Часть II Падение Гармахиса V — Клеопатра — Генри Хаггард
Приход Клеопатры в комнату Гармахиса. – Платок Хармионы. – Язык звезд. – Клеопатра дарит свою дружбу своему слуге Гармахису
– Наконец ты пришла, Хармиона, – сказал я. – Уже очень поздно теперь!
– Да, господин мой! Не было возможности уйти от Клеопатры. Она сегодня странно настроена. Не знаю, что это значит! Странные причуды и капризы постоянно меняются у ней, подобно свету, причудливо играющему в волнах моря; я не понимаю, чего она хочет!
– Хорошо, хорошо! Будет о Клеопатре! Видела ты дядю?
– Да, царственный Гармахис!
– Принесла ты последние списки?
– Да, вот список тех, которые должны последовать за царицей!
Между ними помечен и старый галл Бренн. Мне жаль его, мы с ним друзья! Грустный список!
– Хорошо, – ответил я, просматривая список, – когда человек сводит свои счеты, он не забывает ничего, наши счеты стары и длинны! Что должно быть, пусть будет! Теперь перейдем к следующему!
– Здесь список тех, кого надо щадить из дружбы или равнодушия, а вот здесь записаны города, которые готовы к восстанию, как только гонец известит их о смерти Клеопатры.
– Хорошо, а теперь, – я запнулся, – а теперь о смерти Клеопатры! Какой род смерти ты выбрала? Должен ли я убить ее собственной рукой?
– Да, господин, – ответила она, и я заметил ноту горечи в ее голосе, – фараон должен быть доволен, что его рука освободит страну от ложной царицы и развратницы и одним ударом разобьет рабские цепи Египта!
– Не говори этого, девушка, – сказал я, – ты знаешь хорошо, что я не могу радоваться; только горькая необходимость и мой обет вынуждает меня на это. Разве ее нельзя отравить? Разве нельзя подкупить одного из евнухов, чтобы он убил ее? Душа моя отворачивается от кровавого дела! Поистине, я удивляюсь, как ни ужасны ее преступления, что ты можешь так легко говорить о смерти ее, об измене той, которая так любит тебя!
– Наверное, фараон искушает меня, забывая о величии минуты! Все зависит от твоего кинжала, который прервет нить жизни Клеопатры! Слушай, Гармахис! Ты должен убить ее, ты один! Я сделала бы это сама, если бы мои руки были сильны, но они слабы! Царицу нельзя отравить, так как все, к чему она прикасается губами, каждый кусок, который она проглатывает, тщательно пробуется тремя служителями, которых нельзя подкупить. Да и евнухи преданы ей. Двое из них, правда, поклялись нам в верности, но к третьему не подступишься. Его следует убить после. Завтра, за три часа до полуночи, ты должен узнать ответ богов об окончательном исходе войны. Затем по моему знаку ты войдешь со мной одной в переднюю комнату помещения царицы. Корабль, на котором посланы будут приказания легионам, отплывет на рассвете из Александрии. Оставшись один с Клеопатрой, так как она хочет держать все это в тайне, ты скажешь ей о предсказании звезд. Когда она будет читать папирус, ты вонзишь ей кинжал в затылок. Но берегись, чтобы твоя воля и твоя рука не ослабели! Покончив с царицей, – и, право, это будет не трудно, – ты возьмешь ее значок и выйдешь туда, где стоит евнух, – других не будет. Если бы случилось так, что евнух выкажет беспокойство, – но этого не будет, он не осмелится войти в комнату царицы, а звук убийства не долетит до него, – ты можешь убить его! Я встречу тебя, мы пойдем к Павлу. Это уже мое дело – позаботиться, чтобы он не был упрям, и я умею держать его в повиновении. Он и его солдаты отворят нам ворота, когда Сепа и пятьсот человек избранных людей, которые будут ждать, ворвутся во дворец и перебьют спящих легионеров. Все это легко устроится, если ты будешь верен себе и не позволишь страху заползти в твое сердце! Что такое один удар кинжала? Ничего, а от него зависит судьба Египта и всего мира!
