Заветная строка — Рассказ Андреевской Варвары

Надя и Люба были родныя сестры, но сходства между ними не замѣчалосъ никакого ни по наружному виду, ни по нравственнымъ качествамъ; насколько Надя была добра, кротка и ласкова, настолько Люба отличалась своенравіемъ, непослушаніемъ. черствымъ неотзывчивымъ сердцемъ.
Сначала дѣвочки учились дома, но затѣмъ, когда Надъ исполнилось 12 лѣтъ, а Любѣ 10, родители отдали ихъ въ гимназію, гдѣ Надя вскорѣ пріобрѣла любовь и расположеніе не только подругъ, но и учителей, которые не могли нахвалиться ея способностями и прилежаніемъ, въ то время какъ о Любѣ ни перваго, ни послѣдняго сказать не могли.
Надя еженедѣльно приносила домой превосходныя отмѣтки, а Люба единицы да нули. Родители не могли къ этому относиться равнодушно; они дѣлали Любѣ безконечные выговоры, и въ наказаніе лишили всѣхъ тѣхъ удовольствій и подарковъ, которые предоставляли Надъ; Люба на это очень сердилась, порою даже выходила изъ себя отъ досады, но, не смѣя явно выказывать своихъ чувствъ, вмѣсто того, чтобы постараться исправиться, только втихомолку плакала, злилась, да отъ времени до времени вымѣщала гнѣвъ свой на Надъ, несмотря на то, что Надя постоянно помогала ей при рѣшеніи ариѳметическихъ задачъ и переводовъ, для чего нерѣдко просиживала за работою далеко за полночь, такъ какъ, кромѣ ея задачъ и переводовъ, должна была дѣлать то и другое и лично для себя.-- Въ гимназію и изъ гимназіи обѣ дѣвочки всегда ходили вмѣстѣ.
-- Люба, я готова, идемъ!-- сказала однажды Надя своей сестричкѣ, когда по окончаніи уроковъ, гимназистки цѣлою толпою выходили изъ подъѣзда, чтобы возвращаться по домамъ.
Люба ничего не отвѣтила; она одѣвала пальто и шляпу съ какою-то особенною, лихорадочною поспѣшностью. Лицо ея было блѣдно; нижняя губа нервно передергивалась, что у нее всегда служило признакомъ гнѣва и раздражительности. Надя это знала и потому, рѣшивъ не повторять болѣе сказаннаго, терпѣливо ожидала около дверей, пока сестра окончательно одѣнется.
Въ продолженіе всего перехода дѣвочки не проговорили ни одного слова; молча подошли онѣ къ дому, молча поднялись по лѣстницѣ, молча же вошли въ свою комнату.
Люба съ досадою сняла съ себя ранецъ и бросила на полъ; книги, тетрадки, перья, карандаши -- разлетѣлись въ разныя стороны.
-- Люба! Люба! Что съ тобою? Ты сердишься,-- за что?-- кротко спросила ее Надя.
-- При всемъ желаніи не сердиться -- трудно...-- отозвалась Люба дрожащимъ отъ волненія голосомъ.
-- Но въ чемъ же дѣло? Объясни пожалуйста, я рѣшительно ничего не понимаю.
-- Не понимаешь?
-- Честное слово нѣтъ!
-- Окажу только одно, что все то, что я переживаю, выше всякаго терпѣнія...-- продолжала Люба, сердито взглянувъ на сестру.
-- Господи! Да что же такое случилось?
-- Случилось то, что изъ-за тебя мнѣ вѣчно приходится испытывать непріятности не только дома, но и въ гимназіи; дома -- потому, что ты приносишь лучшія отмѣтки, чѣмъ я, а въ гимназіи -- потому, что ты умѣешь ко всѣмъ поддѣлываться...
-- Люба, я все-таки не возьму въ толкъ, зачѣмъ ты это говоришь?-- возразила Надя прежнимъ, покойнымъ тономъ;-- къ кому я поддѣлываюсь, и чѣмъ я виновата, что мои отмѣтки лучше?
