «Прощание клоуна Хоупа и Скока было очень трогательным. У меня прямо сердце разрывалось». С тех пор как у нее завелись деньги, она пристрастилась к чтению чувствительных книг и полюбила такого рода душераздирающие выражения. Но прощание пса и клоуна и в самом деле было трогательным. Пес скулил и вилял хвостом, Хоуп гладил его, обнимал и утирал слезы…
Именно в эту минуту Скок понял, что такое сомнения и как они могут мучить. Он давно привык к своему хозяину, полюбил его и хотел уйти с ним, но в то же время был не в силах расстаться с доктором Дулиттлом и его веселой звериной семьей. Но быть сразу в двух местах — штука невозможная.
— Господин доктор, — сказал Хоуп Джону Дулиттлу, — я каждую неделю буду писать письма, а вы уж, пожалуйста, читайте их вслух по-собачьи Скоку.
Он еще раз погладил Скока и ушел.
Поздно вечером О’Скалли, Тобби и Скок улеглись на своих тюфяках в коридоре около спальни доктора. О’Скалли и Тобби уже задремали, когда все еще терзаемый сомнениями Скок снова заскулил:
— Что же я наделал! Не должен был я покидать его. Где же моя хваленая собачья преданность? Ведь он был мне хорошим хозяином, даже очень хорошим, а я предал его. Как мог я оставить его после стольких лет дружбы?
— Выбрось ты все это из головы! — сердито проворчал Тобби. — Ну что ты терзаешь себя? Это люди выдумали собачью преданность. К чему укорять себя? Ты честно работал на сцене и зарабатывал себе на хлеб, а иногда — и хозяину. Публика чаще смеялась твоим, а не его выходкам. Теперь он бросил цирк, потому что у него в кармане завелись денежки, часть из которых по праву принадлежит тебе. Ну да ладно, мы с тобой и без денег не пропадем, но если тебе больше хочется остаться с доктором, а ему — путешествовать по дальним странам, то это ваше личное дело. И каждый из вас волен делать то, что ему вздумается.
— Так-то оно так, — согласился Скок, но тут же возразил: — И все же мне не следовало его бросать.
— Ты сначала разберись, кто кого бросил! — пролаял Тобби. — Мой хозяин, Генри Крокетт, тоже был неплохим человеком, а я предпочел остаться с доктором Дулиттлом и не чувствую за собой никакой вины. В конце концов у нас всего лишь одна жизнь. И хотя это собачья жизнь, она принадлежит нам.
И Тобби и О’Скалли пришлось немало потрудиться, прежде чем они сумели уговорить Скока отбросить прочь все сомнения.
Джон Дулиттл тоже в ту ночь уснул не сразу. Сначала он лежал в постели и думал о делах птичьей оперы, о цирке и о прочих ежедневных заботах. И вдруг он услышал, что собаки в коридоре затеяли разговор. Он сел не постели и прислушался. Удивительно простая мысль о том, что собачья жизнь принадлежит собакам, поразила доктора.
Следующим утром доктор позвал к себе сову Бу-Бу, которая вела все счета, и очень долго о чем-то с ней советовался. Затем он собрал у себя в фургоне весь свой цирк.
По его просьбе пришли даже животные. Конечно, слон, лев и леопард в фургоне уже не поместились, они стояли на лужайке у входа и наблюдали за происходящим через открытую дверь. Только теперь Джон Дулиттл увидел, как сильно поредели ряды его артистов. Зверей оказалось намного больше, чем людей.
— Мы с вами хорошо поработали, — сказал доктор Дулиттл, — и уже можно пожинать плоды.
Хрюкки тут же мечтательно прищурился и прошептал:
— Плоды — это хорошо, плоды я люблю…
— Помолчи, не мешай слушать, — одернула его Крякки. — По-моему, доктор сейчас скажет нам что-то важное, иначе он не стал бы всех собирать.
А Джон Дулиттл тем временем продолжал говорить:
— Вы знаете, что в нашем цирке ни у кого не было жалованья, но вся прибыль делилась среди артистов, и каждый получал то, что зарабатывал. А теперь подумайте сами: разве звери и птицы не помогали нам? Разве публика не выкладывает денежки за то, чтобы посмотреть зверей на арене цирка и в зверинце? Разве «Пантомима из Паддлеби» не принесла нам барыши? А теперь еще птичья опера дает нам хороший доход. Вот поэтому мне кажется, что будет справедливо, если и звери получат свою долю.
