Часть III Месть Гармахиса IX — Клеопатра — Генри Хаггард
Прощание Хармионы и ее смерть. – Смерть старой Атуи. – Гармахис возвращается в Абуфис. – Его исповедь. – Осуждение Гармахиса
Хармиона отпустила мою руку, которую схватила, испугавшись призраков.
– Твое мщение, мрачный Гармахис, – произнесла она хриплым голосом, – отвратительно! О погибшая египтянка, несмотря на все твои преступления, ты была настоящей царицей! Иди, помоги мне, князь! Надо положить бедный прах на ложе и покрыть его царским одеянием. Пусть Клеопатра даст последнюю немую аудиенцию послам цезаря, как подобает последней царице Египта!
Я не ответил ни слова. На сердце у меня лежала тяжесть, и теперь, когда все было окончено, я чувствовал себя усталым, измученным. Вместе с Хармионой мы подняли тело и положили на золотое ложе. Хармиона увенчала царственным уреусом мертвое и строгое чело, убрала роскошные, черные, как ночь, волосы, в которых не серебрился ни один седой волос, и навсегда закрыла большие глаза, загадочные и изменчивые, как море. Она сложила тонкие руки на груди, из которой улетело дыхание страсти, и выпрямила колена под вышитым платьем. Голову умершей она украсила цветами. Тихо лежала Клеопатра, ослепительная в холодном величии смерти, прекраснее, чем в лучшие дни своей губительной красоты!
Мы долго смотрели на нее и на мертвую Иру у ее ног.
– Кончено! – произнесла Хармиона. – Мы отомщены! Теперь, Гармахис, последуешь ли ты по этому пути? – Она кивнула головой на фиал.
– Нет, Хармиона! Я должен идти на более тяжелую смерть. Тяжело мое земное покаяние!
– Пусть так, Гармахис! Но я также ухожу, умчусь на быстрых крыльях. Моя игра сыграна. Я кончила свое покаяние. О, как горька моя судьба: я приносила несчастие всем, кого любила, и умру, никем не любимая! Я очистилась перед тобой, перед гневными богами и теперь пойду искать пути, чтобы очиститься перед Клеопатрой там, в аду, где она находится и куда я последую за ней! Она очень любила меня, Гармахис, и теперь, когда она умерла, мне кажется, что после тебя я любила ее больше всего на свете! Теперь прошу тебя, скажи мне, что ты прощаешь меня, насколько можешь, и в знак этого поцелуй меня – не поцелуем любви, а поцелуем прощения, в лоб, и отпусти меня с миром.
Она подошла ко мне с протянутыми руками, с горько дрожащими губами, смотря мне в лицо.
– Хармиона, – ответил я, – мы свободны делать добро или зло, но, мне кажется, над нами тяготеет высший рок, подобно ветру дующий с чужого берега, направляя челноки наших намерений к гибели. Я прощаю тебе, Хармиона, верю, что ты простишь меня, и этим поцелуем, первым и последним, запечатлеваю наш вечный мир!
Я тихо коснулся губами ее лба.
Она ничего не сказала, только стояла несколько минут, смотря на меня печальными глазами, затем подняла кубок с ядом.
– Царственный Гармахис, этот смертоносный кубок я поднимаю за тебя! Лучше бы было, если бы я выпила его прежде, чем увидела твое лицо! Фараон, ты, раскаявшись в своих грехах, будешь царить в том безгрешном мире, куда я не смею вступить, будешь держать более царственный скипетр, чем тот, который я отняла у тебя, прощай, прощай навсегда!
Она выпила яд, бросила кубок, с минуту стояла с блуждающим взором, как бы ожидая смерти, потом упала на пол и умерла. Хармионы, египтянки, не было в живых, и я остался один с мертвецами. Я подкрался к Клеопатре и теперь, когда никто не мог увидеть меня, сел на ложе, положил ее прекрасную голову к себе на колени и долго смотрел на нее. Так, держа ее голову, сидел я когда-то ночью под сенью величественной пирамиды! Потом я поцеловал ее мертвое прекрасное чело и ушел из дома смерти, отомщенный, но полный отчаяния!