-- Да, впрочемъ, не ты одна; всѣ вы поддѣлываетесь. Всѣ вы гадкія, противныя дѣвчонки... Всѣ вы выскочки!-- кричала Люба, не помня себя отъ гнѣва и какъ бы не сознавая даже того, что говоритъ; -- вотъ хотя бы теперь, въ день предстоящаго акта, кто будетъ декламировать?-- продолжала она послѣ минутнаго молчанія; ну кто? Кто? Говори скорѣе... Ты должна это знать!..-- Ты знаешь, знаешь давно... знаешь отлично, и не хочешь оказать содѣйствія родной сестрѣ... Ты знаешь, что я цѣлый мѣсяцъ добиваюсь того, чтобы право это осталось за мною, что начальница до сегодняшняго дня такъ и располагала, а сегодня, вдругъ, когда учитель географіи вздумалъ поставить мнѣ единицу, классная дама торжественно объявила передъ всѣмъ классомъ, что декламировать будетъ Липочка Сипягина...
-- Но, дорогая Люба, что же я то могу подѣлать?
Люба пожала плечами.
-- Въ чемъ ты меня обвиняешь?
-- Ты должна была просить, чтобы право декламировать все-таки осталось за мною... Тебя начальница любитъ, твоя просьба навѣрное была бы уважена, а ты стоишь себѣ истуканомъ, рта не разинешь... У..у..у какія вы всѣ отвратительныя, а эта Липочка въ особенности. Я ее ненавижу... презираю, не могу вспомнить о ней безъ отвращенія... Просто готова задушить ее собственными руками!..
Говоря такъ, Люба сжала кулаки, и взглянула на Надю такими злыми глазами, что Надя даже испугалась.
-- Я... я...-- снова начала неистово кричать Люба, но рѣчь ея была прервана внезапно появившеюся въ дверяхъ матерью.
По счастью, на дворѣ уже начало смеркаться, вслѣдствіе чего, мать не могла разсмотрѣть искаженное злобой лицо Любы.
-- Вы опять кажется о чемъ-то ссоритесь,-- сказала она недовольнымъ тономъ: -- идите обѣдать, папа сердится, онъ давно уже вернулся со службы, хочетъ кушать, да и кромѣ того, къ намъ пришла гостья.
-- Кто?-- спросила Надя.
-- Няня Матрена.
-- Въ самомъ дѣлѣ? Гдѣ же она? въ столовой?
-- Нѣтъ, она очень устала, а потому просила позволить ей пройти прямо внизъ, въ свою бывшую комнату, куда я обѣщала прислать ей обѣдъ и кофе.
Обѣ дѣвочки послѣдовали за матерью въ столовую и поспѣшили сѣсть за обѣдъ, а когда горничная принесла супъ, то Люба первая выразила желаніе отнести его нянѣ, сказавъ, что ей самой совсѣмъ не хочется обѣдать.
Она знала, что отецъ непремѣнно спроситъ, вызывали ли ее сегодня и какой поставили балъ, и всѣми силами старалась отдалить минуту непріятнаго объясненія, котораго, однако, въ концѣ концовъ все-таки не миновала.
-- Я случайно слышалъ весь вашъ разговоръ послѣ возвращенія изъ классовъ,-- строго обратился онъ къ Любѣ, когда она снова пришла въ столовую:-- изъ него я узналъ, что твой дневникъ сегодня украсился еще новою единицею... Все это, конечно, крайне печально, но главнымъ образомъ меня огорчаетъ то, что ты дурно относишься къ Надъ, и совершенно несправедливо упрекаешь ее въ нежеланіи оказать тебѣ содѣйствіе. Содѣйствія съ ея стороны тутъ никакого быть не можетъ, во-первыхъ, потому, что начальница едва-ли исполнила ея просьбу, если уже раньше рѣшила вмѣсто тебя назначить другую, а во-вторыхъ, Надъ даже неудобно было просить за сестру, когда послѣдняя только что получила дурную отмѣтку. Вообще, мнѣ въ высшей степени непріятно и тяжело видѣть твои отношенія къ Надъ... Надя всегда считалась, считается, и навѣрное постоянно будетъ считаться лучшею ученицею, благодаря своему прилежанію, а ты не только ставишь это ей въ укоръ, а еще упрекаешь въ никогда не существующемъ желаніи поддѣлаться... Предупреждаю тебя, что если все это не прекратится, то я буду вынужденъ принять крайне непріятныя для тебя мѣры.
Люба, слушая монологъ отца, едва сдерживала подступавшія къ горлу слезы и, чтобы скрыть смущеніе, низко опустила голову къ тарелкѣ.
