Лесовичка Часть вторая Глава XIV. Молитва услышана Обреченная Паника Героиня
Тихо мерцает лампада перед Распятием Спасителя. Божественный Страдалец изображен с низко поникшей головою на грудь. Капельки крови, застывшие на теле, кажутся горящими рубинами чистейшей воды. Взор Спасителя поднят к небу. В нем светозарная скорбь, именно светозарная. Иначе нельзя определить эту полную неземной грусти, сладкую надежду на то, что великая жертва принесена за мир, за людей на общее людское благо.
Ксаня сидит у подножия Распятия в пустой, холодной и полуосвещенной часовне. Ее зубы дробно стучат. Руки и ноги захолодели.
Сегодня первая ночь "испытания". Таких ночей она должна провести шесть, прежде чем матушка отвезет ее в обитель. Так уже принято у них в пансионе, что каждая, обрекшая себя Богу, должна простоять шесть ночей на молитве от девяти до трех утра, чтобы сосредоточиться в полном одиночестве, подвести подсчеты прошлому, обдумать строго грядущее наедине с самой собою.
Но завтрашняя ночь будет пропущена. Завтра елка и вечер у княгини и представление "божественной мистерии", как называла княгиня устраиваемые ею спектакли.
Ах, как морщилась матушка, когда говорила ей вечером сегодня, благословляя ее идти в часовню:
- Эти светские выдумки помешают тебе только "готовиться", оторвут высокие помыслы и заменят их суетой. Просила княгиню освободить тебя, а она и слушать не хочет. Говорит, что ты будешь украшением ее представления... Ну, и пусть!.. А завтра опять за молитву...
Утром Секлетея принесла в классную радостную весть. "Уленьке лучше... Уленька выживет... Доктору удалось предупредить воспаление мозга!"
Итак, молитва пансионерок была услышана. Уленька была вне опасности.
Точно праздник Святой Пасхи была встречена эта весть присмиревшими пансионерками. Уленька-язва, Уленька-сплетница была забыта. Помнили о страждущей, болящей и несчастной Уленьке и взялись помогать сиделке, приглашенной к больной. Потом вспомнили о Лареньке.
- Что-то она? Как доехала?
- Надо бы узнать... в белую руину сбегать... Верно, уж лежит там письмо от Ларенькиного спасителя, - предложил Ксане кто-то из девочек.
Из-за крещенских морозов девочек гулять не водили, и потому Ксане пришлось снова прыгать зайцем среди сугробов.
Под мышкой мраморной Венеры лежало письмо.
"Царевна лесная! Сим доношу, что довез вашу беглянку до вокзала и посадил в поезд, - писал Виктор. - Она вам кланяется. Сейчас получил от нее длинную телеграмму. Извещает, что благополучно доехала до своей бабушки и что бабушка к Манефе ее больше не отпустит. Как видишь, царевна, все устроилось отлично - назло всем вашим монашенкам. Лариса обещала прислать обо всем подробное письмо, которое я в свое время исправно вам доставлю. Ну, а когда же я увижу твою милость? В субботу отпрошусь в отпуск к товарищу и приду в эту разлюбезную собачью конуру. Может быть, увижу тебя или найду от тебя писульку. Прощай, друже! Рад, что сослужил тебе службу. В сущности, ведь ты славный малый, Ксанька, хотя и не хочешь знать ни меня, ни розовых графов. Ну, пока до свидания. Искренно преданный
Виктор".
Ксаня спрятала письмо ее верного и единственного друга.
В субботу он обещал прийти. Но в субботу она не выйдет к нему. Она уже будет в обители. Так решила матушка, так должно быть. Она - одинокая, всеми забытая сирота, и ей только два выхода в жизни: или в лес, или в обитель. Но в лес нельзя. Ее поймают, найдут, отвезут в Розовую усадьбу. Нет! Нет! Она не хочет этого! Ни за что в мире! Лучше уж в обитель, туда, за серые стены, где плавно движутся черные тени монахинь, где жизнь катится тихо и ровно и где нет ни ненависти, ни вражды, где все время будет проходить в молитве...
"В молитве? А разве ты умеешь молиться?" - шепчет какой-то голос внутри Ксани.
Нет! Не умеет.
