Последний из плейстоцена ― Берроуз Эдгар

Пат Морган и профессор Марвин Стэйд потерпели аварию в Сибири, при перелете на новом самолете из Америки в Москву. Вышедшая из берегов река обнажила кусок льда с замерзшим человеком из плейстоцена. И, о, чудо! Профессор смог его оживить и научить говорить по-английски. Сможет ли он понять современное общество?..

Последний из плейстоцена

Честь обнародовать эту историю принадлежит Буйному Пату Моргану, хохочущему, отчаянному, черноволосому потомку славных ирландских забияк.

Она и посвящена Пату Моргану, бывшему пилоту, лейтенанту американских ВВС, экс-изобретателю, боксеру-любителю, а главным образом - великолепному собутыльнику.

Я встретил Пата Моргана в баре загородного клуба совершенно случайно. После третьего хайболла мы звали друг друга по имени. После шестого мы выволокли все наши фамильные секреты и принялись вытряхивать из них пыль. Чуть позже мы уже рыдали на плече друг у друга; так все и началось.

Мы здорово подружились тем вечером, и позже наша дружба стала расти. Мы подолгу разговаривали, когда он сажал свой самолет в том аэропорту, где я держал свой. Его жена умерла, и по вечерам ему было очень одиноко: по этому я часто забирал его к себе на ужин.

Он был совсем юным, когда началась война, но сумел пробраться во Францию, на фронт, как раз перед концом. И сбил три вражеских машины, хотя был еще мальчишкой. Я узнал это от другого летчика; Пат никогда не говорил об этом. Но он был набит анекдотами о других пилотах и о его собственном потрясающем опыте работы в кино, чем он и занимался в последние годы.

Все это имеет мало общего с самой историей, разве что как объяснение, что я достаточно хорошо знал Пата Моргана, чтобы держать себя в руках, когда он рассказывал мне удивительную историю о своем полете в Россию, об ученом, победившим время и о человеке из пятидесятого века до рождества Христова по имени Джимбер-Джо.

Мы должны были обедать вместе в "Вандоме" в тот день. Я дожидался Пата я баре, обсуждая вместе с прочими исчезновение борца-профессионала по прозвищу Скала. Без сомнения, все помнят его стремительный взлет к славе и как спортсмена, и как высокооплачиваемой кинозвезды. Его исчезновение занимало всех не меньше десяти дней. Мы пытались решить, похитили Скалу или полученные письма с требованием выкупа - дело рук какого-нибудь психа, когда вошел Пат Морган с экстренными выпусками "Гералд" и "Экспресс", которыми размахивали газетчики на улице.

Я пошел с Патом к нашему столику; он выложил газеты. Кричащий заголовок занимал чуть ли не полстраницы.

- Так его нашли! - воскликнул я. Пат Морган кивнул.

- Полиция нашла не только его, но и меня. Я только что из главного управления. - Он пожал плечами, нахмурился и медленно заговорил.

* * *

- Мне всегда нравилось возиться со всякими изобретениями. Когда жена умерла, я постарался забыться, сосредоточившись на лабораторной работе. Это была плохая замена тому, что я потерял, но думаю, все же это меня спасло.

Я работал над новым горючим, куда дешевле и компактнее, чем газолин; но я обнаружил, что оно потребует радикальных- изменений в устройстве двигателя, а у меня не было денег, чтобы перевести чертежи в металл.

Почти тогда же умер мой дед и оставил мне приличное состояние. Большая часть его ушла на экспериментальные модели, и вот, наконец, я отладил одну. Штучка вышла - просто блеск.

Я купил корпус и установил в нем двигатель; затем попытался продать и двигатель и горючее государству, но не тут-то было. Как только я доходил в официальных переговорах до некоей точки, я словно утыкался в невидимую каменную стену и застревал намертво.

Я так никогда и не узнал, кто или что тормозило меня, но я вспоминал тот случай с паровиком Добла.

Затем я обозлился и начал игру с русскими. В Европе снова задували ветры войны, и советские товарищи решительно заинтересовались новой авиационной техникой. Им было что тратить, и распоряжались они этим так, что это залечило уязвленное самолюбие отвергнутого изобретателя. Наконец, они сделали мне роскошное предложение привезти мои планы и формулы в Москву и наладить для них производство горючего и двигателей. Вдобавок, в качестве пропагандистского мероприятия, они предложили мне еще солидную надбавку, если я проверю свое новое изобретение перелетом.

Я, конечно, с радостью согласился, получив прекрасный шанс выставить дураками тупиц-бюрократов из Вашингтона. Я им покажу, чего они лишились...