– Тише, – остановил я ее, – ш-ш! Что это такое? Я слышу шаги!
Хармиона побежала к двери и, взглянув в длинный темный коридор, прислушалась. Потом сейчас же вернулась, приложив палец к губам.
– Это царица, – прошептала она торопливо, – царица, которая идет по лестнице одна. Я слышала, что она отпустила Иру. Я не могу встретиться с ней здесь в этот час, это покажется ей странным, она может заподозрить. Что ей нужно здесь? Куда мне скрыться?
Я оглянулся вокруг. На крайнем конце комнаты находилась тяжелая занавеска, за которой в нише, вырубленной в стене, я хранил свои свитки и инструменты.
– Спеши скорее туда! – сказал я ей, и Хармиона скользнула за занавеску, задернув ее за собой.
Я сунул роковой список под платье и наклонился над мистической хартией. Теперь мне был уже слышен шелест женской одежды. Раздался тихий стук в дверь.
– Войди, кто бы ты ни был! – сказал я.
Занавес откинулся, и вошла Клеопатра в царственном одеянии, с распущенными черными волосами и священной, царственной змеей на челе.
– Поистине, Гармахис, – сказала она мне со вздохом, опускаясь в кресло, – путь к небу труден. Я устала, взбираясь по лестнице. Но мне хотелось посмотреть на тебя, мой астролог, в твоем углу!
– Высоко чту эту честь, царица! – ответил я, низко склонившись перед ней.
– Ну, как ты теперь? Твое смуглое лицо смотрит сердитым – ты слишком молод и красив для такого скучного дела, Гармахис! Как! Я вижу, ты бросил мой розовый венок между ржавыми инструментами? Цари сберегли бы этот венок и украсили бы им свои любимые диадемы, Гармахис! А ты бросил его, как негодную вещь! Что ты за человек! Подожди! Что это такое? Женский платок, клянусь Изидой! Ну, Гармахис, как же он попал сюда? Разве наши бедные платочки служат инструментами твоего высокого искусства? О, Гармахис! Неужели я поймала тебя? Неужели ты в самом деле такая лиса?
– Нет, нет, царица Египта! – вскричал я, отвернувшись: этот платок нечаянно упал с шеи Хармионы. – Поистине, я не знаю, как эта тряпка попала сюда! Быть может, его уронила одна из женщин, убиравших комнату!
– Да, да, это так! – ответила она насмешливо и засмеялась журчащим, как ручей, смехом. – Ну разумеется, невольница, убирая комнату, уронила эту вещь – платок из тончайшего шелка, дороже золота, вышитый шелками! Я сама не постыдилась бы такого платка! По правде, он мне кажется знаком!
Она надела платок себе на шею и завязала концы его своими белыми руками.
– Несомненно, в твоих глазах это – святотатство, что платок твоей возлюбленной покоится на моей жалкой груди! Возьми его, Гармахис, возьми его и спрячь на груди, поближе к сердцу!
Я взял проклятую тряпку, бормоча что-то, вышел на высокую площадку, где я наблюдал звезды, смял ее в комок и бросил на волю ветра.
Прекрасная царица захохотала.
– Подумай, – вскричала она, – что сказала бы твоя возлюбленная, если бы видела, что ты бросил прекрасный платок, залог ее любви, на волю ветров? Быть может, ты то же сделаешь и с моим венком? Смотри, розы увяли! Брось его!
Она взяла венок и подала его мне. На минуту я был так раздражен, что хотел бросить венок вслед за платком, но одумался.
– Нет, – сказал я мягче, – это дар царицы, я сберегу его!
В это мгновение занавеска, где была спрятана Хармиона, зашевелилась. Часто после этой ночи я жалел, что произнес эти простые слова.
