Лесовичка Часть третья Глава III. Первые шаги Тучи сгущаются
Как назойливые кровавые мухи лезли на глаза N-ской публики чуть ли не аршинные ярко-красные буквы саженной афиши, вывешенной на дверях городского театра:
Городской театр
ПОТОНУВШИЙ КОЛОКОЛ
Драма-сказка ГАУПТМАНА
В первый раз в нашем городе
При участии в главной роли феи Раутенделейн
талантливой дебютантки, шестнадцатилетней
КИТТИ КОРАЛИ-ГОРСКОЙ
Эти огромные буквы бросились в глаза и Ксане, переименованной Арбатовым из Ксении Марко в Китти Корали-Горскую.
Ксаня вспыхнула до корней волос, увидя свое исковерканное имя на афише.
- Зачем это? - вихрем пронеслось в ее мыслях, и она досадливо пожала плечами.
- Чудесно! Чудесно придумано! - восторгалась Зиночка и даже в ладоши захлопала от прилива детского восторга. - Как мило и поэтично: Китти Корали-Горская! Как это звучит прекрасно! Уверяю вас, это звучит как музыка, дорогая моя! Корали!.. Корали!.. Чудо как хорошо!.. Вообще все выходит удачно: и театральная фамилия, которую придумал для вас Арбатов, и костюм, который совершенно изменил вас...
Действительно, костюм, приобретенный в лучшем магазине города N-ска, делал Ксаню значительно выше, стройнее, много красивее и изящнее.
Темная ткань цвета черной вишни выгодно оттеняла смуглую бледность ее лица, а модный, изящный покрой костюма замечательно шел к стройной фигуре прежней лесовички. Черная котиковая шляпа с пером, прикрывая верхнюю часть лица, набрасывала легкую тень на слишком угрюмые глаза Ксани, смягчая их яркий, сверкающий блеск. От изящных ботинок на высоких каблуках она стала выше и казалась совсем взрослой барышней, красавицей в полном смысле слова. Одни только волосы, не поддающиеся никаким усилиям черепаховых гребенок, вольно струились черным каскадом локонов по ее плечам. Однако ловкие руки Зиночки, сумевшие стянуть корсетом и платьем коренастую фигурку Ксани, умудрились-таки соорудить нечто похожее на прическу на голове ее новой подруги.
Когда они обе появились на следующий день в театре на подмостках сцены, весь состав труппы, участвовавший в назначенной на это утро репетиции, был уже там налицо.
Вчерашние знакомые подошли к Ксане здороваться.
Старуха Ликадиева без церемонии взяла ее за плечи, повернула к свету и произнесла, пристально разглядывая ее лицо:
- Вот это я понимаю! Вчера-то я в потемках и не разглядела сослепу... Такие глаза и врать-то не сумеют... Но, девочка, мне кажется, не в нашей трясине болотной твое место... И зачем это тебя Сережа к нам приволок?
У старухи Ликадиевой была особенность всем и каждому говорить "ты" с первой же встречи. Ксаня смутилась таким вступлением, приготовилась ответить, но в это время откуда-то из-под пола показалась запыленная, грязная, вся в стружках фигура Арбатова, с бобровой шапкой на голове, сдвинутой на затылок.
- А-а, детка! Преобразились! Ну-ка, дайте мне взглянуть на себя. Молодцом! Ей-Богу же очаровательно! Совсем настоящей примадонной выглядите! - весело рассмеялся он, очень довольный внешним видом Ксани и тут же еще тише прибавил: - Никто вашего настоящего имени здесь не знает и не должен знать. Вы отныне будете Корали-Горская, а по имени Китти... Запомните!
Он беспечно расхохотался, и его кудрявая голова, посеребренная пылью и естественною сединою, снова скрылась в каком-то провале.
- Колодец для дедушки-водяного устраиваю самолично! - крикнул он откуда-то, уже скрывшись из вида.
Ксане никогда еще не приходилось быть за кулисами, на настоящих сценических подмостках, поэтому теперь она не без любопытства озиралась вокруг себя.
Было грязно, громоздко и неуютно.