В ходе переговоров я и встретил доктора Стэйда, тоже контактировавшего с русскими. Профессор Марвин Стэйд, таковы были его полный титул и имя, был парнем что надо. Здоровяк, плотного сложения, холерического темперамента и с самыми пронзительными синими глазами, какие мне доводилось видеть, вы наверняка читали в газетах об экспериментах Стэйда с замороженными собаками и мартышками. Он замораживал их в камень на дни и недели, затем оттаивал и возвращал к жизни. Он осуществил также уникальные исследовании по части гипнотического обезболивания при операциях. Но Ассоциация хирургов и Министерство здравоохранения разнесли вдребезги его программу, поэтому он был в ярости. Мы с ним были два сапога пара, оба озверевшие, и у нас были к этому все основания. Один Господь знает, насколько честно мы боролись за наше дело он за победы над болезнями, я - за прогресс воздухоплавания!

Красные приняли доктора с распростертыми объятиями. Они согласились не только дать ему возможность продолжать эксперименты как угодно широко, но и финансировать их. Они даже пообещали разрешить ему употреблять людей в качестве подопытных. Я думаю, что у них в распоряжении был большой запас контрреволюционеров.

Когда Стэйд узнал, что я планирую перегнать самолет в Москву, он спросил, нельзя ли ему со мной. Он любил рекламу в той же мере, что и науку, и известность ему совсем не претила. Я сказал, что риск слишком велик, и что я не хочу брать на себя ответственность ни за чью жизнь, кроме своей собственной, но, презрительно фыркая, он своим бычьим голосом отвергал каждое мое возражение. Наконец я пожал плечами и сказал: "О, кей".

* * *

Не буду утомлять вас деталями полета. Жаль, что вы не могли прочесть об этом в газетах, потому что просочись по официальным каналам хоть слово, нам бы оказали очень холодный прием. Пресса плотно закрыла всю информацию о нас, и точка. Были трудности с паспортами, отказы зарегистрировать самолет и все такое прочее. Но мы справились.

Двигатель работал отлично. Горючее тоже. Все было отлично, включая мою навигацию, пока мы не оказались над самой забытой богом частью планеты где-то в Северной Сибири, по моим картам. Именно там мой свежеизобретенный карбюратор и забарахлил.

К тому времени мы набрали дбсять тысяч футов высоты, но пользы от этого было мало. Приземлиться было негде. Насколько мне было видно, там были только леса и реки - множество рек. Я планировал при хвостовом ветре, рассчитывая, что мы пролетим больше, чем в спиральном спуске, и ежесекундно выискивал точку, самую крошечную, где можно было бы сесть и ничего не повредить. Я знал, что если разобью машину, нам не выбраться из этого бесконечного леса никогда.

Мне всегда нравились деревья - по натуре я любитель природы - но, глядя вниз на тысячемильную глушь, я чувствовал холодок страха и что-то похожее на ненависть. Во мне самом были пустота и одиночестве. Они стояли там - взводами, дивизиями, армиями, собираясь схватить нас и спрятать навек...

И тут я увидел крошечное желтое пятно впереди. Сверху оно казалось не больше моей ладони, но это было чистое место - крохотное святилище в самом сердце неприятельского лагеря. Мы сближались, и оно росло, пока на превратилось в несколько акров красновато-желтой земли, свободной от деревьев. Это был самый чудесный пейзаж из всех виденных мною раньше!

Когда машина прокатилась и остановилась на поразительно ровной земле, я повернулся и поглядел на доктора Стэйда. Он закуривал сигарету. Его спичка догорела, он ухмыльнулся и я понял, что он в порядке. Смешно, но никто из нас не заговорил с тех пор, как смолк мотор. Да и что было говорить?

Мы вылезли и огляделись. Неподалеку маленькая речка бежала на север, чтобы в конце концов припасть к Ледовитому океану. Спасший нас клочок земли находился к западу от изгиба реки. На восточной стороне виднелся крутой утес, поднимавшийся над рекой футов на триста. Нижний слой выглядел как грязное стекло. Над ним был слой конгломератов и осадочных пород. Венчая все, мрачный лес угрожающе скалился нам в лицо.

- Странная скала, - прокомментировал я, указывая на нижний слой.

- Лед, - сказал Стэйд. - Друг мой, вы смотрите на остатки позднего ледникового периода, который произвел жуткие разрушения, вторгшись в плейстоцен. Чем мы, кстати, собираемся питаться?

- У нас есть ружья, - напомнил я.

- Очень предусмотрительно было с вашей стороны получить разрешение на оружие и боеприпасы. Но что вы собираетесь стрелять?

Я пожал плечами.

- Что-нибудь здесь есть, Для чего тогда деревья? А в промежутке употребим сэндвичи и пару термосов горячего кофе. Надеюсь, горячего...

Оказалось, напрасно.

Я взял дробовик и пошел вверх по течению реки. Попался заяц, кожа да кости, и стайка птиц, похожих на куропаток. Когда я вернулся в лагерь, погода становилась угрожающей. К северу от нас собирался дождь. Видны были молнии, погромыхивал глухой гром.

