К сроку — Рассказ Андреевской Варвары

Быстро мчался по направленію къ Москвы -- петербургскій поѣздъ -- день клонился къ вечеру, пассажиры начинали копошиться, устраивая себѣ ночлегъ возможно удобнѣе. Кто взбирался на верхнія койки въ спальномъ вагонѣ, кто укладывался внизу; разговоры мало по малу затихали, движеніе въ вагонахъ -- тоже.
-- Пожалуйста, задерните занавѣску фонаря, мнѣ свѣтъ падаетъ прямо въ лицо, обратился одинъ пожилой господинъ, къ проходившему за провѣркой билетовъ, оберъ-кондуктору.
-- Я бы просилъ нѣсколько обождать, мнѣ хочется кончить газету, раздался другой голосъ въ противуположной сторонѣ вагона.
-- Папа человѣкъ больной, ему необходимо ложиться въ опредѣленный часъ, вмѣшался въ разговоръ, сидѣвшій около пожилого мужчины мальчикъ.
-- Тогда, мнѣ кажется, вашъ отецъ можетъ занять мѣсто на верху -- продолжалъ господинъ желавшій кончить газету.
-- О какъ я былъ бы счастливъ, еслибы могъ взобраться на верхъ, отозвался пожилой господинъ съ глубокимъ вздохомъ, и вытянулъ впередъ лѣвую ногу, вмѣсто которой у него оказалось одна деревяшка.
-- Ради Бога, простите, продолжалъ тогда господинъ съ газетой, уже совершенно другимъ тономъ, и не дожидаясь кондуктора, сначала собственноручно задернулъ занавѣску, а потомъ -- видимо сконфузившись, перешелъ на другой диванъ.
-- Я помогу тебѣ улечься, снова раздался голосъ мальчика.
-- Спасибо, отвѣчалъ ему отецъ; лечь я могу самъ -- ты только помоги поднять больную ногу.
Мальчикъ молча повиновался.
Устроивъ отца, онъ моментально вскорабкался на верхъ и едва успѣлъ донести голову до подушки, какъ почти сейчасъ же заснулъ крѣпкимъ сномъ, очевидно вызваннымъ сильной усталостью; что касается его отца -- то послѣдній долго ворочался, и напрасно жмурилъ глаза, стараясь заснуть; сонъ точно на зло бѣжалъ куда то далеко, и, цѣлая вереница мыслей -- одна другой мрачнѣе, одна другой безотраднѣе, проносились въ. его почти совершенно сѣдой головѣ. Степанъ Григорьевичъ Никитинъ, такъ звали отца мальчика, былъ человѣкъ не богатый, обремененный семьей и всецѣло посвятившій жизнь на то чтобы собственнымъ заработкомъ содержать эту семью; одаренный отъ природы блестящими умственными способностями, онъ сотрудничалъ во многихъ журналахъ, и вообще занимался писменными работами усердно. Все шло прекрасно; семья жила въ довольствѣ, не зная ни заботъ, ни нужды до тѣхъ поръ, пока однажды съ нимъ случилось большое несчастіе: онъ оступился, упалъ съ лѣстницы, и разомъ сломалъ себѣ ногу въ двухъ мѣстахъ.
По осмотрѣ хирурговъ, переломъ оказался на столько сложнымъ и опаснымъ, что пришлось сдѣлать ампутацію, т. е. отнять ногу. Цѣлыя 6 недѣль провалялся бѣдняга въ больницѣ, заработокъ конечно на время прекратился.
-- Не могу ли я быть чѣмъ полезнымъ папа?-- Спросилъ Гриша (старшій изъ семьи).
Больной улыбнулся, потрепалъ мальчика по розовой щечкѣ, и отрицательно покачалъ головой.
-- Не справишься; работа трудная, проговорилъ онъ слабымъ голосомъ, а сдать къ сроку -- надобно... Просто не знаю что дѣлать, скорѣе бы прошли эти томительныя 6 недѣль!..
Но вотъ эти томительныя 6 недѣль въ концѣ концовъ миновали -- а за работу Степану Григорьевичу взяться все таки не пришлось. Доктора признали нужнымъ отправить его для дополнительнаго лѣченья на Кавказъ, вотъ -- мы, и застаемъ его на пути вмѣстѣ съ Гришей; жена не хотѣла пустить больного одного, сама сопровождать не могла, такъ какъ не съ кѣмъ было оставить остальныхъ дѣтей; всѣ заботы о больномъ были возложены на Гришу, чѣмъ Гриша очень гордился въ душѣ, и что исполнялъ вполнѣ разумно и добросовѣстно.