– Врач, скажи мне, что происходит в гробнице? – спросил меня начальник стражи, когда я проходил ворота. – Мне кажется, я слышал звуки смерти!
– Ничего не происходит – все произошло! – ответил я и ушел.
Пока я шел в темноте, я слышал звуки голосов и торопливые шаги послов цезаря. Быстро подойдя к дому, я встретил Атую, которая поджидала меня у ворот. Она увела меня в комнату и заперла дверь.
– Все кончено? – спросила она, повернув ко мне свое морщинистое лицо, освещенное светом лампады. – Зачем я спрашиваю? Я знаю сама, что все покончено!
– Да, все кончилось, старуха! Все умерли! Клеопатра, Ира, Хармиона, все, кроме меня!
Старая женщина выпрямилась.
– Теперь отпусти меня с миром! – вскричала она. – Я видела гибель врагов твоих и Кеми! Ля, ля! Не напрасно прожила я на свете столько долгих лет. Исполнилось мое желание, враги твои погибли. Я собрала росу смерти, и враги твои выпили ее! Погибло чело гордости! Позор Кеми превратился в прах! Ах, как хотела бы я посмотреть на смерть развратницы!
– Молчи, женщина, перестань! Мертвые отошли к мертвым! Озирис сковал их узами смерти и положил печать молчания на их уста! Не преследуй оскорблениями падшего величия! Теперь пойдем в Абуфис и довершим свою судьбу!
– Иди, Гармахис! Иди, но я не пойду! Я ждала только одного на земле! Теперь я разрываю узы жизни и освобождаю мой дух! Прощай, князь! Мое странствие кончено! Гармахис, я любила тебя с детских лет и люблю теперь! Но здесь, на земле, не могу более разделять твоих печалей! Устала и ослабела! Озирис, прими мой дух!
Ее дрожащие колена подогнулись, и она упала на пол. Я подбежал к ней, взглянул в лицо.
Она была мертва. Я остался один на земле, без друга, который мог утешить меня!
Я повернулся и пошел, потом отплыл из Александрии на корабле, который приготовил заранее. На восьмой день я пристал к берегу и, как намеревался, пошел пешком через зеленеющие поля к священным гробницам Абуфиса. Я знал, что в храме Сети давно уже восстановлено поклонение богам. Хармиона заставила Клеопатру раскаяться в своем поступке и вернуть захваченные земли, хотя сокровищ не вернула. В священном храме теперь, во время праздника Изиды, собрались все великие жрецы старинных египетских храмов, чтобы отпраздновать возвращение богов на свое священное место.
На седьмой день праздника Изиды я добрался до города.
Длинная процессия шла по хорошо памятным мне улицам. Я присоединился к толпе и запел священный гимн, когда мы входили через портики в нетленные обители Абуфиса. Как хорошо знакомы мне были священные слова гимна!
Когда священная музыка умолкла, как прежде, на закате величия бога Ра, – великий жрец поднял статую Озириса и держал ее высоко над толпой.
С радостным криком: «Озирис! Наша надежда! Озирис! Озирис!» – народ сбросил траурные одежды и благоговейно склонился перед богом.
Затем все разошлись по домам, а я остался на дворе храма. Скоро жрец храма подошел ко мне и спросил, что мне нужно. Я ответил ему, что прибыл из Александрии и хотел бы попасть на совет великих жрецов, которые собрались здесь, чтобы обсудить события в Александрии.
Когда великие жрецы узнали, что я прибыл из Александрии, то приказали сейчас же привести меня но вторую залу колонн.
Я был введен туда.
Стемнело. Между большими колоннами горели лампады, как в ту незабвенную ночь, когда я был коронован фараоном Верхнего и Нижнего Египта.
Как в ту ночь, передо мной в разных креслах сидели жрецы и сановники, собравшиеся сюда на совет.
Я встал на том самом месте, где некогда был коронован, и приготовился к последнему акту моего позора с невыразимой горечью в сердце.