Мы уже откатили самолет на западный, самый высокий участок прогалины и загнали его так глубоко под укрытие деревьев, как только смогли. Больше ничего нельзя было сделать.

Когда мы приготовили и съели ужин, зарядил дождь. Долгие северные сумерки были стерты сердитыми тучами, что катились низко-низко с севера. Гром рушился на нас. Молнии рассыпали бледные бриллианты вокруг. Мы заползли в кабину и расстелили подстилки и одежду на полу за сиденьями.

Дождь все лил. То, что он когда-то сделал с древней Арменией за сорок дней и сорок ночей, с безымянной рекой где-то в Сибири он сделал за одну ночь. Никогда не забуду этот потоп!

* * *

Не знаю, сколько я спал, но когда проснулся, лило не просто как из ведра, а как из бочки. Я выглянул в окно. Очередная вспышка молнии озарила реку, бурлившую в нескольких футах от плоскостей.

Я растолкал доктора Стэйда и обратил его внимание на наше опасное положение.

- Черт! - сказал он. - Подождем, пока поплывем. - Он перевернулся на другой бок и снова заснул. Конечно, это же не его машина, да и пловец, он, наверное, сильный. Я - нет.

Всю оставшуюся ночь я пролежал без сна. Поток поднялся почти на фут по стойке переднего шасси; лотом вода начала спадать.

На следующее утро вода бежала по новому руслу в нескольких ярдах от самолета, а утес отступил по крайней мере футов на пятьдесят к востоку. Передняя часть его обрушилась в реку и была снесена. Нижний слой был чистым, сверкающим льдом.

- Это интересно, - сказал доктор. - Там случайно не осталось зайца или куропатки?

Осталось, мы их прикончили. Затем вылезли и зашлепали по грязи. Я принялся за карбюратор. Стэйд изучал хаос, устроенный бурей.

Спустившись к краю реки до нового утеса, он вдруг громко позвал меня. Я никогда не видел, чтобы профессор проявлял столько энтузиазма, разве что когда он честил своих неприятелей - медиков. Пришлось бежать.

Ничего такого восхитительного я сначала не увидел.

- Что это вас так заинтересовало? - поинтересовался я.

- Иди сюда, ирландец тупой, и погляди на человека пятидесяти тысяч лет отроду, а то и постарше! - Стэйд наполовину немец, наполовину шотландец, только это и объясняет его жуткий юмор.

Мне стало тревожно. Я подумал, что это, возможно, жар, но у него не было жара. И действием высоты это не могло быть; поэтому я решил, что это наследственное, когда пробирался к нему.

- Гляди! - сказал он. Его палец указывал через реку на утес.

Я взглянул - и точно. В массивный лед вмерзло человеческое тело. Он был одет в меха и оброс могучей бородой. Человек лежал на боку, подложив руку под голову, словно крепко спал.

Стэйд был в экстазе. Он стоял там, выкатив глаза и таращился на тело. Наконец шумно перевел дыхание.

- Ты сознаешь, Пат, что мы смотрим на человека, жившего пятьдесят тысяч лет назад, человека каменного века?

- Это подарок для тебя, док, - сказал я.

- Для меня? О чем ты?

- Ты можешь оттаять его и вернуть к жизни.

Стэйд посмотрел на меня безо всякого выражения, словно не понял, о чем это я. Губы его некоторое время бесшумно двигались, потом он покачал головой.

- Боюсь, этот экземпляр промораживался слишком долго, - сказал он.

- Пятьдесят тысяч лет, конечно, это срок, но почему бы не попытаться? По крайней мере будешь занят, пока я чиню двигатель и пытаюсь вытащить нас отсюда.

Он снова уставился на меня пустыми глазами. Они были так же холодны и безжизненны сейчас, как тот далекий ледяной утес.

- Ладно, Падди, дружок, - сказал он наконец. - Но тебе придется помочь мне.

* * *

Мое предложение было шуткой, однако Стэйд был убийственно серьезен, когда принялся за дело. От меня толку было немного, потому что через пару дней я свалился в странной комбинации простуды и лихорадки, отчего большую часть времени был слегка не в себе. Но когда я мог, я работал.

Две недели у нас ушло на постройку грубой хижины из молодых стволов, скрепленных глиной. Там были очаг и скамья для принадлежностей, захваченных с собой Стэйдом. Еще две недели мы вырубали нашего пещерного человека изо льда. Мы вынуждены были быть очень осторожными: была опасность расколоть его.

Я дал ему имя. Во льду, облаченный в шкуры, с мохнатым лицом, он был похож на громадного мордатого медведя-гризли, которого я видел однажды в Йеллоустоуне. Звали того гризли Джимбер-Джо, так же я окрестил и наше открытие. Лихорадка меня шатала - я чувствовал себя, словно после недельного загула.

