Дом шалунов
Глава XLII. Волшебный кисель
Когда Александр Васильевич узнал о "предательстве" Никса и Гоги, он согласился тотчас же с остальными мальчиками и решил оставить провинившихся без пикника. Но и самый пикник опять чуть было не расстроился, -- вот по какой причине.
Накануне счастливого дня к ужину подали кисель, обыкновенный клюквенный кисель, который подают на стол с молоком и сахаром.
Такой кисель в пансионе господина Макарова подавали очень часто, хотя маленькие пансионеры ненавидели это кушанье всей душой. Пансионские служителя, Мартын и Степаныч, нередко уносили кисель со стола нетронутым.
Каково же было их изумление, когда в этот вечер не только кисель, но и миска с киселем исчезла со стола. Правда, миска скоро вернулась на стол, к вечернему чаю, но уже пустая, а кисель...
Ах, что сталось с киселем!
У киселя положительно оказались ноги! По крайней мере он сбежал из миски и очутился в комнате директора на его письменном столе, в большой чернильнице, предварительно изгнав оттуда чернила.
Когда Александр Васильевич сел за стол и, обмакнув перо в чернильницу, начал писать письмо кому-то из родителей маленьких пансионеров, вместо чернил на бумаге очутился... кисель. Александр Васильевич вскочил, схватился за колокольчик, чтобы позвонить служителя, но с отвращением отдернул назад руку. И колокольчик был весь мокрый и липкий от киселя.
-- Нет, они останутся все до единого без пикника, если я еще найду где-нибудь эту гадость! -- сердито произнес директор.
Но к счастью "этой гадости" не нашлось больше нигде, в квартире директора, по крайней мере...
Зато кисель очутился у monsieur Шарля. Поздно вечером, когда пансионеры уже спали, monsieur Шарль пожелал пройтись по саду и подышать свежим воздухом. Ничего не подозревая, он взял с окна фуражку, белевшуюся в полумраке ночи, надел на голову и...
Нет, такого крика положительно еще не было под мирною кровлею пансиона! monsieur Шарль кричал, что на голове у него ползают змеи и, делая отчаянные прыжки, носился по своей спальне в какой-то дикой пляске. Карл Карлович, спавший в соседней комнате и видевший самые превосходные сны, проснулся от этих безумных криков, вскочил с постели и второпях сунул ноги в туфли, стоявшие постоянно у его кровати.
И в свою очередь Карл Карлович дико закричал на весь пансион:
-- А-а-а-а-а!
Ему ответил отчаянный вопль monsieur Шарля за стеною:
-- О-о-о-о-о-о!
Мальчики повскакали со своих постелей и со всех ног бросились в комнаты обоих гувернеров, предполагая, что случилось какое-нибудь несчастье.
Зачиркали спички, засветились огни.
При их мерцающем свете мальчики увидели плясавшего monsieur Шарля с фуражкой на голове. Из-под фуражки по всему лицу француза текли мутные потоки чего-то розовато-алого или бледно-малинового, тусклого и жидкого.
-- Да это кисель! -- неожиданно и наивно вскричал кто-то из пансионеров.
-- Как кисель? А не змея разве? -- удивился monsieur Шарль, вскидывая глазами на своих воспитанников.
-- Нет, положительно это кисель, а не змея, monsieur Шарль! -- подтвердил Павлик Стоянов самым серьезным тоном, разглядывая мутно розовые ручьи, все еще стекавшие по лицу Жирафа.
И все разом тут же кинулись в соседнюю комнату к Карлу Карловичу, который положительно охрип от криков.
-- Лягашка! Лягашка! -- вопил несчастный немец.
-- Где лягушка? -- так и бросились к нему мальчики.
-- В мой сопожка, в мой сопожка сидят лягашки! -- неистовствовал Кар-Кар, боявшийся больше всего в мире лягушек и мышей.
Кто-то из мальчиков присел на пол и быстро снял с ноги Кар-Кар туфлю.
Оттуда потекла мутно-красная жидкость.
В туфли Кар-Кара забрался все тот же проказник-кисель!
Таким образом ни "лягашек", ни "змей" у обоих гувернеров не оказалось, и они могли спокойно ложиться спать.
Но monsieur Шарль был возмущен и не думал уходить спать.
-- Кто это сделал! Я хочу знать, кто это сделал! Я этого не прощу! -- кричал он.
Витик Зон с самым покорным видом подошел к Жирафу и, скромно опустив глаза, произнес тихо:
-- Monsieur Шарль, не сердитесь на нас, пожалуйста. Это я виноват во всем. Я думал, что вы любите кисель и понес его вам в вашу комнату, пока вы ужинали в столовой. Я хотел, чтобы вам осталось киселя на завтра. На окне, мне показалось, лежала тарелка, я и вылил в нее кисель.
-- Это была моя шляпа, несчастный! -- вскричал француз, -- понималь меня? Не тарелка, а шляпа!
-- Разве это была ваша шляпа, monsieur? -- с глубоким вздохом сожаления произнес Витик, выражая полное отчаяние на своем плутоватом лице. -- А я думал, что тарелка...
Но гаг Шарль усомнился в том, правду ли говорит Витик, и спросил сердито:
-- А туфли Карла Карловича вы тоже приняли за тарелку?
-- Как попал кисель в туфли дорогого Карла Карловича, этого мы положительно не знаем! -- и Витик Зон печальными, сочувствующими глазами взглянул на немца.
-- Да, мы этого не знаем! Но, по всей вероятности, это сделал кто-нибудь чужой! -- послышались тихие, робкие и удивительно покорные голоса.
В это время на пороге комнаты показался директор.
Несмотря на позднее время, Александр Васильевич решил тотчас же переговорить с обоими учителями относительно наказания пансионеров за "непозволительную" шалость.
В первую минуту он, по обыкновению, решил, что необходимо строго наказать виновных, проучить их, как следует.
В этот раз защитником шалунов выступил Кар-Кар. Добрый немец, насколько умел, старался уговорить директора простить проделку шалунов.
-- Они теперь, наверное, и сами понимают, какую глупую шалость они придумали, -- объяснял он.
Впрочем, у Кар-Кара были еще и другие соображения, почему он так усердно заступался за пансионеров. Ведь, чего доброго, виновными могли оказаться все. И всех пришлось бы в таком случае лишить завтрашнего пикника. А на пикнике ужасно хотелось быть самому Кар-Кару. Он был большой любитель рыбной ловли, а в лесу, он знал, находилось озеро, где водилось столько рыбы, что хоть руками ее лови. Предвкушая приятную поездку к озеру, Карл Карлович уже не мог лишить себя подобного редкого удовольствия. И вот он мысленно решил, ради пикника, простить проказникам их новую проделку. К нему присоединился и monsieur Шарль. Александр Васильевич сначала и слышать не хотел -- но потом смягчился, и мальчиков великодушно простили, взяв с них обещание, что они никогда больше подобных шалостей делать не будут.