– Это врач Олимп! – сказал один. – Он жил отшельником в гробнице близ Тапе и недавно еще был доверенным лицом Клеопатры. Скажи, врач, правда ли, что царица умерла от своей собственной руки?
– Да, господа, я врач, и Клеопатра умерла от моей руки!
– От твоей руки? Что это значит? Впрочем, она хорошо сделала, что умерла: это была дурная женщина!
– Простите, господа, я вам все скажу, для этого я пришел сюда. Может быть, между вами есть – мне кажется, я вижу их – люди, которые одиннадцать лет тому назад присутствовали в этой зале на тайном короновании Гармахиса, фараона Кеми!
– Это правда, – отвечали они, – но как ты знаешь все это, Олимп?
– Из тридцати семи храбрых, благородных людей, – продолжал я, не отвечая на вопрос, – тридцати двух человек нет! Одни умерли, как Аменемхат, другие убиты, как Сепа, некоторые, быть может, работают в рудниках как рабы или живут вдали, опасаясь мщения!
– Это верно, – повторили они, – увы, это верно! Проклятый Гармахис выдал заговор и продался развратной Клеопатре!..
– Это так, – продолжал я, подняв голову. – Гармахис выдал заговор и продался Клеопатре. Священные отцы, я – этот Гармахис!
Жрецы и сановники смотрели на меня с удивлением. Одни встали с мест и заговорили, другие молчали.
– Я – этот Гармахис! Я – изменник, трояко погрязший в преступлении. Я – изменник богам, моей стране и моей клятве! Я пришел сюда, чтобы сказать о моих преступлениях. Я совершил мщение богов над той, которая погубила меня и отдала Египет во власть римлян. Теперь, после долгих лет труда и терпеливого ожидания, все это совершено моей мудростью, с помощью разгневанных богов! Теперь я сам, с головой, покрытой позором, пришел объявить, кто я, и получить награду за мою измену!..
– Знаешь ли ты, какая страшная участь ожидает того, кто нарушил великую, ненарушимую клятву? – спросил первый жрец, который заговорил со мной суровым голосом.
– Знаю хорошо, – отвечал я, – я заслужил эту участь!
– Расскажи нам все дело, ты, который был Гармахисом!
В холодных и ясных словах я рассказал им все, весь мой стыд и позор, не утаив ничего.
Пока я говорил, я видел, что лица присутствовавших становились все суровее, и знал, что мне не будет пощады, да я и не просил о ней, а если бы и просил, то, наверное, не получил бы.
Наконец я кончил рассказ, и они удалили меня на время совещания. Потом меня снова призвали. Старейший из жрецов, почтенный старик, жрец в Тапе, сказал мне ледяным тоном:
– Гармахис, мы рассмотрели твое дело! Ты совершил тройной смертельный грех: на твоей голове лежит бремя несчастий Египта, поглощенного Римом, ты смертельно оскорбил священную матерь Изиду, ты нарушил священную клятву. За все это, за все грехи твои, ты сам хорошо знаешь, есть одно наказание, и ты получишь его! На весах нашего правосудия не имеет никакого значения то, что ты убил женщину, погубившую тебя, ни то, что ты сам пришел объявить нам все и назвал себя презреннейшей тварью, когда-либо находившейся в этих стенах! На тебя падет проклятие Менкау-ра, лживый жрец, клятвопреступный патриот! Ты, опозоренный, развенчанный фараон! Здесь, где мы увенчали тебя когда-то двойной короной Египта, мы осуждаем тебя навеки! Иди в темницу и жди удара, который поразит тебя! Иди, вспоминай о том, чем бы ты мог быть и что ты есть теперь! Пусть милосердные боги, которые благодаря твоим злодеяниям надолго лишились поклонения в своих священных храмах, окажут тебе милость, в которой мы отказываем тебе! Уведите его прочь!
Меня увели. Я шел, склонив голову, не смея поднять глаз и чувствуя, что глаза жрецов жгут мое лицо.
О, из всего моего позора и стыда это был самый ужасный!