Наступило общее молчаніе, нарушаемое только побрякиваніемъ ножей и вилокъ, наконецъ обѣдъ кончился. Люба выбѣжала въ садъ и, сѣвъ на скамейку, разразилась рыданіемъ.
Она считала себя самою несчастною дѣвочкою въ цѣломъ мірѣ... Ей хотѣлось сначала наединѣ, безъ свидѣтелей, выплакать свое горе, а затѣмъ уже излить передъ кѣмъ-нибудь все, что накопилось на душѣ... Да! но предъ кѣмъ? Ни передъ отцомъ же, который только что сдѣлалъ выговоръ, ни передъ матерью, которая навѣрное возьметъ сторону отца... Ни передъ Надей, которая (какъ ей казалось) была главною виновницею всего.
-- Никого у меня нѣтъ!-- воскликнула она почти съ отчаяніемъ; но тутъ вдругъ вспомнила о своей хорошей, доброй нянѣ, и быстро соскочивъ съ мѣста, скорыми шагами направилась къ дому.
Няню она застала сидящею около открытаго окна за какимъ-то рукодѣльемъ; несмотря на свои преклонные годы, старушка не любила оставаться безъ дѣла. Вооружившись очками и нѣсколько отклонившись назадъ, къ спинкѣ сидѣнья, чтобы лучше видѣть, она тщательно вкалывала иголку въ шитье, а потомъ, тѣмъ же порядкомъ, осторожно вытаскивала ее обратно, высоко поднимая надъ своей сѣдой головою длинную нитку. На столѣ стояла корзинка съ различными рабочими принадлежностями, а около кресла -- костыль. (Няня была хромая, и безъ помощи костыля не могла сдѣлать шага).
-- Ахъ, няня, няня, дорогая!-- вскричала Люба, подсѣвъ тоже къ столу и заложивъ обѣ руки за колѣни:-- еслибъ ты знала, какъ я несчастна...
Старушка взглянула на нее изъ-подъ очковъ удивленными глазами.
-- Да... Да... Несчастнѣе меня навѣрное нѣтъ ни одной дѣвочки на бѣломъ свѣтѣ...-- продолжала Люба.
-- Но, дитя мое, разскажи мнѣ подробно, въ чемъ именно заключается твое несчастіе?
Люба исполнила желаніе старушки, передавъ ей все то, что намъ уже извѣстно, и сказавъ въ заключеніе, что она такъ зла на противную маленькую Липочку, что готова задушить ее собственными руками.
Старушка слушала внимательно, ни разу не перебивая, и даже когда Люба уже замолчала, все еще медлила отвѣтомъ.
-- Что же ты скажешь мнѣ въ утѣшеніе?-- спросила ее наконецъ Люба.
-- Хочешь, я разскажу тебѣ маленькую исторійку?-- въ свою очередь спросила ее няня.
Подобнаго отвѣта Люба никакъ не ожидала... Она надѣялась найти въ нянѣ сочувствіе, за которымъ именно и пришла сюда, а няня вдругъ, вмѣсто того, предлагаетъ разсказать какую-то исторійку?.. Она не имѣетъ ни малѣйшаго желанія ее слушать... У нее слишкомъ тяжело на сердцѣ отъ собственныхъ думъ... отъ собственнаго горя.
-- Не думай, Любочка, что я предлагаю тебѣ эту исторійку просто такъ, безъ цѣли! Нѣтъ, я хочу разсказать одинъ случай изъ собственной моей жизни, и увѣрена заранѣе, что, услыхавъ его, ты на многое будешь смотрѣть иначе, чѣмъ смотрѣла теперь; скажи только имѣешь ли время и желаешь ли слушать меня?
-- О, да, няня, конечно;-- тихо отозвалась Люба. Старушка снова взяла въ руки работу, поправила очки, откашлянулась, и начала разсказъ свой слѣдующимъ образомъ:
-- Много, очень много лѣтъ тому назадъ, я была такою же маленькою, свѣжею и рѣзвою дѣвочкою, какъ ты теперь, моя дорогая, и какъ вообще всѣ дѣвочки въ этомъ возрастѣ; только жила я и росла, конечно, при совсѣмъ иной обстановкѣ. Жила и росла такъ, какъ обыкновенно живутъ и растутъ всѣ крестьянскія дѣвочки:-- въ трудѣ, въ работѣ и порою въ бѣдности.