– Приношу благодарность «царю любви» за эту маленькую милость! – ответила Клеопатра, странно посмотрев на меня. – Довольно об этом! Пойдем на площадку – расскажи мне тайны звезд. Я всегда любила звезды! Они чисты, ярки и холодны и так далеки от нашей суеты. Я желала бы жить там, на мрачном лоне ночи, забыть о себе и вечно смотреть в лицо пространству, озаренному сиянием звездных глаз! Кто может сказать, Гармахис, быть может, эти звезды составляют часть нашего существования, соединены с нами невидимой целью и влекут за собой нашу судьбу? Помнишь греческую легенду о том, кто сделался звездой? Может быть, это правда, и эти маленькие звездочки – души людей, которые горят ярким светом в счастливой обители неба и освещают вечную суету матери-земли. Или же это – маленькие лампады, висящие на небесном своде! Когда наступит ночь, какое-то божество, несущее мрак на своих крыльях, зажигает их бессмертным огнем, и они горят и светятся тихим светом! Научи меня этой мудрости, открой мне эти чудеса, служитель мой, потому что я невежественна. Сердце мое хочет объять это, я хотела бы все знать, мне нужен учитель!
Твердая почва была у меня под ногами, я обрадовался и, удивляясь, что Клеопатра занята столь высокими мыслями, заговорил и охотно объяснил ей все, что мог. Я сказал ей, что небо – это жидкая масса, облекающая землю, поддерживаемая эластическими столбами воздуха, что сверху находится безграничный небесный океан Нот, и планеты плавают по этому океану, подобно кораблям, оставляющим за собой искристый путь. Я рассказывал ей многое, между прочим о планете Венера, называемой Донау, когда она сияет вечерней звездой, и Боку, когда она меркнет в предутренней мгле. Пока я стоял и говорил, смотря на звезды, она сидела, обняв руками колени и смотрела мне в лицо.
– А, – сказала она наконец, – так это Венера видна на утреннем и вечернем небе! Хорошо! Она повсюду, хотя предпочитает ночь. Но ты не любишь, когда я называю эти латинские имена. Давай говорить на древнем языке Кеми, который я хорошо знаю. Я первая, заметь это, из всех Лагидов научилась ему. А теперь, – заговорила она на моем языке с легким акцентом, придававшим ему еще более прелести, – довольно о звездах: они изменчивы и, быть может, пророчат горе тебе, или мне, или обоим вместе! Я люблю слушать, когда ты говоришь о них; ведь мрачное облако исчезает с твоего лица, оно делается спокойным и оживленным. Гармахис, ты слишком молод для такого торжественного дела. Быть может, я найду для тебя что-либо лучшее. Молодость бывает однажды. Зачем тратить ее на скучные вещи? Будем думать о них, когда больше нечего будет делать. Скажи мне, сколько тебе лет, Гармахис?
– Мне двадцать шесть лет, царица! – отвечал я. – Я родился в первом месяце Сому, летом, в третий день месяца!
– Как! Значит, мы ровесники, день в день! – вскричала она. – Ведь мне тоже двадцать шесть лет, и я родилась на третий день первого месяца Сому. Хорошо, но мы можем сказать смело: родившие нас не будут стыдиться! Если я, может быть, красивейшая женщина в Египте, Гармахис, то во всем Египте нет мужчины красивее, сильнее и ученее тебя! Мы родились в один день, не означает ли это, что нам назначено идти об руку? Мне как царице, тебе, Гармахис, как одному из главных столпов моего трона! Мы должны вместе работать на счастье друг другу!
– Может быть, и на погибель! – отвечал я, смотря вверх.
Ее нежные слова стояли в моих ушах и вызвали краску на моем лице.
– Не говори о гибели никогда! Садись подле меня, Гармахис, и поговорим не как царица с подданным, а как простые друзья. Ты рассердился на меня на пиру за то, что я посмеялась над тобой! Но это была шутка. Знаешь ли, как тяжела задача монархов, как утомительно и скучно проходят их дни и часы! Ты не стал бы сердиться, если бы знал, что я разогнала свою тоску простой шуткой! Как надоели мне все князья, сановники, надутые римляне! В моих покоях они притворяются верными рабами, а за моей спиной насмехаются надо мной, уверяя, что я служу их триумвирату, или Империи, или Республике, смотря по тому, как повернется фортуна. Нет ни одного между ними – глупцами, паразитами, куклами, – ни одного настоящего человека с тех пор, как подлый кинжал убил великого Цезаря, который сумел бы справиться с целым миром! А я должна притворяться, льстить им, чтобы спасти Египет от их когтей. И что мне в награду? Какая награда? Все говорят дурно обо мне, подданные ненавидят меня. Я думаю, хотя я женщина, они убили бы меня, если бы нашли средства!