Так или иначе, мы вырубили нашего замороженного, оставив его заключенным в небольшой кусок льда. Затем переправили его через реку и доволокли до "лаборатории" на специально сделанных грубых санях.

Все время, что мы работали над ним, мы здорово ломали головы. Я по-прежнему считал это шуткой, но Стэйд был с каждым днем все серьезнее. Он работал со свирепой энергией, которая захватывала и меня. Ночами у огня он снова и снова говорил о той памяти, что заперта в промерзшем мозгу. Что видели эти скованные льдом глаза в дни, когда мир был юн? Что за любовь, что за ненависть кипели в этой могучей груди?

Вот оно, создание, жившее в дни мамонтов, саблезубых тигров и громадных летающих монстров. Он выжил наперекор всему, с каменным копьем и кремневым ножом в мире хищников, и только холод великого ледника смог сковать его...

Стэйд сказал, что он, наверное, охотился и попал в метель. Окоченевший, он свалился прямо на лед, поддавшись непреодолимому желанию заснуть, которое охватывает всех замерзающих. Никем не потревоженный, он проспал пятьдесят тысяч лет.

Когда пришло время последнего теста, я уже совсем выдохся. Резко подскочила температура, и все утро я шатался, как лунатик. Но Стэйд настаивал на моем присутствии, и мне пришлось оставаться на ногах. Напичкав меня хинином и виски, он добился того, что я стал как новенький, вспоминались даже слова песен, которые я давным-давно позабыл.

Именно поэтому я превосходно помню одни моменты этого дня и совершенно не помню другие.

Стэйд развел в очаге ревущее пламя, и наша хижина - лаборатория нагрелась, как духовка. Пропеллер с самолета, медленно вращаясь, обеспечивал циркуляцию воздуха сквозь проделанное для этой цели отверстие в стене, Я помогал устанавливать ледяную глыбу с нашим подопытным перед огнем, затем окончательно отупев, свалился, предоставив все прочее Стэйду. Это был его праздник.

Он продолжал переворачивать Джимбер-Джо с одного бока на другой перед огнем, пока весь лед не стаял. Затем начало оттаивать тело.

Мое отупение отступило, и я начал понимать происходящее. Предвидя, что скорее всего через положенное время наш исторический экспонат посинеет и начнет "благоухать", я почему-то не мог победить растущего восторга. Напряжение Стэйда влилось и в мою кровь. Громадный доктор старался выглядеть хладнокровным и собранным ученым, однако ему это плохо удавалось. Его глаза сверкали, а могучее тело было каменно-напряженным. Когда он зажигал сигарету, пальцы тряслись, а полуулыбка на губах выглядела примерзшей к ним нервной гримасой.

Я хохотнул.

- А если он оживет, док? - спросил я. - Об этом вы подумали? Вы подумали, что значит для бедного Джимбера проснуться за пятьдесят тысяч лет от всех своих друзей? И что он может сделать с нами?

Вообразить это было забавно, и я захохотал.

- Интересно, что за люди жили в каменном веке? - продолжал я. Мы дали ему медвежье имя, и он внешне его оправдывает. Он выглядит парнем, у которого свои понятия насчет чужаков, что будят людей, не будучи с ними знакомыми - людей, мирно проспавших пятьдесят тысяч лет. Представляешь, что он натворит?

Стэйд пожал плечами. В его глазах загорелся дьявольский огонь.

- Ты что, и вправду уверен, что он оживет, Пат? - прошептал он.

- Ты доктор - тебе и знать.

Он кивнул.

- Теоретически может. Это возможно...

Все прочее я помню довольно смутно. Сначала Стэйд сделал Большому Джиму переливание крови. Донором был я. Потом он сделал ему инъекцию адреналина. Склонившись над обмякшим телом, доктор время от времени взглядывал на меня. В его глазах полыхало пламя. Внезапно он дернулся к своему пациенту, и я услышал его сдавленный вскрик.

Джимбер-Джо открыл рот и зевнул!

Словно все великаны мира дали мне затрещину. Дыхание остановилось, и минуту я ничего не видел. Никогда в жизни я не чувствовал такого груза ответственности. Почему, черт возьми, он не умер пятьдесят тысяч лет назад? Теперь, когда он стал подавать признаки жизни, мы должны были продолжать. Не кончить начатое было бы убийством, и я помню, что смутно подумал: "Нехорошо убивать человека, родившегося так давно...".

Стэйд ввел ему полторы унции вытяжки передней доли гипофиза. Большой Джим сморщился и засучил пальцами. Он определенно оживал, и это меня испугало. Я чуть не зарыдал. Мы словно бы вмешались в дела, вершить которые положено лишь Богу.

