Лебедь Казачья сказка

Любилися одни. Так любилися. Как встренутся, целуются-милуются и слезы льют. И было от чего. Оба бедные сиротинушки. Ни кола у них, ни двора. Она в работницах у богатых была. Он на вскормлении у дядьев жил, навроде приемыша. Его звали Ларькой, а ее — Катериной.

Вот раз он говорит ей.
— Пойду на заработки, нету мочи мне так жить.

Катерина его упрашивает, мол, не ходи, пропаду я без тебя. Руки-ноги целы — хватит нам достатку. Заупрямился Ларька, набычился.
— Пойду, — говорит, — на Волгу к бурлакам. Толкуют, что они большие деньги загребают. Хочу по-людски пожить, в довольстве.
— Да там люди хуже скота живот свой надрывают.
— Ничего. Выдюжу. Силенка какая-никакая имеется.

Просит Катерина.
— Отступись. Хозяева обещались за меня большую кладку дать. Хватит нам совместную жизнь начать. А дальше — видать будет.

На своем стоит Ларька.
— Вона, — говорит, хозяйский сын к тебе клинья подбивает. Думаешь, я не знаю. Не стерплю я этого, порешу его.

Плачет Катерина.
— Окстись, разве не ты для меня свет в окошке. Или я причинность тебе какую дала.

Не уговорила она-таки Ларьку. Сделал он по-своему. Пошел на Волгу в бурлаки наниматься.

Добрался до села, где артели собирались. А там миру! Тьма! Мужики здоровущие, не Ларьке чета. Вербовщики народ приглядывали и в артели гуртовали. Увидали Ларьку, на смех подняли. Где это видано, чтобы казак пришел в бурлаки наниматься? В лесу сдохло. Росту небольшого, по бурлацкому делу, видать, совсем негодящий. Терпит Ларька, своего недовольства не показывает, кулаки тока затомилися да затяжелели. Однако ж все одно — не берет его никто в артель.

Бурлаки, что с хозяевами сладились, магарыч пропивают. Между артелями состязания устроили. Борются да на кулачки выходят. Вот один бурлак, всех в борьбе победил, увидал Ларьку, схватил его под силки да как бросит наземь. У того гул в голове пошел.
— Что, — кричит бурлак, — слабоват казачок.

Смеются вокруг: куды ему с бурлаками тягаться.

Поднялся казак с земли, себя превозмог.
— Не пикайте пикульками, — говорит.

Гонористый казачок-то оказался. Ничего не скажешь. Закипело у Ларьки нутро. Чирик вперед выставил.
— Може в борьбе я тебе и уступлю, — говорит. — А вот на кулаках не хотишь ли свою силу спробовать?
— Счас я тебе вздую, — говорит бурлак.
— Не своими ли боками.
— У тебя хвост короток со мной управиться.
— Да ноготок востер обуздать. Заколотырились они, заспорили до одури. Раззадорили они друг дружку.

Смеются вокруг, бойцов подначивают.
— Ой да, казак! Вот уморил!
— Чига егупетская!
— Это тебе не шашкой махать, не с винта стрелять, тут сила нужна, выучка.
— А сила солому ломит.

Пошел бурлак на казака, словно гора на малую мышь двинулась, замахал руками, словно мельница крыльями. Отступил Ларька раз да два, потом как пустил все силы на кулак, точно супротивнику в лоб припечатал. Остановился бурлак, закачался и свалился, как сноп. Аж земля под ногами дрогнула, закачалася.

Плюнул казак.
— Пшено, оно и есть пшено.

Тихо кругом стало. Понурились бурлаки. Не удалось веселье. Начали потихоньку расходиться. Подходит к Ларьке купец.
— Ай, да удалец, — говорит, — с одного раза уложил. Беру тебя к себе. Будешь воров да разбойников ружьишком отбивать, мое добро стеречь.

Дал согласие казак: дело вроде знакомое, пустяшное. Получил задаток и пошел на судно.

Плывет судно по Волге, тащут его бурлаки. А Ларька сидит себе с ружьишком в конторке, хозяйскую казну охраняет. Работа не пыльная, однако ж, что-то маятно ему сидеть. Видит он, как бурлаки хребет гнут, животы надрывают. Тяжкая эта работа — до ломоты в суставах и куриной слепоты в глазах.

Вот один бурлак Ларьке как-то и говорит:
— Мы на тя не сердимся, парень ты неплохой, но зря на хозяйскую руку тянешь.

За живое поддел бурлак казака. Плюнул Ларька, бросил ружье, подошел к купцу.
— По мне, — говорит, — лучше лямку тянуть.

Рассердился купец.
— Ты что это, разинская порода, закочевряжился.
— Знай край да не падай, — отвечает Ларька, — казачью честь не обзывай.