Когда мнѣ исполнилось десять лѣтъ, родители отдали меня въ услуженіе, гдѣ всего пришлось попробовать, и горя, и колотушекъ. Помню, какъ однажды моя барыня послала меня гулять съ собаченкою... Собаченка была привязана на цѣпи... Вышла это я, значитъ, на улицу, зазѣвалась... Вдругъ ко мнѣ подходитъ какой-то баринъ, очень хорошо одѣтый и начинаетъ разспрашивать про собаченку, какъ ее зовутъ, кому она принадлежитъ и вообще все такое... Я ему разсказала.-- У, какая хорошенькая собачка; дай-ка, дѣвочка, мнѣ ее,-- говоритъ онъ:-- я немножко съ нею прогуляюсь, а ты меня тутъ подожди!-- Я съ дуру-то и отдала...
-- Ну и что же?-- перебила Любочка разсказчицу.
-- Да что?-- Конечно взялъ и не вернулся...
-- Какъ же ты раздѣлалась съ барыней?
-- Сначала я бросилась за нимъ въ погоню; догнать его мнѣ однако не удалось. Тогда пришла къ барынѣ, повинилась.
-- А она что, простила?
-- Куда тамъ простить... Не только не простила... Не только не простила... Вонъ прогнала, заслуженнаго жалованья не отдала, и на прощанье еще угостила колотушками...
-- Бѣдная, бѣдная няня, что же ты потомъ сдѣлала?
-- Вернулась къ родителямъ; но тамъ вскорѣ послѣ моего возвращенія меня постигло новое несчастіе: сначала умерла мать, а потомъ и отецъ... Я осталась круглой сиротою, безъ крова, безъ пріюта, безъ копѣйки денегъ. Но видно пословида -- "свѣтъ не безъ добрыхъ людей" -- сложилась не даромъ.
Въ деревнѣ, гдѣ жили мои родители, нашлись добрые люди... Они взяли меня къ себѣ на воспитаніе, но такъ какъ сами были очень не богаты и не имѣли возможности держать работницу, то требовали, чтобы я собою ее замѣняла, при чемъ, конечно, и сами помогали настолько, что въ общемъ дѣлали больше меня... Моя главная обязанность заключалась въ томъ, чтобы ходить за скотомъ; сначала мнѣ это очень нравилось и казалось занятнымъ, но затѣмъ скоро надоѣло, я стала относиться къ дѣлу небрежно.
Хозяева однако не сердились, не бранили меня, не били, какъ дѣлаютъ крестьяне въ подобныхъ случаяхъ даже съ родными дѣтьми, а не только съ наемными работницами; они ограничивались только выговорами и съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе привязывались ко мнѣ, ни въ чемъ не отличая отъ собственной дочери Ани, съ которою мы вмѣстѣ росли, вмѣстѣ играли, вмѣстѣ шалили. Но вотъ однажды мой хозяинъ или, вѣрнѣе, выразиться -- мой пріемный отецъ, долженъ былъ уѣхать по какому-то дѣлу въ расположенный поблизости городъ. Аня стала просить, чтобы онъ взялъ ее съ собою; она никогда никуда не выѣзжала изъ своей деревни и кромѣ ея ничего не видала; ей очень хотѣлось побывать въ городѣ.
Услыхавъ разговоръ Ани съ отцомъ, я съ своей стороны, тоже принялась просить взять и меня, доказывая, что я вѣдь точно также хочу посмотрѣть городъ, о которомъ тоже не имѣю ни малѣйшаго понятія.
-- Обѣихъ васъ взять нельзя, отозвался тогда добрый крестьянинъ; одну -- еще пожалуй.
-- Меня! Меня!-- громко закричала Аня.
-- Нѣтъ, меня!-- еще того громче закричала я, грубо оттолкнувъ Аню.
-- Папочка, милый, дорогой, вѣдь ты меня возьмешь, не правда ли?-- снова заговорила Аня, ласкаясь къ отцу:-- ей надо припасти кормъ коровкамъ, надо напоить маленькихъ телятокъ... Ей никакъ нельзя уѣхать съ тобою.
Слова Ани еще больше возмутили меня, я посмотрѣла на нее злыми презлыми глазами и проговорила дрожащимъ отъ волненія голосомъ:
-- Почему же ты не можешь хотя одинъ разъ сдѣлать все это за меня?
