Вторая Нина Часть II. Глава шестая. Я и подруги. Столкновение с Арно
Бледная нервная девочка с ярко-горящими зелеными глазами, демонстративно сорвав передник, простояла без него на виду у всех во время завтрака, обеда и ужина - в течение целого институтского дня.
Прошли две недели со дня моего заключения в серые стены старого мрачного здания, где вяло и монотонно катила свои тихие воды замкнутая институтская жизнь.
Ежедневно я поднималась со звонком в половине восьмого утра, бежала умываться и причесываться, чтобы не опоздать к молитве. Потом шла в столовую и, наскоро проглотив кружку коричневой бурды с черствой казенной булкой, отправлялась в классы вместе со всеми. Шли обычные занятия, одни предметы сменялись другими, продолжаясь до четырех часов дня. А там - обед и послеобеденное время с обычным приготовлением домашних заданий. Наконец, чай, вечерняя молитва и - после них - лучшие часы институтской жизни. Поднявшись в дортуар, институтки сбрасывали с себя не только тяжелые камлотовые платья, но и дневную муштру, казенщину, неестественность и нелепость большинства институтских правил и неписаных законов. Конечно, дортуар тоже был казармой своего рода, но здесь воспитанницам все-таки удавалось - пусть ненадолго, всего на несколько вечерних часов - избавиться от утомительного, а подчас и унизительного надзора.
Благодаря Люде, я успешно, хотя и не без труда, выдержала вступительные экзамены, и вошла в курс институтской жизни. Я умела теперь приседать и кланяться классным дамам, как это требовалось институтским этикетом. Однако по-прежнему не уподоблялась остальным и не называла начальницу "maman" и, разумеется, не "обожала" ни учителей, ни воспитанниц.
"Обожание" в институте считалось своего рода обязательством, прочно укоренившимся в традициях этого учебного заведения. Девочки, живущие в душной атмосфере института, придумывали себе идеал и поклонялись ему. Все "обожали" кого-нибудь. Марина Волховская, серьезная, гордая и строгая девочка, не желая унижаться и в тоже время не считая возможным изменить институтским принципам, "обожала" Петра Великого. Она собирала портреты великого царя, всевозможные сочинения, относящиеся к его личности. Женя Лазарева "обожала" учителя немецкого, седого розовощекого старика с вдохновенной речью, который, в самом деле, интересно и увлекательно преподносил свой предмет. Перед его уроками Женя раскладывала на кафедре красивые ручки из слоновой кости, обертывала куски мела разноцветной бумагой с голубыми и розовыми бантами и всегда отвечала немецкий урок на двенадцать баллов. Маленькая Игренева примерно так же вела себя по отношению к учителю-французу, бойкому и франтоватому молодому парижанину. Даже Пуд, сонная, ленивая София Пуд, прозванная "слонихой", и та "обожала" институтского батюшку и лезла из кожи вон, готовясь к урокам по его предмету.
Моя восторженная подруга Мила Перская "обожала" Люду и меня, - преданно, самоотверженно и немного смешно. Это не мешало ей, однако, "обожать" потихоньку и молодого, очень красивого и очень застенчивого учителя танцев господина Иванова.
Только я да Лидия Рамзай не "обожали" никого. Когда подруги спрашивали баронессу, почему она не выберет кого-нибудь, независимая девочка презрительно поводила худенькими плечами и отвечала без обиняков:
- Считаю унизительным.
Мне никто не досаждал подобными вопросами. Я считалась на исключительном положении, поскольку и поступила сюда не как другие, а прямо в последний, выпускной класс, и вела себя иначе, независимо. Не по-институтски - считали мои новые подруги. Правда, у меня было мало общего с ними. Так много испытав и пережив, я, конечно, слишком отличалась от этих милых, восторженных и поразительно инфантильных девочек. Кроме того, большую часть свободного времени я проводила у Люды, занимавшей, как и другие классные дамы, отдельную уютную комнату. В классные же часы Перская не отходила от меня, мешая сойтись с остальными двадцатью девятью девочками нашего выпускного класса.
С рыженькой Перской я делила и труды и досуги. Мы гуляли с ней на переменах, вместе парировали нападки Арно и бледной зеленоглазой девочки, постоянно искавшей стычек со мной.
Что же касается Арно, то она с первой же минуты возненавидела меня всей душой. Где бы я ни находилась, меня преследовал ее крикливый голос: "Мадемуазель Израэл, тише!", "Мадемуазель Израэл, что за манеры!", "Да помните же, Израэл, что вы находитесь не в кавказских трущобах, а среди благовоспитанных барышень".
О, этот голос! Эти противные ужимки живого скелета, эти тощие, влажные руки, как я ненавидела их!
- Люда! Люда! Что же это такое? - не раз повторяла я в тоске, забегая к ней в течение дня - рассказать о новых придирках Арно.
- Ничего, Нина! Ничего, моя девочка, потерпи немного! Год пролетит незаметно, ты и не заметишь, а там - ты снова увидишь и синее небо, и яркое солнце, и высокие горы. Все! Все!