Стэйд. набрал в шприц вытяжку задней доли гипофиза и вкатил ее нашему открытию. В следующую секунду не произошло ничего. Затем человек из каменного века повернулся и попробовал сесть. Стэйд рявкнул на него, и я ощутил, что все больше слабею.

Словно в полусне, я видел, как Стэйд мягко укладывает его обратно, и что-то успокаивающе говорит. Затем он вколол ему порцию половых гормонов и ликующе повел плечами. Он подошел ко мне, со сверкающими глазами, и с этой минуты я уже ничего не помню.

Было темно, когда я пришел в себя. У меня жестоко болела голова, рука ныла, как обожженная, но в общем, я был в порядке. Приступы лихорадки у меня имели свойство исчезать быстро и бесследно. Стэйд сидел у стола в расстегнутом жилете, с бутылкой у локтя.

- Долго я был без сознания? - спросил я.

- Два-три часа.

Он нахмурился.

- Что такое, Пат? Ты что, совсем расклеился?

Я сел - и увидел фигуру на скамье. Значит, это все-таки не дурной сон. Видимо, Стэйд содрал с него грязные шкуры, и сейчас он мирно спал, завернутый в одно из наших одеял. Я подошел к нему и тихонько тронул за плечо - настоящая плоть. Видно было, как поднимается и опускается его грудь, слышалось ровное дыхание. Медленно вернувшись к самодельному креслу, я опять уселся в него, спрятал лицо в ладони и попытался подумать. Наконец я поднял голову и встретил спокойный взгляд Стэйда. Он пожал плечами и кивнул.

Мы сотворили чудо.

Большой Джим оказался отличной особью мужского пола, шесть футов три дюйма и красивая мускулатура. Лицо под бородой оказалось привлекательным, с правильными чертами, хотя челюсть была несколько тяжеловата. Стэйд сказал, что ему лет двадцать с небольшим.

Часа через два гость из прошлого сел и взглянул на нас. Нахмурившись, он быстро огляделся, будто ища оружие. Но его не было, Стэйд проследил за этим. Он попытался встать, но был еще слишком слаб.

- Не огорчайся, приятель, - сказал я ему, когда он наконец откинулся обратно. Он следил за нами; глаза его были широкими, спокойными и по-звериному внимательными. Затем он снова уснул.

Проболел он долго. Мы оба побаивались, что он не выкарабкается. Все это время мы нянчились с ним, как с младенцем; зато когда он начал поправляться, он стал доверять нам. Он больше не хмурился, не шарахался и не тянулся за оружием, когда мы оказывались поблизости; теперь он улыбался нам, и это была щедрая, привлекательная улыбка.

Сначала он бредил: все время говорил на странном языке в котором ни слова было не разобрать, с плывущими "л" и долгими гласными. Одно слово он повторял в бреду чаще других - "лилами". Иногда оно звучало как молитва, иногда - с мукой и отчаянием.

Карбюратор я починил. Ничего серьезного с ним не произошло: просто слегка засорился. Мы могли лететь, ведь наводнение спало; но был Джимбер-Джо, которого мы для краткости стали называть Джимом. Нельзя же было оставить его умирать, а для полета он был еще слишком слаб, поэтому мы и застряли. Мы даже не слишком спорили по этому поводу, просто приняли как само собой разумеющееся, что ответственность на нас, и все.

Стэйд был, разумеется, в восторге от первого практического применения своей теории. Не думаю; чтобы его можно было оттащить от Джима даже бычьей упряжкой. Но шли дни, и славный доктор все глубже уходил в свои мысли. Подготовка и прочие дела целиком легли на меня.

То, что мы не могли говорить с Джимом, раздражало меня. Хотелось задать ему очень много вопросов. Только подумайте! Перед нами был человек из каменного века, который мог бы рассказать массу интересного о своей жизни, а я не могу обменяться с ним ни единой мыслью. Но мы принялись исправлять это.

Как только он достаточно окреп, начались уроки английского. Поначалу все шло невыразимо медленно. Но Джим оказался способным учеником, и несмотря на отсутствие основ, быстро продвигался. У него была превосходная память. Он никогда ничего не забывал - если что-то узнавал, то навсегда.

Было бы слишком долго рассказывать о неделях его выздоровления и обучения. Он полностью поправился и научился говорить по-английски - и превосходно, потому что Стэйд высокообразованный человек. Это хорошо, что Джим учился английскому не у меня - казармы и ангары не то место, где можно приобрести академический выговор.

Если Джим был интересен нам, вообразите, чем были для него мы. Однокомнатная хижинка, выстроенная нами, казалась ему чудом архитектуры. Он рассказал, что его народ жил в пещерах, и он все думал, что это за странную пещеру мы нашли, пока мы не объяснили ему, что построили ее.