Глянул купец на Ларьку: лучше с ним не связываться — себе дороже выйдет.
— Воля твоя, — говорит и ухмыльнулся.

Так попал казак в бурлаки. Тянет лямку Ларька. Кровь к глазам прилила, стукатит в висках. Ноги ли в песке вязнут, или кровянятся об острые камни. Слышит только, как кричит шишка:
— Шире бери, ребята!

Остановились бурлаки на ночлег. А перед тем дождь прошел. Промок Ларька до костей. От холода у него зуб на зуб не попадает. Силится в рогожный куль залезть, а не может. Озноб его пронял. Так и остался лежать на песке.

На рассвете будят Ларьку товарищи, добудиться не могут. Хворь, видно, крепко его взяла, в беспамятстве лежит. Хотели его на судно определить, да хозяин заартачился.
— Може, — говорит, — он тифозный, оставьте где есть.

Поворчали бурлаки, погодите, мол, толстомордые, скоро мы вас всех через колесо протащим, а ничего не поделаешь. Простились с Ларькой, завернули его в рогожку и оставили на берегу.

Ночью Ларька в память пришел, ни рукою, ни ногою шевельнуть не может. Лунная дорожка по воде стелется. А по той дорожке к нему лебедь плывет. На берегу лебедь обернулся в девицу. И начала она за Ларькой ухаживать. Целую ночь над ним колготилася.

Забылся казак, очнулся, солнце уже высоко в зените. Поднялся Ларька, в теле живость почувствовал. Водицы волжской испил. Ах, ты, Волга-мать, река неласковая, укачала-уработала Ларьку. Возвертаться домой нельзя с пустыми-то руками. О лебеди-девице думать позабыл. В бреду чего не привидится. И побрел Ларька по берегу куда кривая выведет.

Долго ли так казак шел, коротко ли, видит, мужик с лопатой ходит. Остановится, землю копнет. Отойдет. Опять копнет. Припадет. Встанет. Дальше идет. Приляжет на живот, ухом к земле припадет, вроде, как слушает. Странный, словом, мужичок. В себе ли?

Окликнул его Ларька. Вздрогнул мужичок, оторопь его взяла. Смотрит на казака перепугано.

Подошел Ларька поближе и озадачился. Одет мужичок как бы наоборот. Вся одежа наизнанку напялена, картуз козырьком назад, правый лапоть на левой ноге, а левый — на правой.

Спрашивает его Ларька, а самого смех разбирает.
— Ты чо это вырядился, как шут гороховый?

Хмыкнул мужичок, скриворотился, глаза плутоватые отвел, много-де будешь знать, скоро состаришься.
— А все-таки, — допытывается Ларька.
— Ты кто таковой выискался, чтобы меня к допросу призывать.
— Я кто таковой? Ну что ж, скажу, мне таить нечего.

Рассказал Ларька мужичку в двух словах, кто он да чего на этом месте оказался.

Расчувствовался мужик.
— Эх, ты, человек, — говорит, — душа твоя нагишом. Мыслимо ли честным трудом денежку скопить. Да такого сроду на белом свете не бывало. Так и быть — подсоблю я тебе. Разбогатеешь, мне еще спасибо скажешь.
— Как так? — удивился Ларька.
— А вот так. Клад найдем, и я тебе долю дам.

Рассмеялся Ларька.
— Так тебе клад и приготовили.

Обиделся мужичонка.
— В каждом деле свой толк имеется. Я столько трудов положил, чтобы след клада разыскать.

Понятно стало Ларьке, отчего мужик одет шутом гороховым.

Не удержался казак, подтрунил над ним.
— Ну, а что — напал на след?
— Напал, — отвечает мужичок. — Тока ты не скалься. Желаешь — будь мне сотоварищем, не желаешь — скатертью дорога.

Понял Ларька, дело серьезный оборот принимает. А вдруг и вправду что-нибудь из этой затеи выйдет, и согласился у мужика в сотоварищах быть. Поучает Ларьку мужик.
— Клад абы кому не дается. Он заговоренный. Его умеючи надо брать.

Вот и наладились они компанией клад искать. Мужик с лопатой впереди выфигуривает, а Ларька за ним следом идет. Ходили-ходили, кажись, конца-краю этой канители не видать. Харчишки у мужичонки уже подобралися.

Наконец, подходит он к Ларьке и шепчет:
— Нашли.
— Что нашли, — спрашивает казак.
— Как что? Клад!
— Где же он?
— Вон под тем камнем.
— Так давай, — говорит Ларька, — откроем.

Смеется мужичок, довольный.
— Вот дурная голова! Полночи надо ждать. Присели они. Ждут, томятся. Быстрей бы стемнело. Приложил мужичок ухо к земле.
— Послушай, — говорит.