-- Вотъ еще что выдумала! Ты будешь кататься да радоваться, а я за тебя стану работать?
-- Перестаньте!-- вмѣшалась мать:-- чего кричите? Чего спорите? Коли такъ -- то обѣ останетесь дома...
Угроза однако не подѣйствовала; мы продолжали спорить, кричать и даже плакать до тѣхъ поръ, пока наружная дверь нашей избушки не отворилась и на порогѣ не показалась хорошо знакомая намъ фигура одной изъ сосѣдокъ, по имени Марфа, или "тетушка Марфа", какъ ее обыкновенно называли въ деревнѣ. Это была высокая, полная женщина, всегда серьезная, всегда суровая; я не любила ее за то, что она въ разговорахъ съ моимъ пріемнымъ отцомъ и матерью часто указывала имъ на мои недостатки, и совѣтовала быть со мною какъ можно строже, чтобы хотя нѣсколько исправить мой своенравный характеръ и пріучить меня къ труду.
Узнавъ суть дѣла, она громогласно заявила, что такъ какъ Аня во всѣхъ отношеніяхъ лучше меня, добросовѣстно относится къ труду, и никогда не отказывается отъ домашнихъ работъ -- то, дѣлая выборъ между нами обѣими, предпочтеніе конечно слѣдуетъ отдать ей; на томъ и порѣшили.
Я съ завистью взглянула на мою маленькую подругу и точно такъ же, какъ и ты, Люба, въ данную минуту, почувствовала по отношенію къ ней такую злобу, что готова была не только задушить ее, но просто разорвать на части.
-- Гадкіе вы все... Отвратительные... Противные... И тетушка Марфа, и отецъ и Аня въ особенности!-- закричала я, не помня себя отъ злобы и какъ безумная выбѣжала изъ избы, осыпая ихъ проклятіями, ругательствами и накликивая на нихъ всякія бѣды.
-- Опомнись! Образумься! Что съ тобою?-- кричали мнѣ вслѣдъ мои домашніе; но чѣмъ больше они меня уговаривали, тѣмъ выходило хуже... Тѣмъ больше я впадала въ неистовство.
Выбѣжавъ въ прилегавшій къ нашей избушкѣ огородъ, я, не отдавая себѣ отчета въ томъ, что дѣлаю, сначала хотѣла перепрыгнуть черезъ изгородь съ тѣмъ, чтобы уйти въ лѣсъ, но, увидавъ, что изгородь слишкомъ высока, и что привести въ исполненіе задуманный планъ будетъ трудно, вдругъ, какъ говорится, ни съ того, ни съ сего стала карабкаться на дерево съ ловкостью дикой кошки.
"Такъ, по крайней мѣрѣ, они меня не увидятъ среди густой листвы, и я ихъ тоже самое",-- мелькнуло въ моей головѣ, окончательно отуманенной и неспособной связать какъ слѣдуетъ ни одной мысли... Мелкіе сучья трещали подъ моими ногами, но я на это не обращала вниманія, и цѣпляясь за болѣе крѣпкіе, скоро очутилась почти на вершинѣ.
Аня бросилась по всѣмъ направленіямъ огорода, видимо стараясь отыскать меня въ кустахъ и между грядами, отецъ и мать стояли въ изумленіи; они не могли понять, куда я дѣвалась, куда я пропала. Они тревожились не на шутку; что касается меня, то я торжествовала, радуясь въ душѣ, что за причиненное ими мнѣ неудовольствіе, я, въ свою очередь, могу причинить имъ тревогу; но радость моя продолжалась недолго.
Отецъ первый замѣтилъ меня и, подойдя къ дереву, строгимъ голосомъ приказалъ спуститься внизъ.
-- Не спущусь!-- отвѣчала я грубо, расхохотавшись.
-- Я тебѣ приказываю!
-- А я твоего приказанія слушать и исполнять не желаю.
-- Спускайся сейчасъ! Не то возьму силою!
-- Коли хочешь взять меня, такъ не угодно ли самому влѣзть сюда... Ну-ка, ну попробуй со своими старыми больными ногами!..