Заинтриговала его и наша одежда, а уж оружие было нескончаемым источником восхищения. Когда я впервые взял его на охоту и подстрелил зайца, он остолбенел. Может быть, он был просто напуган шумом, дымом и мгновенной смертью добычи; но если и так, этого не показал. Джим никогда не выказывал страха, возможно потому, что он его никогда и не ощущал. В одиночку, вооруженный лишь копьем с каменным наконечником да каменным ножом, он охотился на большого красного медведя, когда его настиг ледник. Он рассказал нам об этом.

- За день до того, как вы меня нашли, - сказал он, - я охотился на красного медведя. Дул ветер, снег и дождь хлестали меня. Ничего не было видно. Непонятно, куда было идти. Скоро я устал. Я знал - если лягу, то усну и никогда не проснусь. Но а конце концов не выдержал и лег. Если бы вы не появились на следующий день, я бы умер.

Как было ему объяснить, что его "вчера" - это пятьдесят тысяч лет назад?

В конечном счете мы все же продвигались, хотя я сомневаюсь, что он воспринял громадную дыру во времени от того момента, когда он покинул родную пещеру для охоты на большого красного медведя.

Когда он впервые понял, где оказался, и что тот день и его времена никогда не вернутся, он снова выдохнул знакомое слово - "лилами". Теперь это было почти рыдание. Я не знал, что столько сердечной боли, столько жажды можно вложить в единственное слово.

Я спросил его, что оно значит.

Отвечать ему пришлось долго. Он старался справиться со своими чувствами, что было совсем неожиданно. Обычно казалось, что у него эмоций нет.

- Лилами это девушка - говорил он, - то есть была девушка. Она должна была стать моей подругой, если бы я вернулся с головой большого красного медведя, Где она сейчас, Пат Морган?

- Старайся не думать о ней, друг, - посоветовал я. - Ты никогда больше не увидишь Лилами снова.

- Нет, увижу, ответил он. - Если я не умер, не умерла и Лилами, Я найду ее.

Самолет был настолько вне представлений Джима, что он даже не задавал о нем вопросов. Думаю, что другой человек при сходных обстоятельствах перепугался бы. Треск пропеллера, грохот выхлопов, дикий крен при взлете должны были испугать Джима, но он никак этого не показал. У него была физиономия вполне современного и весьма пресыщенного молодого человека.

Я дал ему свой старый костюм - брюки, горные ботинки и кожаную куртку. Он был гладко выбрит. Наблюдая, как мы скоблим свои подбородки, он настоял, чтобы и его побрили, а затем научился делать это сам. Трансформация была впечатляющей - из пещерного человека в Адониса через несколько движений ножницами и безопасной бритвой!

Я смотрел на него и думал о цивилизации, с которой ему вот-вот придется столкнуться. Очень скоро, думал я. Лилами для него станет лишь слабым воспоминанием. Но я не знал еще Большого Джима...

Мы, наконец, добрались до Москвы, и здесь чертовски дорого заплатили за неожиданного пассажира. Никто не верил в нашу историю. Я их, в общем, и не виню. Но что меня достало, так это их настойчивое желание доказать, что мы все шпионы, контрреволюционеры, нацисты, фашисты, капиталисты и все остальные, кого в Советской России предали анафеме.

Конечно, паспорта у Джима не было. Мы старались объяснить, что в плейстоцене паспортами не пользовались, но это ни к чему не привело. Они собирались нас расстрелять. В конце концов на помощь пришел американский посол, и они в качестве компромисса согласились выпереть нас из страны. Это меня устраивало - по сравнению с тем, что могло бы быть. В одном наш "русский опыт" пригодился: Стэйд и я решили держать язык за зубами относительно родословной Джима. Это было предложение Стэйда, и признаюсь, я удивился, услышав его. Добрый доктор никогда не отказывался от рекламы, а здесь ведь для него был отменный шанс постучать в барабан. Подумать хотя бы о научных почестях.

Однако Стэйду все это было неинтересно, так он сказал. Он внезапно стал со мной застенчив и кроток - начал говорить о трудностях с установлением абсолютной научной истины и все такое прочее. Предложил подождать немного пусть наш гигант сориентируется сам. Он бы оставил Джима ненадолго на мое попечение, так его ждут неотложные дела в Чикаго...

Я пожал плечами и согласился.

Мы прибыли в Америку, окутанные завесой молчания. Фактически Джима ввезли в США контрабандой, и нам приходилось об этом помалкивать. А что еще мы могли сделать? В конце концов, квота на плейстоценцев еще не введена.

Когда мы вернулись домой, я забрал его к себе на Биверли Хиллс: соседям было сказано, что это мой старый друг Джим Стоун из Скенектади.

Города, особенно большие, потрясли Джима. Он считал, что небоскребы - это большие горы с пещерами. Как ни смышлен он был, но представить, что человек может построить нечто столь колоссальное, Джим не мог.