Припал к земле Ларька: грохочет что-то там внизу, лязгает. Мужичонка говорит:
— Это черти бочки с золотом катают.

Среди ночи грохот стих, подошли они к камню, отвалили его, и открылся им вход в подземелье.

Предупреждает мужик казака.
— Что бы ни увидел, что бы ни услышал, ни слова мне не говори.
— Ладно, — отвечает Ларька.

И полезли они в подземелье. Чуть прошли, свет забрезжил. Доходят они до залы, а там денег — кучи насыпаны. Бери — не хочу. А на тех кучах кот Китоврас разлегся, сладко дремет. Вот тебе и сторож!

Начали сотоварищи деньги в мешок собирать. И показалось мужику, что Ларька серебро в мешок кладет, а золото оставляет. Разозлился он и говорит:
— Глаза разуй, дурья башка! Золото в стороне оставляешь, а серебро гребешь.

Что тут началось! Кот проснулся, замяукал, захохотал. Кинулся Ларька назад к выходу. Обрушились потолки... Очнулся казак, темно вокруг. Из завала выбрался, никак руки-ноги целы — и то счастье. Куда ни пойдет — везде серые стены. Знать, суждено ему помирать в этом склепе. Присел, загоревал Ларька, Катерину вспомнил.

Вдруг свет пред ним замерцал. Голову поднял, девица перед ним стоит в белых одеяниях, за собой манит. Пошел за ней Ларька. Куда ж деваться? Скоро девица его к выходу привела. Обрадовался Ларька, на свет Божий вышел. Дышится, не надышится. Рассветет уже скоро. Звезды еле видно. Хотел девицу поблагодарить, а та лебедем обернулась и улетела.

Вспомнил Ларька мужика, заплакал. И решил, хватит судьбу испытывать, надо до дому к Катерине возвертаться.

Дошел Ларька до города. Решил в трактир заглянуть, перекусить чего-нибудь. От голода живот свело. Голод-то, он не свой брат. Подсел к нему ражий детина, спрашивает:
— Ты что невеселый такой?
— Да счастье мной играет, — отвечает казак.
— Пока на воле, смейся, брат, — говорит детина. — Любишь ты ли Матрену Ивановну?
— Какую?
— Нашу тетку, что всех нас веселит, приголубливает и спать с собой укладывает.
— Такой не знаю.
— Так знай.

И детина поставил на стол бутылку вина.

Рассмеялся Ларька, хорош детинушка, нечего сказать.
— А знаешь ли ты, казак, сколько в этой бутылке добра и зла?
— Нет, не знаю.
— Пока я с тобой, учись познавать добро и зло. Выпьешь мало — зло, выпьешь много — зло, выпьешь достаточно — добро.

И это понравилось Ларьке. Выпили они, перекусили и вышли из кабака, хмельные.

Детина спрашивает Ларьку.
— Есть ли у тебя деньги?
— Нету.
— А не призанять ли нам денег у тороватого купца?
— Как это?
— А так, обухом сундуки потрогать.
— Не в совесть это, — отвечает Ларька.
— Совесть подлежит до одного Большого суда, а не человеческого. Посмотри, птицы небесные чем живут? Воровством. Стянула зерно, не попалась, ну и сыта. Отец небесный их питает и греет.
— Так то птицы, а мы люди.
— А ты куда ни кинься, все люди воруют, только нам не велят.
— Да кто ты таков? — спрашивает Ларька.
— Ты видел волю, она по белу свету ходит?
— Нет, не видел. А какая она?
— Со мной схожа, — говорит детина и рассмеялся.
— Так ты, вор, что ли?
— Не вор, не тать, тока на ту же стать.

Подбил-таки детинушка Ларьку к его промыслу пристать.
— Я, — говорит, — тебе милость оказываю, а ты супротивничаешь.

И поклялся казак быть с вором за один.

Купил детина живую курицу на базаре. Последние деньги отдал.
— Да на кой она тебе сдалась? — спрашивает Ларька.
— Дай срок, сам все увидишь, — отвечает детина.

Подошли они к дому купца. Забор около него высоченный. Доска к доске пригнана. Ничего не углядишь что там во дворе делается. Детинушка кинул курицу через забор. В ворота постучал. Открыл ему сторож.
— Чего надоть?
— Мил человек, курица моя через забор перелетела, споймать надо.

Поворчал что-то сторож, но детину за ворота пустил.

Пока курицу ловили, детина все ходы-выходы высмотрел. «Ловок, шельма, — подумал Ларька, — за таким не пропадешь».

Дождались они ночи. Через забор перебрались. Не успел Ларька и шаг шагнуть, как схватил его сторож. Ларька отбиваться начал. Не тут-то было. Руки у сторожа точно обручи железные. Позвал Ларька детину на помощь. Да тот махнул через забор, только его и видели. А казака хватили чем-то по голове и сознания лишили.