Она не умеет, по крайней мере, не умеет так, как хотела бы молиться...
Ее глаза поднялись на Распятие...
Какое чистое, прекрасное, страдальческое лицо! Сколько в Нем дивного самозабвения, покорности и кроткой ласки!.. Любит ли Он, чистый и безгрешный, ее, Ксаню, несмотря на то, что она не умеет и не может молиться Ему? Говорят, Он всех любит, и добрых, и злых, и кротких, и жестоких. Она постарается понять Его, почувствовать всю Его милосердную душу... Там, в монастыре, она научится молиться Ему. Ведь там Его дом, Его обитель... Не может же она не полюбить кроткого хозяина этой обители...
Во все глаза смотрит Ксаня на Распятие. Милостивые, кроткие очи затуманены слезами неземной скорби, рубиновые капельки крови на ладонях и ногах, рубиновые кровинки на высоком челе, увенчанном колючими терниями...
- Да!.. Да!.. Я буду покорной и кроткой монахиней, я постараюсь научиться молиться Тебе! - без слов шептали ее губы, и какая-то непривычная, тихая радость разлилась по ее душе.
"У вас талант, детка... Вы засияете яркой звездой на всю Европу! На весь мир!" - где-то близко-близко послышался знакомый голос подле нее, почти рядом. Она оглянулась даже, но никого не было кругом. Часовня была пуста. А между тем почти въявь перед нею стояло доброе, ласковое лицо, и восторженно сияли его детски чистые, прекрасные голубые глаза...
Снова слышался голос Арбатова: "Вы талант, детка, талант, какого я не встречал. Вы настоящая фея Раутенделейн! Идем за мною, фея Раутенделейн из лесной сказки, я сделаю вас великой!"
И его голос то падал до шепота, то поднимался снова и снова падал, баюкая и нежа ее, как колыбельная песнь...
Она забылась под эти нежащие, в душу вливающиеся звуки... Забылась, приткнувшись черною головкой к подножию распятого Христа...
* * *
Острый, неприятный и удушливый запах наполнил часовню. Едкий дым просачивался сквозь дверную щель и замочную скважину. Этот дым разбудил Ксаню. Она с усилием раскрыла глаза. Пахло гарью, но по-прежнему кругом была тишина. Только что-то зловеще шуршало за порогом часовни. Темные клубы дыма наполняли ее. Ксаня вскочила, схватилась за голову. Голова трещала и нестерпимо ныла. Дым ел глаза, заползал в рот, в нос, застилал зрение. Она задыхалась... Туманная мысль в больной голове подсказывала страшную действительность.
"Пожар! Горим!" - вот первое, что сознательно, молотом ударило в мозг.
- Пожар! Горим!
С этим криком, дико и пронзительно нарушившим тишину пансиона, она метнулась сломя голову из часовни, широко распахнула тяжелую дверь и отступила с трепетом. Огромное пламя бушевало по коридору - огненное, страшное, перемешанное с черным, едким, режущим глаза дымом. Оно начиналось там далеко, в комнате сестры Агнии, и, нарастая с каждой секундой, принимая чудовищные размеры, стремилось дальше к столовой, классной и к спальне пансионерок.
Не помня себя, Ксаня метнулась туда.
- Горим! Спасайтесь! - крикнула она диким, исступленным голосом, появляясь на пороге.
Там уже знали о пожаре. С воплями, стонами и слезами девочки метались из стороны в сторону, не зная, за что схватиться, что спасать. Бледные, потерявшиеся, с распущенными волосами, в одних длинных ночных сорочках, с перекошенными ужасом лицами, они носились из угла в угол, громко и дико взывая о помощи.
Но никто не шел, никто не приходил спасать их. От комнаты Манефы, кухни и каморок прислуги девочки были отделены этим свирепствующим морем огня.
Мимо Ксани пронеслась вихрем маленькая Соболева.
- Куда?
- Туда, в пламя! Все равно не спастись! - истерически взвизгнула девочка.
Сильные руки Ксани схватили ее.
- Ни с места! Там смерть! - властно крикнула Марко.
Высоким, чужим голосом Юля Мирская читала отходную. Ее худые руки тянулись к потолку. В длинной сорочке с худым, перекошенным от смертельного ужаса лицом, она походила на привидение.
