Вторая Нина Часть I. Глава четырнадцатая. Узница. Белое видение. Друг
В большой круглой комнате с пышной постелью под балдахином никакой другой мебели, необходимой для жилья, не было, и это наводило на грустные мысли. Очевидно, эту комнату бабушка выбрала для моего ареста.
Ареста!.. Не было сомнения, что я находилась под арестом, и это несказанно угнетало меня. Теперь я поняла окончательно и бесповоротно, что мне не вырваться на свободу. Сколько меня продержат здесь? Разве весь этот замок - не тюрьма, где мне суждено коротать годы до своего совершеннолетия - вдали от вольной жизни, в разлуке с близкими людьми? И разве они обе, тиранка-бабушка и ее безумная служанка, - не мои тюремщики? О Господи! Какие тяжелые испытания уготовила мне судьба!
Окончательно расстроенная этими размышлениями, я подошла к окну, распахнула его и почти по пояс высунулась наружу...
О, радость! Я увидела знакомую коляску, только сейчас лошади мчали ее от замка - по направлению к Тифлису.
- Люда! Люда! - закричала я, напрягая голос. - Люда, вернись! Возьми меня отсюда! Я не могу больше, я задыхаюсь!
Увы! Одинокая пассажирка не оборачивалась. Взгляд на дорогу из башни, сверху, создавал обманчивое впечатление, будто коляска совсем близко, а на самом деле, Люда уже не могла услышать моего крика. Я закричала еще громче, еще отчаяннее. Но и это оказалось лишь тщетным, бесполезным усилием. Коляска миновала поворот и скрылась за темным утесом-великаном.
В тоске и горе, я с криком повалилась на пол, изо всех сил колотя ногами и кулаками. Мне казалось, что если я буду кричать и бесчинствовать, и мои крики достигнут ушей бабушки, наказание будет немедленно снято, и меня освободят. Ничего подобного. Никто не приходил, только эхо в горах повторяло дикие вопли исступленной пятнадцатилетней девчонки, вдруг позволившей себе уподобиться маленькому, капризному ребенку. Наконец, окончательно выбившись из сил, накричавшись и наревевшись вволю, я затихла, опустила голову на руки и тотчас же забылась тяжелым, мучительным, как кошмар, сном.
* * *
За окном было совсем темно, когда я проснулась. Чья-то заботливая рука прикрыла обе половинки окна. Та же рука, по-видимому, оставила здесь ручной фонарик и ужин, пока я спала.
Есть мне не хотелось. К тому же, в этом доме подавались сомнительного вкуса жареная баранина с застывшим жиром и пресные лаваши, которые не возбуждали аппетита: в доме моего приемного отца я привыкла к вкусной и даже изысканной еде. Я не дотронулась до ужина, презрительно оттолкнув ногой поднос, и подошла к окну. Небо и горы слились в непроницаемой мгле. Где-то далеко-далеко слышался крик джейрана, а под самыми стенами замка не умолкал Терек - кипящий, ревущий и мечущийся.
Этот постоянный гул, черная тьма за окном, эта сводчатая холодная комната с высокой постелью, похожей на катафалк, - отнюдь не помогали успокоению моих измученных нервов. Чувствуя ужасную слабость, я волей-неволей должна была улечься на огромную, неуютную постель под пологом с княжеской короной. Я испытывала странную неприязнь к этой постели, однако мне было хорошо на ее мягких, пышно взбитых пуховиках. Спать не хотелось, но после пережитых сегодня треволнений было приятно спокойно полежать, удобно вытянувшись всем телом...
Постепенно успокаивались нервы, утихала душевная боль, голова становилась яснее, и ко мне вернулась способность реально смотреть на вещи.
Мое положение узницы не представлялось больше безысходно трагическим, напротив, в нем было даже нечто смешное...
Конечно, со стороны бабушки было смешно и непростительно наказывать меня подобным образом. Не ребенок же я, в самом деле, чтобы со мной, почти взрослой девушкой, поступать подобным бесцеремонным образом!
Нет, завтра же я добьюсь, чтобы меня выпустили из этого глупого заточения, и переговорю с княгиней. Непременно поговорю о том, что я не хочу больше подвергаться подобным наказаниям и во что бы то ни стало желаю бывать в Гори.