Таскать его повсюду было просто подарком. Кино, например, для него было такой же реальностью, как смерть или налоги. Однажды мы смотрели сериал про пещерных людей, и Джим аж подпрыгивал на месте, ему было очень трудно сдержаться. Он просто изнемогал от желания влезть в одну из этих отличных пещер! А уж когда злодей схватил ведущую актрису за волосы и поволок через декорацию, Большой Джим выскочил в проход и помчался к экрану. Я сгреб его за фалды пиджака. Да, повеселились мы с Джимом...

Как-то вечером я взял его на борцовский матч в "Олимпик". У нас были места в партере. Одинокий Волк и Маленький Скелет наносили друг другу увечья за канатами ринга. Это взвинтило Джима.

- И, это, по-вашему "великие воины"? - спросил он. Затем, прежде чем я успел что-либо предпринять, перелетел через канаты, схватил и швырнул обоих в третий ряд.

Одинокий Волк и Маленький Скелет пострадали, однако публика и устроители были за Джима. До конца вечера менеджеры подписали с ним контракт на встречу с победителем, и неделей позже наш пришелец из каменного века выступил на ринге перед Маленьким Скелетом.

Вспоминая этот вечер, я смеюсь до сих пор. Скелет известен своим дурным характером, а также тем, что владеет всеми грязными трюками, которые знают другие борцы, да еще изобрел несколько своих. Но испробовать их на Джиме он не успел. В ту секунду, когда они сошлись на ринге, человек из времен мамонтов схватил его, добежал с ним до канатов и швырнул теперь уже в четвертый ряд.

Фокус, этот, к восторгу публики был проделан трижды, после чего Скелет остался среди зрителей. До сих пор никому не удается уговорить его выйти на ринг.

Почти то же случилось и в боксе. Я дал Джиму кое-какие предварительные наставления в мужественном искусстве делать из ушей цветную капусту. К тому времени он уже был известен как борец. Каждый вторник он приходил в "Олимпик" и сокрушал несколько завсегдатаев, швыряя в них противников. Он никогда не боролся, не строил рож, но и никогда не давал противнику шанса. Он просто хватал его и вышвыривал с ринга. Однажды ко мне обратился менеджер:

- А боксировать это чудо не может? - спросил он.

- Не знаю. Бороться он не умеет, однако всегда выигрывает. Почему бы не попробовать? Ставлю тысячу зеленых, что он отключит любого из ваших "великих Белых Надежд".

- Принято, - сказал менеджер.

В следующую среду был бой. Я предостерег Джима:

- Не забудь, - наставлял я его, - что надо боксировать, а не бороться.

- Я должен бить? - поинтересовался Джим.

- Да, бить, покрепче.

- Порядок. Давай его сюда!

Они пожали руки и разошлись по углам: гонг. Белая Надежда бросается вперед, начинает размахивать руками... Это его не спасло. Большой Джим выдал один жуткий удар правой, перенятый, верно, у пещерного медведя, и Белая Надежда повисла на верхнем канате. Это был конец боя. Прочие кончались так же...

И тут Джима заметили киномагнаты.

Однажды, когда мы еще обсуждали наш контракт в кино, довелось попасть на просмотр. Лорна Даунс играла главную роль. Как только она появилась на экране, Джим вскочил.

- Лилами! - закричал он. - Это я, Колани!

В это время злодей как раз издевался над Лорной. Джим прыгнул к экрану... Черт бы с ним, с экраном, однако Джима попытался задержать управляющий. Это была ошибка. После того, как управляющего принесли с тротуара, мне пришлось употребить все красноречие, чтобы поладить с ним и уберечь Джима от тюрьмы.

Когда мы вернулись домой, я спросил, что все это значит.

- Это была Лилами, - сказал он.

- Это не Липами, это Лорна Даунс., А то, что ты видел, даже не сама Лорна, - это ее движущееся изображение.

- Это была Лилами, - мрачно сказал этот громила. - Я тебе говорил, что найду ее.

* * *

Лорна Даунс. тогда совершала рекламное турне со своей последней картиной. Джим собрался отправиться за нею. Я объяснил, что он подписал контракт на съемки и должен выполнять условие. Еще я сказал ему, что Лорна Даунс через несколько недель вернется в Голливуд, и он, хотя и очень неохотно, но согласился подождать. В промежутке мы освоились в киномире. Это был новый период в жизни Джима. Внезапно он сделался светским львом. Мужчинам он нравился, а женщины просто сходили с ума.

Когда мы впервые пошли в "Трокадеро", он повернулся и спросил:

- Что это за женщины?

Я объяснил ему, что благодаря их славе и богатству, они есть сливки избранного общества.