Очнулся Ларька уже в тигулевке. Тело избито, живого места нет. Подвел детина его под каторгу. Лежит казак, думает: «Ну, детинушка, по гроб живота своего не забуду я твоей милости». Права была Катерина, ох как права: везде хорошо, где нас нет.

Видит казак, девица перед ним в белых одеяниях объявилась, за собой манит. Встал Ларька, дверь открыта, стража спит. Вышел на волю, поклонился девице. А та лебедем обернулась и улетела.

«На кого ж эта девица лицом сходствует, — думает Ларька, — не понять».

Добрался до своей станицы Ларька. А там его большое гореванье поджидает.
— Скрепи сердце, — говорят ему, — утонула твоя Катерина в озере, и тому уж много времени прошло.

Понял враз Ларька, что это она его из беды выводила. Вошла ему незнаемая боль в сердце. Выпытывает он, что да как получилось.
— Она, как утопла, то сюда по ночам приходила, — говорит один из дядьев. — Вокруг хаты топотила, все стонала-плакала, тебя звала.
— Ну, а ты чо ж? — спрашивает Ларька.
— А я чо, с крыльца из берданы в нее стрелил. С тех пор перестала наведываться.

Вскочил Ларька, хотел на дядьку кинуться. Удержали его.
— Ничо с ней с этого не сделалось, а худое на хату могла б накликать.
— Куда же хуже, — говорит Ларька.
— Навроде ей хозяйский сын докучал, проходу не давал. Не нарошно она это дело произвела. А все одно — грех большой, на себя руки наложить.

Пошел Ларька хозяйского сынка искать. Узнал он, что отправил его отец на дальний хутор, от беды подальше.

Добрался Ларька до хутора. Обыскался — нет нигде хозяйского сынка. Настиг он его в камышах.
— Ты что ж это здесь своим жирным телом комарам служишь. Тот на колени упал.
— Не убивай! — кричит. — Любил я ее не меньше твоего.
— Шабаш! Зараз я тебя расчахну.
— Меня убьешь, а ее не возвернешь.

Удивительны слова его стали для Ларьки.

«Возверну, — думает, — любовь моя возвернет». Плюнул на хозяйского сынка и домой пошел.

Прослышал Ларька от людей, что кружил над озером одинокий лебедь и кричал до того жалобно.

Подумал казак: «Може, то Катерина была». И пошел на озеро.

И тут Ларьке невезение. Ходил-ходил, высматривал. Все гуси-лебеди живут парами. Одиночествующих среди них нет.

Дядька говорит ему:
— Живость в человеке должна верх брать, пора тебе к делу притуляться. И отправил Ларьку на сенокос. Работает Ларька на сенокосе от зари до зари, гонит от себя думки. Тока они приходят незваны. Тошно казаку, плохо.

Однажды утром хватился Ларька, узелок с харчами пропал. «Да что это за оказия такая, — думает, — в станицу идти далече, делянку надо докосить, пока погода стоит». Остался Ларька, поработал. На следующее утро проснулся — нет чириков. Ларька туда-сюда, один чирик нашел. Смотрит, трава примята, никак след куда-то ведет. Пошел казак по следу, нашел второй чирик. Дальше прошел — узелок с харчами у дерева лежит. Поднял Ларька узелок. «Видно, зверь какой балует», — подумал он и назад вернулся. Поработал до темноты и лег спать.

Во сне чувствует: давит ему грудь. Глаза открыл, а перед ним девица в белых одеяниях на коленях стоит.

Ларька как крикнет:
— Катерина!

Испугалась девица и в бега. Ларька за ней. Никак не угонится. Добежала Катерина до озера. В воду вошла и к себе Ларьку манит. Боязно казаку стало. А Катерина еще глубже в воду вошла. Обернулась, поманила Ларьку. Ступил казак в воду, дальше не может, страх забирает. Застонала Катерина, заплакала и под водой скрылась.

Вернулся назад Ларька. Какой уж тут сон! Одни муки. И за себя казаку стыдно — невысока его любовь. Целый день промаялся, обтомился душой. Решил Катерину ждать.

В полночь приходит она к нему. И за собой манит. Встал Ларька молча, чтобы словом ее не спугнуть и пошел за ней. К озеру подошли. Ларька за руку ее взял, и они вместе в воду ступили. Идут-идут. Друг на дружку смотрят. Вода уж до пояса дошла. Вот уже грудь холодит. Не страшно Ларьке. Хорошо ему на душе, спокойно...

...Говорили люди, объявились в дальней станице муж и жена, очень схожие собою на Ларьку и Катерину.