-- А, такъ ты еще смѣешь издѣваться надо мною... Смѣешь говорить дерзости!-- вскричалъ тогда, потерявши терпѣніе, крестьянинъ и, недолго думая, хотѣлъ дѣйствительно сдѣлать попытку вскарабкаться на дерево.
Потъ градомъ катился по его раскраснѣвшемуся отъ волненія лицу; сѣдые волосы откинулись назадъ... Мнѣ стало и страшно и совѣстно; я хотѣла было покаяться въ своемъ неразумномъ поступкѣ, просить прощенія, примириться съ нимъ, но чувство злобы взяло верхъ надъ добрымъ намѣреніемъ; я продолжала сидѣть неподвижно, желая въ глубинѣ души, чтобы его постигли всевозможныя бѣды, болѣзни, напасти, точно такъ же, какъ ты, мой дружокъ, желала этого маленькой Липочкѣ Сипягиной... Здѣсь няня на нѣсколько минутъ смолка, и какъ бы о чемъ-то задумалась.
-- Ну и что же? Что было дальше?-- нетерпѣливо спросила ее Люба.
-- Что было дальше?-- отозвалась старушка: то, что я желала ему, случилось со мною...
-- То-есть какъ, няня, я тебя не понимаю?
-- А вотъ какъ, дитятко; сейчасъ разскажу: сукъ, на которомъ я сидѣла, не выдержалъ тяжести... хрустнулъ... Я полетѣла внизъ, ударилась о пень и переломила себѣ ногу... Съ тѣхъ поръ хожу на костыляхъ...
-- Такъ вотъ оно что!-- замѣтила Люба:-- а я полагала, что ты всегда ходила на костыляхъ.
-- Нѣтъ, Любочка, это мнѣ Господь Богъ послалъ въ наказаніе... Желать зла ближнему, великій грѣхъ!
Няня вторично замолчала... замолчала и Любочка; обѣ онѣ, очевидно, были погружены, каждая въ свою думу.
-- Спасибо тебѣ, няня, за разсказъ,-- проговорила наконецъ Люба:-- онъ произвелъ на меня сильное впечатлѣніе... Я постараюсь исправиться... и никогда больше не буду желать зла ближнему.
Няня, вмѣсто отвѣта, молча поцѣловала дѣвочку, и когда послѣдняя удалилась изъ комнаты, снова принялась за работу; Люба между тѣмъ продолжала оставаться задумчивою, но къ Надъ уже не относилась враждебно.
Разсказъ няни дѣйствительно произвелъ на нее сильное впечатлѣніе, и заставилъ во всѣхъ отношеніяхъ измѣниться въ лучшему; начиная со слѣдующаго же дня, она принялась за дѣло съ гораздо большимъ стараніемъ и въ результатѣ скоро получилось то, что единицъ въ ея дневникѣ уже не встрѣчалось.
Родители не могли нарадоваться совершившейся перемѣнѣ; къ подругамъ она тоже относилась гораздо лучше и даже, по наружному виду, не выказывала ни чувства зависти, ни злобы по отношенію въ Липочкѣ. Но тутъ я должна замѣтить, между прочимъ, что побудительною причиною было, быть можетъ, и то, что вопросъ касательно чтенія стиховъ на литературномъ утрѣ еще окончательно не выяснился; однѣ говорили, что право будетъ предоставлено Липочкѣ, другіе, что оно останется за Любой.
Прошло около двухъ недѣль. Няня, жившая на покоѣ въ городской богадѣльнѣ, снова пришла навѣстить своихъ бывшихъ питомицъ.
Люба на этотъ разъ, болѣе чѣмъ когда-либо, обрадовалась ея посѣщенію, такъ какъ по случаю легкаго нездоровья уже два дня не ходила въ гимназію и очень скучала дома, въ особенности въ отсутствіе Нади, возвращеніе изъ-классовъ которой всегда ожидала съ большимъ нетерпѣніемъ.
-- Ну, что новенькаго? Хорошенькаго?-- спросила няня, усаживаясь на свое обычное мѣсто около открытаго окна, и протирая очки, чтобы приняться за работу.
Старушка, какъ я уже сказала выше, не могла ни минуты оставаться безъ дѣла.
-- Особенно новаго у насъ ничего нѣтъ,-- отвѣчала Люба:-- развѣ только то, что послѣ твоего разсказа, я во всѣхъ отношеніяхъ стала лучше, и еще ни разу не получила ни Одной единицы.