Полагая, что найдено замечательно мудрое и окончательное решение, я подложила под голову подушку, собираясь, наконец-то, выспаться спокойно, как вдруг легкий шорох привлек мое внимание. Точно откуда-то едва уловимо потянуло холодным воздухом, и одновременно я услышала мягкое шарканье туфель об пол.
Кровь бросилась в голову. Воображение услужливо восстановило в памяти утренний рассказ Николая о появлении призрака в окне башни.
Раньше, за всеми событиями и волнениями, я просто не обратила внимания на то, что меня заперли как раз в том самом помещении, где Николай видел призрак. Теперь с поразительной ясностью мне припомнились малейшие подробности нашей беседы со старым слугой, и холодный пот крупными каплями выступил на лбу.
Шаги становились слышны все яснее и яснее. Великанша не могла бы ступать так легко, чуть слышно. За время моего пребывания в замке я успела узнать ее тяжелую, грузную походку. Стало быть, в чувяки или войлочные туфли, мягко шаркающие сейчас по полу, не мог быть обут никто другой, кроме призрака старой княгини.
Сомнений не оставалось. Николай был прав. В комнате замка водилось привидение, призрак княгини показывался в окне.
Я глубоко зарылась в подушки, заткнула пальцами уши и, обливаясь холодным потом, с сильно бьющимся сердцем, приготовилась к тому страшному и неминуемому, что должно было случиться. Ни подушки, ни пальцы в ушах нисколько не мешали мне с поразительной ясностью слышать приближение шагов...
Вот они ближе... еще ближе... Я была уверена, что сейчас из-за атласного полога выглянет надменное, строгое лицо призрака - с ввалившимися щеками, с горящими фосфорическим светом глазищами. Потом сухая, костлявая рука призрака, откинет полог, вцепится мне в горло и задушит меня. Леденящий душу ужас, который нельзя выразить словами, сковал меня. И все-таки я заставила себя оторвать голову от подушки, открыть уши и глаза и смотрела теперь прямо перед собой исполненным отчаяния и ужаса взглядом. У меня с детства была такая особенность - смотреть опасности прямо в глаза.
Теперь таинственные шаги раздавались уже возле самой постели - по ту сторону атласного полога... Вот какая-то неясная тень возникла на пурпурной ткани балдахина... Вот зашевелилась занавеска... и чья-то быстрая рука откинула полог...
Призрак являл собой невысокую фигуру во всем белом, в белой же чадре, из-под которой сверкали, искрясь и мерцая, подобно черным алмазам, два огненных черных глаза...
Я дико вскрикнула и закрыла лицо руками.
Тотчас сильные руки обняли мои плечи, и над моим ухом раздался знакомый голос:
- Красоточка-джаным, ты?
Что такое? Не во сне ли происходит все это?
Сорвав белую чадру, скрывавшую лицо привидения, моя смешливая тетка Гуль-Гуль упала рядом - на мое арестантское ложе под княжеским гербом.
- Гуль-Гуль! Родная, голубушка! Здесь? Ты здесь? Как могло все это случиться? - не веря своим глазам, спрашивала я.
- А ты здесь как? Как ты здесь, красоточка-джаным? - в свою очередь, удивилась она, успевая одновременно смеяться, плакать и целовать меня.
Простые житейские обстоятельства подготовили нашу неожиданную встречу. После похищения Гуль-Гуль Керим с молодой женой и со своей шайкой удалился на Терек. Здесь власти прослышали о нем, и молодой душман должен был скрываться в горах и пещерах. Не желая подвергать жену превратностям своей судьбы, опасаясь попасть в руки тифлисской полиции, он поместил Гуль-Гуль в башне замка, которая была ему хорошо знакома. В стене башни он пробил брешь. Гуль-Гуль нисколько не рисковала, имея свободный доступ сюда и выход в горы. Укрытая от непогоды и полиции, Гуль-Гуль могла спокойно жить в башне до тех пор, пока Керим не нашел бы возможным увезти жену. Ее-то, неосторожно высунувшуюся из окна башни, старый Николай и принял за призрак покойной княгини.
Рассказав все это, Гуль-Гуль показала мне потайную дверцу, которая вела из моей тюрьмы в ее временное убежище, оказавшееся крошечной комнаткой, которая служила когда-то, скорее всего, кладовой, а теперь была окончательно заброшена обитателями замка. Керим доставлял ей съестные припасы. За водой же Гуль-Гуль спускалась прямо к Тереку - по уступам полуразрушенной стены.