Она умолкла и закрыла глаза рукой, что было кстати, так как ее слова больно укололи меня и я вздрогнул всем телом.
– Они думают дурно обо мне, я знаю, называют меня развратной, когда я любила только одного, величайшего из людей; любовь коснулась моего сердца и зажгла в нем священное пламя. Александрийские сплетники клянутся, что я отравила Птолемея, моего брата, которого римский сенат хотел сделать против природы моим мужем – мужем родной сестры! Все это ложь! Он заболел и умер от лихорадки. Говорят, что я хочу убить Арсиною, мою сестру, – она действительно замышляла убить меня, – и это ложь! Она не хочет знать меня, но я люблю мою сестру. Все думают обо мне дурно без причины, даже ты, Гармахис, считаешь меня злой и дурной! О Гармахис, прежде чем осуждать, вспомни, какая ужасная вещь – зависть! Это – болезнь ума, которая злыми, завистливыми глазами смотрит на все, извращает все, видит зло на лице добра и находит нечистыми мысли в самой чистой девственной душе! Подумай об этом, Гармахис! Как тяжело, размысли, стоять на высоте, над толпой рабов, которые ненавидят тебя за счастье и за ум, скрежещут зубами и мечут стрелы злобы из своей темной ямы, откуда им, бескрылым, не взлететь наверх, и жаждут низвести благородство на степень пошлости и глупости. Не торопись осуждать великих людей, чье слово и каждое деяние рассматривается тысячами завистливых глаз, а малейшие недостатки которых громко выкрикиваются тысячами голосов, пока мир не наполнится отзвуками их греха! Не спеши сказать: «Это так, верно!» Лучше скажи: «Быть может, это верно!», «Верно ли я слышал? Не поступали ли они против своей воли?» Суди справедливо, Гармахис, как ты хотел бы сам быть судимым! Вспомни, что царица никогда не бывает свободна. Она поистине только орудие тех политических сил, которыми гравируются железные книги истории! О Гармахис! Будь моим другом, другом и советником! Другом, которому я могу довериться! Ведь здесь, во дворце, я более одинока, чем всякая другая душа в его коридорах. Тебе я доверяю. Правда и верность написаны в твоих спокойных глазах, и я хочу возвеличить тебя, Гармахис! Я не могу дальше выносить моего душевного одиночества, а должна найти кого-нибудь, с кем могу говорить, посоветоваться и высказать, что у меня на сердце! Я знаю, у меня есть недостатки, но я не так дурна, чтобы не заслуживала верности, есть и доброе во мне среди моих недостатков. Скажи, Гармахис, хочешь ли ты сжалиться надо мной, над моим одиночеством, быть моим другом? У меня были любовники, ухаживали рабы, подданные больше чем нужно, но никогда не было ни одного друга!
Она наклонилась ко мне, слегка тронув меня за руку, и посмотрела на меня своими удивительными синими глазами. Я был поражен и подавлен. Когда я подумал о завтрашней ночи, стыд и печаль овладели мной. Я – ее друг! Я, убийца, с спрятанным кинжалом на груди! Я склонил голову, и тяжелый стон вырвался из моего страдающего сердца!
Клеопатра подумала, что я был удивлен ее неожиданной милостью, кротко улыбнулась и сказала:
– Уже поздно. Завтра ночью ты принесешь мне ответ богов, и мы побеседуем! О друг мой, Гармахис, тогда ты дашь мне ответ!
Она протянула мне руку для поцелуя.
Бессознательно я поцеловал ее руку, и она ушла, а я стоял, словно очарованный, смотря ей вслед.