-- Папочка, неужели ты не спишь еще? окликнулъ онъ отца, свѣсивъ голову съ верхней койки почти уже на разсвѣтѣ.
-- Нѣтъ отозвался отецъ.
-- Думаешь о работѣ?
-- Какъ не думать, Гриша, когда она составляетъ нашъ насущный хлѣбъ.
-- Брось, папочка не думай; здоровье важнѣе, Богъ дастъ поправишься, сразу наверстаешь потерянное время.
-- Ахъ Гриша, Гриша, когда это будетъ! А работу надо сдать немедленно; по настоящему слѣдуетъ сейчасъ вынуть портфель и заняться... Да силы измѣняютъ.
-- Вотъ еще что придумалъ -- такъ я тебѣ и позволю это сдѣлать; возразилъ Гриша строго -- шутливымъ тономъ; изволь спать безъ возраженій добавилъ онъ послѣ минутнаго молчанія и, ловко соскочивъ съ койки началъ ласкаться къ отцу.
Такіе разговоры между отцомъ и сыномъ повторялись часто, и всегда приводила къ тому результату, что старикъ безпрекословно слушался своего маленькаго ментора. Прибывъ къ цѣди путешествія, Гриша взялъ на себя трудъ найти помѣщеніе, сходить къ доктору, объяснить болѣзнь отца, однимъ словомъ сдѣлалъ все, что слѣдовало такъ ловко, такъ толково, какъ другой и взрослый, пожалуй не съумѣетъ.
На двѣ недѣли пришлось опять лечь въ больницу. Гриша цѣлый день оставался при отцѣ неотлучно а на ночь уходилъ въ нанятое раньше, ихъ общее помѣщеніе -- ночлегъ въ больницѣ не допускался.
Степанъ Григорьевичъ пересталъ громко высказывать свою скорбь о невозможности заняться спѣшнымъ дѣломъ, но въ душѣ продолжалъ толковать и мучиться. Гриша объ этомъ догадывался, тосковалъ, мучался не меньше отца, но въ свою очередь молчалъ, разсудивъ вполнѣ правильно, что лишній разговоръ ни къ чему не приведетъ разъ отцу все равно раньше двухъ недѣль взять въ руки перо не позволятъ.
-- А что, если я попробую самъ заняться переводомъ -- мелькнула ему мысль, когда онъ вечеромъ возвращался отъ отца, болѣе чѣмъ когда либо задумчивый и печальный;-- ну, не выйдетъ ничего -- брошу, нѣсколько листовъ бумаги стоитъ не дорого...
И не откладывая задуманнаго дѣда въ долгій ящикъ, сейчасъ же зашелъ въ бумажный магазинъ запастись бумагой.
Первая проба противъ всякаго ожиданія оказалась удачной.-- Гриша на столько увлекся новымъ дѣломъ, что не замѣтно для самаго себя просидѣлъ за нимъ вплоть до разсвѣта, и разсчитавъ по времени, что спать некогда, такъ какъ къ шести часамъ утра онъ уже обыкновенно отправлялся къ отцу -- рѣшилъ не ложиться, накинулъ пальто, прикрылъ голову фуражкой, погасилъ лампу и вышелъ на улицу.
Дивный, утренній, горный воздухъ сразу освѣжилъ его; онъ сталъ осматриваться по сторонамъ, и невольно залюбовался, роскошнымъ, грандіознымъ видомъ высокихъ горъ Кавказа, которыя, окутанныя утреннимъ туманомъ казались еще привлекательнѣе... Въ дали виднѣлся Эльбрусъ съ его снѣжными вершинами, онъ выдавался на голубомъ фонѣ безоблачнаго неба -- точно груды сахара, чѣмъ то величественнымъ, грандіознымъ вѣяло отъ него, Гриша остановился словно очарованный.
-- Господи, какъ хорошо и мудро созданъ Божій міръ -- и какое ничтожество представляетъ изъ себя человѣкъ, среди всего его величія!
Подумалъ Гриша, и въ первую минуту повернулъ по направленію къ одной изъ ближайшихъ горъ, намѣреваясь подняться на вершину, но потомъ разсчиталъ, что это возьметъ слишкомъ много времяни, и пошелъ прямо къ отцу.
Степанъ Григорьевичъ, какъ всегда ожидалъ его съ нетерпѣніемъ; онъ выглядѣлъ блѣднымъ, взволнованнымъ.
-- Что случилось? Тревожно спросилъ Гриша -- сразу увидавъ по выраженію его лица, что стряслось нѣчто не ладное.