- Ну, а ты как попала сюда, радость очей моих? - обратилась ко мне хорошенькая горянка, закончив рассказ о себе.
Я поведала Гуль-Гуль все свои горести и неудачи.
- О-о! - произнесла в гневном возбуждении моя молоденькая тетка, - так нельзя! Так нельзя! Что она безумная, что ли, старая княгиня? Мучить так хорошенькую джаным! О-о! Стыд ей, старой княгине, стыд! Погоди, придет на днях к Гуль-Гуль повелитель, все расскажет Кериму Гуль-Гуль, и освободит Керим Нину из замка. "Иди на свободу из замка, Нина, - скажет он, - иди, куда хочешь".
- Нет, Гуль-Гуль, не пойду я никуда, мне некуда идти! - отозвалась я печально.
- Как некуда? Как не надо идти? - всполошилась она. - Да разве может джаным здесь оставаться? Разве можно оставаться там, где мучают бедненькую джаным злые люди?
Я объяснила, что покойный отец сам назначил бабушку мне в опекунши, - следовательно, я не смею нарушить его предсмертную волю. Но хотела бы попросить Керима, чтобы он передал записку Люде или князю Андро.
- Все сделает Керим, что надо, все сделает, - успокаивала меня Гуль-Гуль, - для этого надо только Гуль-Гуль показаться на зубцах стены, выходящей в горы. В горах увидят, что надо что-то Гуль-Гуль, и придут узнать к ночи. Как завоет белая женщина свою песню на кровле, так и придут в башню.
- А они не боятся воя великанши? - удивилась я.
- Разве горный орел устрашится крика серой кукушки? - тихо рассмеялась Гуль-Гуль. - Чего бояться храбрым джигитам? Одной безумной бояться, что ли? Нет, не было еще такой опасности, перед которой не устоял бы Керим! - с гордостью заключила моя подруга, и лицо ее засияло необычайной нежностью и лаской.
- Ты его очень любишь, бедняжка Гуль-Гуль? - спросила я.
Гуль-Гуль выпрямилась, побледнела, черные глаза вдохновенно блеснули.
- Спроси цветок розы - любит ли он солнечный луч? Спроси пену Терека - любит ли она берег? Спроси голосистую пташку - дорога ли ей зеленая ветка чинары и голубой простор? Всех спроси и тогда ответишь, любит ли Гуль-Гуль своего Керима!
Мы обе лежали теперь на пышно взбитых пуховиках старой княжеской постели, не боясь призраков - ни живых, ни мертвых. Гуль-Гуль с увлечением рассказывала мне о Кериме, и я с жадностью ловила каждое слово моей красавицы-тетки.
- Керим не простой душман-барантач, - пылко объясняла воодушевленная Гуль-Гуль, - Керим великий вождь, смелый и мудрый. Керим не только бедняка не тронет, но и богача того не тронет, который делится с бедняком. И того, кто упорным трудом и честным путем приобрел богатство, даже пальцем не коснется Керим. Но того, кто притесняет бедных, заставляет, как мула, за грош работать на себя, а сам только кальян курит да подсчитывает туманы, того настигнет в горах шашка Керима, да! Простой народ знает, что Керим за него, простой народ потому и любит Керима и укрывает его. И осетин, и грузин, и чеченец... Зато богатые готовы зубами изорвать Керима, как чекалки, у-у!
Долго еще говорила Гуль-Гуль о своем муже, гордая и счастливая, с полным сознанием его правоты. Если до сих пор я восторгалась бесстрашием и смелостью бека-Джамала, то теперь я невольно преклонялась пред благородством и величием его души.
- Дай Бог тебе счастья, дорогая Гуль-Гуль, тебе и твоему Кериму! - воскликнула я, обнимая и крепко целуя верную спутницу благородного бунтаря.
Должно быть, милая Гуль-Гуль не сразу поверила в искренность моего порыва. Все-таки я была в ее глазах княжеской дочерью, уруской. Подчиненные моего отца охотились за ее любимым Керимом... Сначала она тихо заплакала, потом засмеялась и, наконец, крепко расцеловала меня в обе щеки.
Поздно уснула я в эту ночь.