Змейка Дар, бледная и страшная, стояла на ночном столике и, стараясь осилить стоны и вопли, выкрикивала каким-то фанатически звенящим голосом:
- Девоньки! Молитесь! Молитесь! Девоньки! Близка смерть! Умрем, как невесты Христовы!
В это время в спальне стало светло как днем.
Второй деревянный дом горел как свеча.
Вопль, дикий и пронзительный, потряс спальню. Змейка тяжело рухнула со столика в глубоком обмороке.
Стоны, крики, плач стали громче.
Вдруг сильный, могучий возглас покрыл все эти стоны и плач.
- Одеваться скорее! Вынуть салопы и платки! И вниз... на улицу!.. Медлить нельзя! - кричала Марко.
Ее властный окрик протрезвил всех. Вопли, стоны и пение отходной прекратились. Змейку привели в чувство, облив ей голову водой. Соболеву успокоили. И все это сделано было по тому же властному приказанию бледной черноглазой девушки-подростка.
Когда испуганная насмерть Манефа, Агния и прислуга появились в спальне, девочки были готовы, одеты все до одной.
- Вниз!.. вниз!.. На крыльцо!.. На улицу!.. - срывалось с бледных, трепещущих губ матушки, и взволнованные, потрясенные монастырки, с ужасом косясь на свирепствующее пламя, бросились по лестнице.
И было как раз вовремя. Невыносимо едкий дым душил их. Губы трескались от жары. Пламя пожара охватило все здание.
По улице в это время, тяжело громыхая, катили пожарные. Прямо к девочкам летела княжеская коляска. Князь стоял, махал рукою и кричал:
- К нам! К нам, матушка!.. Забирайте девочек и к нам!.. Княгиня ждет!.. Ее предупредили!..
А пламя, подхватываемое ветром, свирепствовало все больше и больше. Со свистом и ревом огненный клубок плясал свой дьявольский танец вправо и влево... Черный дым застилал легким флером этот торжествующий праздник огня... Балки здания рушились одна за другой... О спасении пансиона не было и речи. Надо было отстаивать другие, ближние здания.
Крики пожарных сливались с криками зрителей, собравшихся густою толпою на улице.
Князь продолжал кричать:
- К нам, к нам везите девочек!.. Берите коляску и отправьте в четыре приема!.. Места всем хватит!..
Но его не слышали. Крики людей, вой пламени и шум падающих балок заглушали все.
Среди общего гула и шума, на крыльце пансиона показалась фигура в сером платке и белом переднике.
- Больную... больную забыли! - кричала она. - Больную вынести забыли... Нельзя... не вынести... Погибает... Сгорит.
И, рыдая, упала на ступени.
Ответный крик пронесся на пожарище.
- Уленьку забыли! Уленька сгорит!
Ужас сковал присутствующих, смертельный, панический ужас.
- Человек погибнет!.. Человек сгорит!
Пожарные были заняты каждый своим делом на крыше и с боков фронта. За свистом ветра и шумом пожарища им не слышно было отчаянных криков матери Манефы и девочек.
- Спасите больную! Спасите больную! - гудела толпа.
- Не спасти все едино!.. Ишь огнище-то! - слышались отдельные голоса.
- Сунься-ка в пламя - капут!
- О Господи, душа человеческая!
- Рискнуть надо!
- Братцы, идем!
В ту же минуту с грохотом обвалилась горящая балка.
Толпа отшатнулась волной.
- Поздно теперь, шабаш! - выкрикнул чей-то голос.
Вдруг черная фигура отделилась от толпы, и, прежде чем кто-либо мог остановить Ксаню, она ринулась вперед в самое море огня.
* * *
Что-то толкало ее вперед. Она летела как на крыльях среди двух потоков бушующего моря. Ее кожа и губы трескались от жары, одежда начинала тлеть. Одна мысль жгла ей мозг:
- Больная... забытая... она... Ульяна!.. Надо спасти!.. вытащить!.. Надо... непременно надо...
Ксаня сама не замечала, что говорит это вслух, как одержимая, как безумная.
Вот коридор... вот часовня... Дальше, дальше... Пламя занялось... и уже стены горят... Шурша зловеще, огонь гуляет по обоям и мебели... Вот и комната Уленьки...