-- Въ самомъ дѣлѣ?
-- Да.
-- Слава тебѣ Господи! Душевно радуюсь, что слова мои не пропали даромъ.
-- Не только, няня, я не получила ни одной единицы, а даже всѣ мои отмѣтки стали такими же хорошими, какъ Надины...
-- Слава тебѣ Господи!-- повторила няня и, ласково улыбнувшись, провела рукою по волосамъ дѣвочки.
-- Съ подругами живу мирно... съ Надей не ссорюсь....
-- А съ той дѣвочкой, на которую ты тогда сердилась, помнишь?
-- Съ Липочкой Сипягиной?

-- Да.
При этомъ вопросѣ Люба невольно смутилась.
-- Тоже,-- отозвалась она послѣ минутнаго молчанія.
-- Зла на нее не имѣешь?
-- Нѣтъ... Да кажется и стихи-то придется говорить все-таки мнѣ; по крайней мѣрѣ такъ думаютъ многія подруги...
-- Зачѣмъ ты упоминаешь о стихахъ, Люба, мнѣ это совсѣмъ не нравится.
Люба взглянула на няню вопросительно.
-- Да, да, не нравится.
-- Почему?
Выходитъ такъ, будто ты на нее зла не имѣешь только потому, что право говорить стихи остается за тобою?
Люба опустила голову; щеки ея покрылись яркимъ румянцемъ; она ничего не отвѣтила, такъ какъ, къ сожалѣнію, должна была сознаться въ глубинѣ души, что няня отчасти права.
-- Но я надѣюсь, что на самомъ дѣлѣ этого нѣтъ,-- поспѣшила добавить старушка и, не зная чему слѣдуетъ приписать смущеніе дѣвочки, во всякомъ случаѣ рѣшила перемѣнить разговоръ.
Нѣсколько времени спустя, въ прихожей раздался звонокъ и въ комнату вошла Надя.
-- Няня, милая, здравствуй, какъ поживаешь?-- обратилась она къ старушкѣ и, обнявъ ее за шею, крѣпко поцѣловала.
-- По милости Божіей живу понемножку; вы, какъ тутъ можете?
-- Мы тоже слава Богу. Вотъ скоро на каникулы насъ распустятъ по домамъ, въ деревню поѣдемъ; и ты няня, съ нами поѣдешь?
-- Коли возьмете, конечно поѣду!
-- Само собою разумѣется; безъ тебя намъ лѣто было бы не въ лѣто.
-- Спасибо! Вы добрая -- бережете меня старуху.
-- На будущей недѣлѣ у насъ въ гимназіи актъ, а потомъ и распустятъ.
-- Не слыхала, Надя, день еще не назначенъ?-- вмѣшалась въ разговоръ Люба.
-- Назначенъ, говорятъ.
-- Когда?
-- Кажется, въ будущее воскресенье.
-- Значитъ еще почти черезъ недѣлю?
-- Да.
-- А вопросъ касательно стиховъ выяснился?
Надя утвердительно кивнула головою.
-- Ну?-- спросила Люба не безъ тревоги.
-- Ахъ, будетъ читать Липочка... отвѣтила Надя едва слышно, и не смѣя взглянуть на сестру, молча обняла ее за талью.
Люба сдѣлала нетерпѣливое движеніе.
-- Не сердись на Липочку,-- проговорила она тогда тихо... вкрадчиво:-- Липочка не навязывалась, начальница сама избрала ее; и знаешь почему?
-- Нѣтъ, не знаю.
-- Чтобы сдѣлать пріятное ея больной матери, которая, какъ говорятъ, во все время болѣзни только объ этомъ и мечтаетъ, и для которой это будетъ, быть можетъ, послѣдней радостью въ жизни, потому что доктора не подаютъ надежды на ея выздоровленіе.
-- Какъ относятся остальные подруги къ сдѣланному начальницей выбору?
-- Сочувственно; сочувственно главнымъ образомъ потому, что это будетъ пріятно больной.
-- Значитъ всѣ довольны?
-- Вѣроятно.
-- Кромѣ больной, всѣ вы довольны и за Липочку... Всѣ... всѣ... и ты въ особенности... ты всегда бываешь довольна моимъ неудачамъ!-- вскричала Люба съ досадою и, вырвавшись изъ объятій сестры, поспѣшно направилась къ выходной двери.