- Все! Все! - повторяла я, точно завороженная... - Вот только дождусь ли я, вытерплю...
Однажды вечером, когда я сидела в классе седьмушек и тихо разговаривала с Людой, дверь внезапно распахнулась, и в отделение младших пулей влетела Эмилия Перская.
- Нина! Нина! - кричала она. - Скорее, скорее, жаба тебя хватилась. По всему классу мечется, как разъяренная фурия: "Где Израэл? Куда она сбежала?".
- Что за вздор! - пожала я плечами, - ведь она сама отпустила меня.
- Забыла верно. Безголовая кукушка. А теперь не подступись к ней.
- Ах, так! Ну, погоди же ты! - и лицо мое запылало...
- Нина! Нина! - схватив меня за руку, прошептала Люда, - ради Бога, сдержи себя... Умей владеть собой, Нина! Не наговори ей чего-нибудь лишнего, прошу тебя!
- Оставь меня, Люда, - вырвала я руку, - оставь, пожалуйста. Я не маленькая и сама знаю, что мне делать.
- Не беспокойтесь, душечка мадемуазель, красавица, - умиленно шептала Перская, - я сдержу ее.
Она меня сдержит? Она, Перская? Что за новости?
Я смерила непрошенную покровительницу уничтожающим взглядом и помчалась в класс.
- Нина! Ради Бога! Ради меня! Ради покойного папы! - неслось мне вдогонку.
- Пожалуйста, Израэл, придержи язык! - вторила Люде едва поспевавшая за мной Перская.
Но я едва слышала их. Бомбой влетела я в класс, подскочила к кафедре, где сидела Арно, и, вызывающе глядя ей в глаза, спросила:
- Что случилось? Ведь вы же сами отпустили меня, а теперь хватились.
- Что это за слово "хватились"? Я не понимаю. Извольте выражаться приличнее! - грозно закричала, подскакивая на своем месте, Арно.
- Это значит, что у вас дурная память, мадемуазель, вы отпустили меня, когда я попросилась к сестре, а потом, очевидно, забыли.
- Вы дерзки, Израэл! - взвизгнула Арно, - дерзки и лживы... Я не отпускала вас.
- Неправда! - в свою очередь, закричала я. - Вы меня отпустили! Отпустили! Отпустили!
- Молчать! Не дерзить! Снять передник! Сию минуту снять! - стараясь перекричать меня, визжала Арно. - Вы получите три за поведение, я завтра же доложу о вас maman. Вы гадкая лгунья! Слышите ли - лгунья! Да!
- Неправда! - вырвались переполнявшие меня злоба, гнев и страдание. - Я никогда еще не лгала - за всю мою жизнь, мадемуазель! Слышите ли! Ни-ког-да! Передник я сниму. Но я очень жалею, что не могу доказать, что лгунья - не я, так как никто не видел и не слышал, как я подходила к вам после обеда в столовой и отпросилась к сестре.
- Вы ошибаетесь, Израэл. Я слышала это и могу засвидетельствовать перед всем классом! - раздался за моей спиной звонкий девичий голос.
И баронесса Рамзай, протиснувшись сквозь толпу девочек, подошла к кафедре.
- Что такое? Что вам нужно? - засуетилась при виде ее Арно.
- Да, Израэл не лжет! Я готова подтвердить это клятвой! - пылко воскликнула зеленоглазая девочка, тряхнув густыми стрижеными кудрями. - Вы сидели у второго стола, когда она подошла к вам, и читали газету. Израэл спросила: "Могу я навестить свою сестру?" Вы ответили: "Ступайте!" Ей Богу же, это правда. Честное слово!
Рамзай быстро выхватила из-за ворота платья маленький золотой крестик и, размашисто перекрестившись, приложила его к губам.
- Оставьте! Как вам не стыдно! - зашипела, но уже не столь воинственно, а скорее примирительно Арно, - не надо божиться. Это святотатство - клясться именем Бога по пустякам.
- Вы же заставляете! - резко бросила ей в лицо Рамзай.
- Израэл! Я прощаю вас, - изрекла Арно, - передник вы не снимете, но о вашем дерзком отношении ко мне я завтра же доложу maman.
У меня отлегло от сердца.
Слава Богу! Избегла позорного наказания, о котором узнал бы весь институт, узнала Люда и извела бы меня причитаниями и наставлениями. Зеленоглазая девочка, как добрая фея, явилась в трудную минуту и выручила меня. Движимая ответным душевным порывом, я шагнула навстречу благородной свидетельнице.
- Благодарю вас, Рамзай! - сказала я громко, - вы были справедливы, благодарю вас!
На какую-то минуту в ее глазах зажегся живой и искренний интерес ко мне. Увы, строптивая баронесса осталась верна себе. С комической гримасой Рамзай наклонилась к моему уху и пропела деланным фальцетом:
- Самозванная княжна! Не будьте сентиментальны! Это не идет представительнице славных лезгинских племен!
Я помертвела. И мгновенно возненавидела, остро, жгуче возненавидела эту бледную злую девочку, так незаслуженно и резко оттолкнувшую меня.