Черный дым наполнял эту комнату, выбиваясь клубами в коридор... Он ест глаза Ксани, туманит голову, почти лишает мысли...
Рядом пылает как костер приемная пансиона.
Смертельно душно...
Лесовичка делает скачок... другой... Вот она уже в комнате послушницы.
Уленька лежит на кровати с закрытыми глазами.
- Неужели задохлась?
Ксаня прикладывает ей ухо к сердцу.
- Нет! Жива! Слава Богу, сердце бьется!
И Ксаня сильными руками поднимает Уленьку. Больная послушница мала и худа, гораздо меньше ее, Ксани. Но в обморочном состоянии она тяжело повисла на руках своей спасительницы.
Ватное одеяло тянется за ней, мешая ступать, путаясь в ногах, заставляя спотыкаться. Быстрым, сильным движением Ксаня вскидывает свою ношу выше и идет... спешит...
Огненные языки тянутся к ней, как красные чудовища, со зверским желанием лизнуть, поглотить, уничтожить...
Она подвигается медленно со своей ношей на руках.
- Скорее бы, скорее!
Больная, бесчувственная Уленька стонет в забытьи:
- Душно! Душно! Воды! Душно!
- Сейчас! Сейчас! Потерпи немного!
Коридор миновали... Спальню тоже... Вот и лестница... Сейчас, сейчас спасенье...
Но что это? Целое море огня перед ними: пока возилась со своей ношей Ксаня, лестница давно занялась.
Как сойти вниз?
Ксаня бросилась было вперед, наперекор свирепствующей стихии - и мгновенно отскочила назад. Тяжело громыхая, что-то ринулось вниз из-под самых ног ошеломленной Ксани.
И на ее глазах остатки обгоревших ступеней исчезли в огне.
Кончено! Путь отрезан. Нельзя выбраться без лестницы с третьего этажа.
Тогда, вне себя, чувствуя гибель, она метнулась к окну.
- Спасите!.. - крикнула она своим резким, сильным голосом. - Спасите!..
Черные, покрытые сажей фигуры были ей хорошо видны из окна.
Люди жестикулировали, кричали ей что-то, но ничего нельзя было разобрать.
А пламя приближалось. Поворотом ветра, ворвавшимся сквозь выбитые стекла, оно приняло другое направление. Оно свистело, как страшное чудовище, теперь за самыми плечами Ксани. Оно касалось ее волос, одежды... Сейчас оно оцепит ее всю с ее ношей, и они обе, и Уленька, и Ксаня, сгорят в бушующем пламени. Пока пожарные приставят лестницу и дойдут до них, все уже будет кончено... все... все! Они сгорят... Сгорят обе...
Пламя все ближе и ближе... Черные глаза Ксани покосились на бушевавшее вокруг нее беспощадное огненное чудовище, которое уже трепетно охватывало ее со всех сторон.
- Конец! - где-то со смертельным спокойствием отозвалось в глубине сердца Ксани.
Она подняла глаза к небу, как тогда, в тот вечер, около Розовой усадьбы, когда угрожала ей такая же гибель от огня.
Неясная мысль толкнулась в голову. Перед ней всплыл Тот, Распятый, с рубиновыми капельками на ногах и ладонях и на бледном челе, обвитом терновым венцом... Блеснули Его глаза, кроткие, добрые, милостивые, любящие...
- Христос! - прошептала Ксаня, - Ты Спаситель мира, - спаси нас!
- Прыгай, прыгай! - послышались голоса снизу.
Ксаня наклонилась, третий этаж высоко. Внизу несколько покрытых сажей, закоптелых фигур держали огромный кусок сетки под самыми окнами дома.
Ксаня вздрогнула.
- Спасены! - вихрем пронеслось в ее мыслях, и, осторожно положив Уленьку на край окна, она обернула ее одеялом и тихонько столкнула вниз.
Бесшумно упало на протянутую сеть бесчувственное тело больной.
Ее приняли бережно и переложили на носилки.
- Прыгай! Прыгай! - кричала снова через минуту Ксане та же толпа.
Лесовичка вздрогнула, вскочила на подоконник, быстро, бессознательно перекрестилась и скользнула вниз на растянутую под окном сетку...