Степанъ Григорьевичъ махнулъ рукой.
-- Что случилось? повторилъ мальчикъ слегка дрожащимъ голосомъ.
-- Доктора нашли нужнымъ оставить меня здѣсь еще на недѣлю... отозвался Степанъ Григорьевичъ упавшимъ голосомъ.
-- Ну такъ что же дорогой папа, я не вижу въ этомъ ничего дурного -- а ты такъ напугалъ меня; я думалъ дѣйствительно случилось что нибудь особенно непріятное.
-- Конечно -- но моя работа затянется еще позднѣе...
-- А что еслибъ ты поручилъ кому нибудь ее докончить?-- нерѣшительно спросилъ Гриша, и невольно опустилъ глаза, чувствуя, что щеки его покрываются румянцемъ.
-- О, ни за что... Ни за что въ мірѣ; я отношусь къ моему литературному труду съ чувствомъ особенной любви, и вмѣшиваться въ него никогда ни кому не позволю.
Гриша опустилъ голову, и еще больше сконфузился.
-- Единственный человѣкъ, которому я бы довѣрился, и то не иначе какъ подъ моимъ наблюденіемъ -- это тебѣ! Добавилъ больной послѣ минутнаго молчанія.
-- Отлично, обрадовался Гриша, я буду писать здѣсь, подъ твою диктовку.
-- Нельзя; я уже объ этомъ спрашивалъ, доктора утверждаютъ что мнѣ вообще заниматься нельзя умственной работой.
-- Тогда перестанемъ говорить объ этомъ, сказалъ въ заключеніе Гриша, и ловко перевелъ рѣчь на другое, но разговоръ на этотъ разъ все таки не вязался.
Для Гриши день тянулся безконечно долго: какъ ни отрадно ему было сидѣть съ отцомъ, но онъ все таки безпрестанно, съ плохо скрытымъ нетерпѣніемъ, поглядывалъ на часы, и какъ только часовая стрѣлка указывала время что надо уходить изъ больницы, торопливо взялся за шапку.
Волненіе сына, и та поспѣшность съ которой онъ стремился удалиться, не ускользнули отъ взора Степана Григорьевича; ему закралась въ душу мысль, что Гриша начинаетъ тяготиться ежедневнымъ посѣщеніемъ больницы и скучаетъ въ его обществѣ. Эта мысль съ каждымъ днемъ угнетало его все больше и больше, но боясь оскорбить Гришу подозрѣніемъ, онъ тщательно скрывалъ ее, хотя порою, явно казался какъ будто чѣмъ то недовольнымъ... обиженнымъ, и къ Гришѣ относился гораздо холоднѣе.
Сначала Гриша не замѣчалъ, но потомъ черезъ нѣсколько времяни, когда отношенія уже слишкомъ обострились, рѣшился даже прямо спросить.
-- Папа, ты чѣмъ то недоволенъ, сердишься? сказалъ онъ, взявъ руку отца, чтобы поднести къ губамъ.
Степанъ Григорьевичъ высвободилъ руку и проговорилъ холодно:
-- Особенно довольнымъ мнѣ быть нечѣмъ: а сердится тоже не за что...
Изъ такого отвѣта Гриша однако понялъ, что отецъ говоритъ не правду, но боясь раздражать его, больше не разспрашивалъ, недоумѣвая въ душѣ -- чѣмъ могло быть вызвано его неудовольствіе.
"По всей вѣроятности, папа тоскуетъ по своему излюбленному дѣлу, и боится что работа не успѣетъ во время". Сознаться развѣ какъ я всѣ ночи просиживаю за переводомъ, и какъ складно выходитъ переводъ?-- подумалъ Гриша, и уже готовъ былъ высказаться, но мысль что отецъ разсердится, удержала его.
Такимъ образомъ прошла цѣлая недѣля; до срока выписки Степана Григорьевича изъ больницы, оставалось только два дня. Гриша старался во чтобы то ни стало кончить переводъ, и такъ какъ -- тѣхъ часовъ которые онъ просиживалъ за нимъ ночью -- по разсчету не могло хватить, то занимался днемъ, вслѣдствіи чего къ отцу приходилъ позднѣе;-- блѣдный, вялый, утомленный.
-- Мнѣ кажется, я тебѣ порядочно надоѣлъ за промежутокъ моей болѣзни здѣсь, сказалъ однажды Степанъ Григорьевичъ,-- знаешь что,-- не приходи больше, вѣдь я послѣ завтра выпишусь.