- У них нет стыда, - сказал он. - Они ходят перед мужчинами почти нагишом. В моей стране их уволокли бы за волосы и отлупили - мужья, конечно.

Мне пришлось признать, что некоторые наши мужчины были бы рады сделать то же самое.

- На что годятся ваши женщины? - спрашивал он. - Их не отличишь от мужчин. Мужчины курят - женщины тоже курят. Мужчины пьют - женщины тоже пьют. Мужчины ругаются - женщины тоже ругаются. Они играют, рассказывают непристойные истории, уходят на всю ночь и не годятся для того, чтобы на следующий день заниматься пещерой и детьми... В моей стране таких женщин убивали.

Этика, стандарты и философия каменного века не очень-то способствовали тому, чтобы Джим наслаждался современным обществом. Он перестал выходить по вечерам, разве что в кино, да на бои. Он ждал возвращения Лилами.

- Она совсем другая, - говорил он.

Я жалел его. Я не знал Лорну Даунс, но готов был держать пари, что не такая уж она и другая...

Наконец Лорна вернулась. Я был с Джимом, когда они встретились. Это было на съемке в студии, посередине эпизода, но когда он увидел ее, то выскочил из кадра и побежал... Никогда прежде я не видел столько счастья и любви на мужском лице.

- Лилами! - сказал он голосом, звеневшим от чувства, и потянулся к ней.

Она отпрянула.

- Эй, парень в чем дело? - поинтересовалась она.

- Ты не узнаешь меня, Лилами? Я Колани. Вот я и нашел тебя, и теперь мы можем уйти вместе. Долго же я искал тебя...

Она поглядела на меня.

- Вы его опекун, мистер? - спросила она. - Если так, то верните его в школу, и пусть его там запрут понадежнее.

Я отвел Джима в сторону и поговорил с нею. Всего я ей не сказал, но достаточно для того, чтобы она поняла, что Джим не сумасшедший, что он славный парень, и что он в самом деле верит, что она и есть девушка.. которую он знал в другой стране.

Он стоял поодаль; она присела и смотрела на него несколько секунд, прежде чем ответить; затем сказала, что будет с ним добра.

- Это будет интересно, - добавила она.

После этого они почти все время были вместе. Очень было похоже, что кинозвезда влюбилась в пещерного человека. Их можно было увидеть вместе. И на просмотрах, и в тихих ресторанчиках, и в долгих автомобильных прогулках...

А потом однажды вечером она отправилась на вечеринку с коктейлями без него. Куда идет не сказала; он разыскал ее и около семи приехал туда.

Лорна сидела на коленях у какого-то типа, и он, обняв за талию, целовал ее. Разумеется, это ничего не значило - для них. На вечеринке девушка может целовать кого угодно, конечно, кроме собственного мужа. Но для Джимбер-Джо из пятидесятого тысячелетия до рождества Христова это очень даже имело значение.

И два прыжка он перелетел комнату, Не сказав ни слова, он просто сгреб Лорну за волосы и сдернул ее на пол, затем схватил парня и запустил его через всю комнату. Вот теперь это был настоящий пещерный человек, без всякого сомнения!

Лорна вырвалась из.его рук и залепила ему пощечину.

- Пошел вон, дурак здоровый!.. - завизжала она. - Ромео несчастный! Кончено! Все с тобой!

Пальцы Джима сжались а кулак, но он ее не ударил. Ярость ушла с его лица, плечи опустились. Без звука он повернулся и побрел прочь. Больше его никто не видел - до самого сегодняшнего утра.

* * *

Пат Морган поднял руку, заказывая официанту еще пару хайболлов.

- Вот и вся история Джимбер-Джо, - сказал он. - Понимай, как хочешь. По твоему лицу я вижу то, о чем и. сам не раз думал: ты считаешь, что Стэйд воспользовался моим состоянием, а может, и загипнотизировал меня, чтобы внушить, что я видел то, чего никогда не происходило в той сибирской лачуге... Вполне возможно. Подобрал он какого-нибудь беглого, одичавшего до потери цивилизованного обличья мужика и... Чушь все это!

Он постучал по газете, где аршинными заголовками сообщалось о находке тела Джима-Скалы. Рассказывалось в взлете Джима к славе, об исчезновении, об обнаружении его этим утром, о возможном самоубийстве.

- Здесь не все, - сказал Пат Морган. - Полиция вызвала меня опознать тело, и это был точно большой Джим. Они обнаружили его в камере холодильника продуктового склада - видимо, он был там уже не первую неделю. Лежал на боку, руки сложены под щекой. Более спокойного человека - живого ли, мертвого - я не видел. К лацкану его пиджака была приколота записка, адресованная мне. Полиция ничего не могла из нее понять, а вот мне она сказала все. Вот она:

"Я иду искать настоящую Лилами. И не оттаивайте меня снова".