То, что казалось таким красивым со сцены: деревья, облака, горы, пейзажи - все это на самом деле представляло из себя грязные, грубо намалеванные куски картона и полотна. Тут же беспорядочно навалены были в кучу в дальнем углу какие-то латы из папки, обклеенной мишурою, мечи, рыцарские доспехи. В противоположном углу стоял довольно потрепанный будуар в стиле Людовика XVI, какие-то замысловатые пуфы, козетки и какой-то вычурный под балдахином туалет. И все это заслонялось внутренностью русской избы со скамьями и лежанкой, с кадкой для воды и, ни к селу, ни к городу, приткнутой сбоку утлой картонной лодкой.
- Что, детка, сокровища наши осматриваете? - послышался Ксане знакомый голос, и курчавая седоватая голова Арбатова вторично неожиданно появилась из-под полу. - Вот вам роль феи Раутенделейн и кстати заодно и сама пьеса. Садитесь и почитайте, и познакомьтесь с пьесою, которую мы будем сейчас репетировать, - весело проговорил он, выпрыгивая с легкостью юноши из своего подполья, и протянул ей объемистую тетрадку.
Ксаня машинально взяла тетрадку и, присев на восьмиугольный кусок дерева, выкрашенный под пень грязно-коричневым цветом, начала внимательно читать.
С первых же строк пьеса несказанно поразила ее и чудным поэтическим своим содержанием, и удивительным сходством героини ее, маленькой лесной феи, - с ней, Ксенией Марко, питомицей дремучих далеких лесов.
Златокудрая фея Раутенделейн живет в лесу, тщательно оберегаемая от людского глазу бабушкой-ведьмой, лешим и старым, толстым дедушкой-водяным, живущим в колодце. Дедушка-водяной могуч, богат и знатен. Ему подвластно все его водяное царство. Но ни власть, ни могущество и богатство не милы дедушке-водяному, если нет с ним малютки Раутенделейн, которую он, старый дедка, давно любит и хочет заполучить себе в жены. Он поднимается со дна своего колодца, кряхтя и позевывая, испускает свое обычное "бреке-ке-кекс" и поджидает к себе красавицу-фею. Красавица-фея - веселое дитя. Она ищет цветов и орехов среди лесной чащи, дурачится со старым лешим и пляшет с подругами-нимфами при лунном блеске вплоть до утра. Она приходит поболтать и с дедкой "бреке-ке-кексом", беспечная и ясная, как летний день. Но ни о замужестве, ни о любви не думает еще маленькая фея Раутенделейн, но вот...
Щеки Ксани разгорелись. Ах, эта сказка про лес и фею, о, как прекрасна она!
Лесовичка читала ее, увлекаясь все больше и больше, и ушла в это занятие всем своим существом.
- Китти!.. Корали!.. Корали!.. Да проснитесь же, милочка! Все ждут вас! - услышала она птичий голосок Зиночки над собою. - Репетиция сейчас начинается.
Ксаня удивленными глазами посмотрела на Долину. Кто это Китти Корали? Какая Китти? Какая Корали? Ах, да ведь это она. Ксаня!
И она быстро захлопывает тетрадку.
Пока она читала здесь, в уголку, сцена приняла новый еще более безалаберный вид. Посреди нее теперь стоял какой-то обрубок, выдолбленный в середине. Вокруг этого обрубка метался Арбатов и, размахивая руками, кричал:
- Папа Митя! Папа Митя! Водяной! Полезай же в колодец... Пока что так репетировать будем, а потом я вам такие декорации загну, что пальчики, друзья мои, оближете... Тетя Лиза, пожалуйте сюда... Вот домик ведьмы... Пока я русскую избу поставлю, но к спектаклю будет хижина из хвойных веток. Плотники скоро ее приготовят. Ну-с, Корали, вам начинать! Читайте прямо по тетрадке.
И взяв за руку недоумевающую Ксаню, он вывел ее на середину сцены и тихо шепнул:
- Ну, помогай вам Бог, моя дорогая!