— Господин доктор, — затрубил вдруг слон, — я плохо понимаю человеческий язык, а дело здесь, как видно, непростое. Не могли бы вы повторить все по-слоновьи?
Доктор повторил свою речь по-слоновьи, а среди артистов-людей и артистов-зверей уже разгорелись споры.
— Да зачем им деньги? — говорили одни. — Не успеют они выйти с кошельком на улицу, как их тут же ограбят.
— О’Скалли не так-то легко ограбить, — возражали им другие.
— А остальных? — не унимались те, кто не хотел делиться со зверями.
— А остальные положат деньги в банк.
— В банк? Да кто им откроет счет?
— Есть один банк, — вмешался в спор доктор Дулиттл, — который уже согласен открыть счет любому из наших животных и выдать им чековые книжки.
— Но я же не умею писать! — хрюкнул поросенок. — А на каждом чеке надо ставить свою подпись.
Он уже видел, как входит в овощную лавку, набирает полную корзину всяких вкусностей и не может расплатиться из-за собственной неграмотности. От обиды Хрюкки едва не заплакал.
— Не хнычь, — сказала ему сова. — Люди придумали такую умную штуку, как доверенность. Ты доверишь доктору подписывать чек и получать деньги вместо тебя.
— А я думаю, что деньги вам вовсе не нужны, — возражала Крякки. — Вы их тут же растратите на пустяки.
Споры продолжались, и, так как к согласию никак не могли прийти, решили голосовать. Голосовали, конечно, только люди. Против были кассир и билетер, а Джон Дулиттл, Мэтьюз, Теодора и Фред из зверинца — за.
Вечером, сидя за ужином, доктор Дулиттл рассуждая;
— Мало ли что со мной может случиться! А так у вас будут деньги. Говорят: деньги делают человека. Я всегда считал и считаю до сих нор, что деньги — это плохо. Но также плохо, когда в кармане пусто. Давайте теперь проверим, может, люди станут больше уважать тех животных, у кого есть собственный счет в банке. Если меня кто-то ударит на улице, я могу подать на наглеца в суд. И в то же время люди беспрестанно раздают пинки животным. Если у вас будут деньги, вы можете нанять адвоката и наказать грубияна по закону.
— Да какой адвокат согласится? — встрепенулась Крякки.
— Эти крючкотворы согласятся на что угодно, лишь бы им хорошенько заплатили, — засмеялась сова Бу-Бу.
— Я уже нашел адвокатов, — сказал доктор, — которые готовы защищать вас в суде и распоряжаться вашими деньгами по доверенности.
О’Скалли ухмыльнулся.
— Насколько я понимаю, доверять можно только тому, кому веришь. А я верю только доктору Дулиттлу и еще немножко Мэтьюзу.
— Верно, — поддержала его Крякки. — Мы все дадим доверенность на распоряжение нашими деньгами господину доктору.
На том звери и порешили. А через несколько дней прибыль от цирка разделили, деньги зверей положили на счета в банке, и каждый из них получил чековую книжку.
Больше всех радовался Хрюкки. Он то и дело подбегал к сове и спрашивал:
— Бу-Бу, ну-ка скажи, пожалуйста, сколько у меня денег в банке?
— Пятьдесят три фунта восемь шиллингов и пять пенсов, — терпеливо отвечала сова.
— Пятьдесят три… восемь… пять… — мечтательно повторял поросенок, но через пять минут мудреные числа вылетали напрочь из его головы, и он снова бежал к сове.
— Бу-Бу, пожалуйста… — Все повторялось снова.
Но самое плохое было то, что Хрюкки окончательно зазнался. Он даже стал вести себя невежливо с другими представителями рода поросячьего. При встрече с сородичами он задирал пятачок и хрюкал:
— Ведите себя повежливее со мной, деревенщина, а не то я скажу своему адвокату и он подаст на вас в суд.
Больше всех денег получил О’Скалли — доктор положил на его счет и ту кругленькую сумму, которую ему прислал господин Пулен.
Крякки поначалу расстроилась — ну к чему ей были нужны деньги? Но потом она поразмыслила и сказала себе: «Доктор все равно размотает свою долю. А у меня денежки целее будут. По крайней мере, когда он снова окажется без гроша, мы сможем на мою долю вернуться в Паддлеби».