"Если я проработаю все это время дома, то ко дню возвращенія отца изъ больницы, переводъ какъ разъ поспѣетъ", мелькнуло въ головѣ мальчика, и онъ съ сіяющей улыбкой поспѣшилъ отвѣтить:
-- Хорошо я не приду до послѣ завтра, но только не потому что ты мнѣ надоѣлъ, этого никогда не было и быть не можетъ, а потому... потому...-- Онъ запнулся, но потомъ, сейчасъ же поспѣшилъ добавить:
-- Дѣйствительно я лучше употреблю время на то, чтобы все приготовить къ твоему возвращенію.
"Какую чужь я говорю,-- подумалъ онъ сейчасъ-же -- папа отлично понимаетъ, что приготовлять нечего".
Отецъ взглянулъ на него долгимъ, испытующимъ взглядомъ и за тѣмъ, повернувшись къ стѣнѣ, добавилъ, что плохо спалъ сегодня ночью и чувствуетъ утомленіе.
-- Тогда я не стану, утомлять тебя разговоромъ и пожалуй уйду,-- сказалъ Гриша.
Отецъ молча махнулъ рукой; на глазахъ его выступили слезы." Больно, обидно, горько показалось ему что Гриша вдругъ, ни съ того, ни съ сего такъ къ нему перемѣнился.
Куда дѣвалась его забота о немъ, его ласки, его обычная предупредительность.-- Придетъ такой странный, точно чѣмъ то озабоченный, все куда то торопится... Ну да Богъ съ нимъ, думаетъ больной, я со своей стороны, съумѣю отплатить тою-же монетой -- и стараясь не думать о Гришѣ, невольно поддается разнымъ другимъ печальнымъ мыслямъ о томъ, что срочную работу сдать во время невозможно, а вслѣдствіи этого невозможно значитъ разсчитывать и на заработокъ, безъ котораго имъ трудно даже выѣхать обратно въ Петербургъ. Долго тревожила его эта мысль, лишая возможности заснуть, а Гриша тѣмъ временемъ не разгибая спины усердно работалъ надъ переводомъ... Работалъ цѣлый день, цѣлую ночь... Дѣло подвигалось успѣшно, но Гриша все таки боялся, что не успѣетъ кончить къ сроку.
Наканунѣ того утра, когда отецъ долженъ былъ вернуться, онъ заработался до переутомленія и не замѣтно для самаго себя, припавъ головой къ стѣнкѣ стула, крѣпко заснулъ.
-- Усталость физическая взяла верхъ, Гриша не въ силахъ былъ долѣе съ ней бороться...
На дворѣ между тѣмъ начало свѣтать, стоявшая на столѣ лампа уныло замигала, керосинъ въ ней почти весь выгорѣлъ, и скоро она совершенно погасла... Но Гриша этого не видѣлъ, не видѣлъ также, какъ ворвавшійся сквозь открытое окно вѣтеръ, раскидалъ всѣ его бумаги... И очнулся только тогда, когда входная дверь, ведущая изъ общаго корридора въ ихъ комнату скрипнула, и на порогѣ показался отецъ.
-- Папа, воскликнулъ онъ сквозь сонъ, не соображая еще хорошо, дѣйствительно ли передъ нимъ стоитъ его отецъ, или онъ видитъ это только во снѣ... Я, я... я... не успѣлъ кончить переводъ, но теперь во всякомъ случаѣ, работы не много...
-- Такъ вотъ оно что! Вотъ куда рвался мой милый мальчикъ, а я то заподозрилъ его въ недобромъ чувствѣ ко мнѣ. О, какъ я виноватъ передъ тобою, Гриша!
Крѣпко заключивъ мальчика въ объятіи, Степанъ Григорьевичъ взглянулъ на него благодарными глазами, и въ тотъ же день принялся просматривать работу, которая оказалась выполненною какъ нельзя лучше, и своевременно была сдана въ редакцію.
Степанъ Григорьевичъ воспрянулъ духомъ.
Глубоко тронутый поступкомъ Гриши, онъ съ этой минуты сталъ считать его своимъ лучшимъ другомъ и помощникомъ -- что Гриша, какъ и надо было ожидать -- оправдалъ вполнѣ, оправдалъ на столько, что спустя нѣсколько времени послѣ возвращенія въ Петербургъ, сдѣлался сотрудникомъ того самаго журнала, гдѣ работалъ отецъ; получая за свой трудъ приличный гонораръ, онъ вносилъ его въ домъ цѣликомъ, не оставляя на собственный расходъ ни копѣйки.