Последние слова были произнесены так тихо, что Ксаня скорее угадала, нежели услышала их. Да вряд ли что-нибудь слышала и видела теперь лесовичка. Дивный, чарующий, полный недосказанной тайны сюжет поэтической драмы-сказки совсем захватил ее. Она как будто почувствовала себя прежней Ксаней - такой же нимфой Раутенделейн, лесной феей, диким, лесным, сказочно-свободным дитятей. Как умен и дальновиден оказался Арбатов, дав ей для ее первого дебюта эту донельзя подходящую ей роль! Ей, Ксане, не надо стараться делать из нее что-либо. Ей надо только остаться самой Ксаней, прежней Ксаней-лесовичкой - и все. "Старый лес, здравствуй, и снова здравствуй. Я опять возвращаюсь к тебе!" - вихрем пронеслось в ее мыслях, и какая-то волна, уже раз испытанная там, на подмостках княжеского зала, снова захватила Ксаню, глаза вспыхнули...
Она стала читать свою роль по тетрадке ясно, выразительно, с чувством. Все притихло на сцене. Смолкли актеры, болтавшие и громко смеявшиеся в кулисах. Несколько десятков глаз с любопытством впились в дебютантку. Но Ксаня ничего не видела и, забыв окружающих, вся была поглощена своею ролью.
Нахлынула волна и понесла ее куда-то. Куда - неизвестно!.. Шум деревьев, рокот лесного ручья, щебетание пташек - все уже ясно чудилось Ксане, и все это выражалось теперь в ее чтении.
Голос ее то крепчал, то падал, то звенел смехом, загадочным и нежным, как у русалки, красивый, как песня жаворонка, как музыка, как звуки арфы...
И Бог знает сколько бы длилась эта музыка, как бы долго оставались без движения актеры за кулисами и актеры на сцене, завороженные звуками музыки этого голоса, очарованные внешностью, грацией и дикой прелестью молодого, незаурядного существа, если бы громкий, резкий голос не нарушил всеобщего очарования.
- Но это безумие мучить девочку с первой репетиции... И вам не стыдно, Арбатов?
Все головы повернулись в ту сторону, откуда слышался голос. Повернулась туда же и чернокудрая головка словно проснувшейся от своего экстаза Ксани.
В глубине сцены стояла женщина, высокая, полная, лет 38, с золотисто-рыжими, цвета спелого колоса, волосами, выбившимися из-под огромной меховой, отороченной соболями и страусовым пером, шляпы, в тяжелом бархатном платье, с массою браслетов поверх длинных щегольских перчаток. Соболья накидка, небрежно спущенная с одного плеча, волочилась вдоль бархатного шлейфа. Эта женщина была бы хороша собой, если бы брови ее не были так черны, а щеки и губы не были слишком румяны, чтоб казаться натуральными.
Большие, холодные глаза отталкивали своим недобрым выражением. Она так пристально впилась этими злыми глазами в Ксаню, что девушке сразу стало как-то неприятно от этого взгляда.
- Это Истомина, наша премьерша, - зашептала Зиночка Долина, незаметно приблизясь к Ксане. - Она здесь все, потому что очень богата. Она держит театр пополам с Арбатовым и делает все, что хочет. А вот и ее Митрофанушка, ее сынок-недоучка. Тоже принца крови из себя корчит. Отовсюду повыгнали, ну и пришлось в актеры идти... У-у, противные!.. Обоих ненавижу!..
Слушая страстный шепот Зиночки, Ксаня недоумевала, что сталось с этой кроткой, тихонькой, чуть восторженной маленькой женщиной. Теперь уже Зиночка Долина не походила на веселую, беспечную птичку. Нет, это был скорее зверек, загнанный и дикий. Ее голубые глазки загорелись злобою, бледные щеки вспыхнули, брови сдвинулись, и все миловидное, маленькое личико приняло жесткое, неприятное выражение.
Между тем рыжая Истомина не сводила с Ксани глаз, вооруженных лорнетом. Смотрел на нее и стоявший подле матери молодой человек, худенький, высокий, как жердочка, с тщательно расчесанным пробором на макушке и каким-то завитым коком, прихотливо пристроенным над узеньким лбом. На юноше был щегольской, светлый костюм, ярко-красный галстук, с воткнутой в него бриллиантовой булавкой. Он играл стеклышком монокля, прикрепленным на золотой цепочке к пуговице сюртука.
- Это "одноглазый Циклоп". Мы его прозвали так за его монокль, - успела шепнуть Зиночка на ухо Ксане и неожиданно звонко рассмеялась.
Истомина окончила свой осмотр, пожала плечами я сердито крикнула:
- Сергей Сергеевич, подите сюда!
- Что угодно, Маргарита Артемьевна?
- Вы хотите, чтобы эта дикарка впервые выступила в такой ответственной роли? - презрительно процедила сквозь зубы премьерша, когда Арбатов приблизился к ней.
- Эта роль точно написана для нашей дебютантки! - произнес тот и ласковым, ободряющим взглядом окинул Ксаню. - А что касается исполнения, то вы можете судить о нем уже по читке. Она всех захватила, эта девочка... Тетя Лиза прослезилась даже, слушая ее... - не без гордости присовокупил он тут же.
- У тети Лизы слезы дешевы, одно могу заметить, - сквозь зубы пробурчала Истомина, - а что касается роли, то вот увидите, она ее провалит... - почти прошипела она.
- Провалит, вот увидите! - вторил и ее сынок, вскидывая свое стеклышко, - эту роль могла бы сыграть только моя мамаша.
- Пожалуй, я бы охотно сыграла ее... - отозвалась та новым, значительно смягченным тоном.
Что-то разом перевернулось в добродушном сердце Арбатова. Непривычная злость закипела в нем. Лицо приняло жесткое выражение, такое же точно, каким было за минуту личико Зиночки. Он был обижен за свою ученицу. Едва сдерживаясь от гнева, он произнес насмешливо, глядя в холодные, злые глаза премьерши:
- Полноте, Маргарита Артемьевна! Китти Корали и никто более не сможет из всей нашей труппы сыграть эту роль. В ней есть все данные для этой роли: и юность, и красота, и грация, словом, все необходимое для феи Раутенделейн.
Затем, пожав плечами, он, не дождавшись ответа, быстрыми шагами отошел от позеленевшей от гнева премьерши.
- Ну, детка милая, держитесь стойко, - произнес через минуту Арбатов, ласково погладив по головке Ксаню, успевшую уже снова отойти в сторону, чтобы пробежать про себя продолжение сказки, захватившей ее с головой. - Тучи сгущаются, гроза близко, - продолжал Арбатов, - но с таким талантом, с таким голосом и лицом вам нечего бояться ни туч, ни грозы, милая маленькая лесная царевна!
* * *
Как в чаду вернулась в этот день Ксаня в скромный домик Зиночки.
Первая репетиция была и ее первым триумфом. Вся труппа, за исключением разве Радомского и Кущика, постоянно находившихся в качестве приближенных к особе Истоминой, до небес превозносила ее, когда она прочла всю свою роль до конца. Арбатов несколько раз повторял, что ему не верится, что Ксаня начинающая, неопытная дебютантка. Старуха же Ликадиева без дальних слов заключила в объятия Ксаню и, глядя на нее затуманенным взглядом, полным материнской любви, проговорила сердечно:
- Ну, спасибо тебе, деточка, потешила меня, старую... Давно не приходилось слышать такой читки... Ангелы Божий в тебя талантище вдохнули твой... Не зарывай его в землю, девочка, трудись, и из тебя такая актриса выйдет, что и самую Белую за пояс заткнешь!
И она еще раз крепко поцеловала обе смуглые щечки Марко.
Тут подошел папа-Славин, взял за обе руки Ксаню и сказал с чувством:
- Ну, дочка, одолжила, поистине одолжила... Дай Бог всегда так-то... А только себя пожалеть надо... Вы вот что, мамочка, сил-то зря не расходуйте, к спектаклю поберегите... На репетициях в полтона жарьте... А там... дай Бог! дай Бог!.. "Сама"-то лопнет со злости, а у ее Митрофанушки, шут его возьми, желчь разольется, потому что оба не в меру завистливы, талантливую душу утопить готовы.
- Дивно! Дивно! - шептала в каком-то упоении Зиночка, восторженно сжимая руки Ксани. - Когда вы читать начали - я думала захлебнусь от счастья... Какой тон!.. Какой голос, а мимика какая! Вы гениальны, Корали!..
Все эти похвалы кружили гордую, самолюбивую головку Ксани. Когда же Громов-Доринский, подойдя к ней, театральным жестом приветствовал ее и громко с пафосом крикнул:
- "Привет царице, покорившей нас всех до единого!" - Ксане захотелось громко и весело рассмеяться чуть не впервые в жизни.