Няня въ этотъ моментъ уронила лежавшіе на столѣ ножницы, которыя съ такимъ шумомъ упали на полъ, что Люба невольно повернула голову. Глаза ея встрѣтились съ глазами няни... Люба прочла въ нихъ укоръ, и въ то же время замѣтила, какъ няня съ умысломъ сначала -- долго, пристально на нее посмотрѣла, а затѣмъ перевела взоръ на стоявшій поблизости костыль.
Онѣ поняли другъ друга безъ словъ...
Люба почувствовала себя еще болѣе смущенною, но совладать съ собою, она все-таки была не въ силѣ, и молча вышла изъ комнаты.
О, какъ досадно ей было въ эту минуту на Липочку, на Надю, на няню...
На Липочку за то, что она лишила ее возможности удовлетворить чувство тщеславія, т.-е. говоря стихи, такъ сказать, выдѣлиться среди остальной толпы дѣвочекъ-подругъ... На Надю за то, что она принесла недобрую вѣсть и при этомъ еще выразила сочувствіе въ больной матери Липочки... А на няню за то, что та молча упрекнула ее, и точно также молча пригрозила Божіимъ наказаніемъ: "какое ей дѣло? Противная, выжившая изъ ума старуха... Для нее въ жизни нѣтъ больше никакихъ интересовъ, а потому она не хочетъ понять меня!" -- проговорила дѣвочка сама себѣ вслухъ и, выбѣжавъ въ садъ, притаилась въ бесѣдкѣ, чтобы въ волю наплакаться... Наплакаться безъ свидѣтелей.
На слѣдующій день, подъ предлогомъ головной боли, она въ гимназію опять пошла, и такимъ образомъ протянула еще нѣсколько сутокъ; когда Надя возвращалась изъ гимназіи домой, то не спрашивала, какъ раньше, что тамъ дѣлается, и даже вообще избѣгала говорить съ нею, а если Надя первая вступала въ разговоръ, то отвѣчала нехотя, отрывисто.
Съ няней тѣмъ болѣе она не говорила, хотя старушка, почувствовавъ себя не хорошо, по настоянію матери обѣихъ дѣвочекъ, была оставлена у нихъ въ домѣ вплоть до выздоровленія и нѣсколько разъ высказывала желаніе ее видѣть.
Но вотъ наконецъ наступилъ день акта. Надя отправилась въ гимназію къ назначенному часу, а Люба продолжала прикидываться больною и осталась дома. Никогда еще на душѣ ея не было такъ тоскливо... Никогда еще не чувствовала она себя настолько озлобленною; щеки ея были покрыты блѣдностью, глаза горѣли недобрымъ огонькомъ.
-- Тебѣ сегодня, кажется, хуже?-- спросила ее мама, когда послѣ ухода Нади онѣ остались вдвоемъ.
-- Да,-- коротко отозвалась Люба.
-- И няня наша тоже чувствуетъ себя не важно, положеніе ея начинаетъ меня серьезно заботить, докторъ нашелъ страшный упадокъ силъ и говоритъ, что, вообще, на хорошій исходъ разсчитывать трудно. Послѣднія слова матери, точно ножемъ кольнули въ сердце Любу.
"Если няня вдругъ умретъ!-- мелькнуло у нея въ головѣ -- это будетъ ужасно! Добрая, хорошая няня... а я еще недавно, въ порывѣ злобы, назвала ее ворчливой, выжившей изъ ума старухой, и во все время ея болѣзни, почти ни разу не заглянула къ ней!"
Чѣмъ больше думала обо всемъ этомъ Люба, тѣмъ сильнѣе ощущала нѣчто похожее на угрызеніе совѣсти; самое тяжелое чувство для человѣка, самое гнетущее... Самое непріятное, отъ котораго нигдѣ и никогда нѣтъ покоя.
-- Я бы хотѣла пройти къ ней; можно?-- спросила она мать.
-- Конечно, другъ мой, няня навѣрное будетъ рада видѣть тебя, если только она еще въ сознаніи.
-- Какъ! Неужели она уже настолько плоха?
-- Къ сожалѣнію, да,-- отозвалась мама, и на глазахъ ея выступили слезы.
Въ сильномъ волненіи, дрожа, словно въ лихорадкѣ, спустилась Люба но лѣстницѣ въ комнату няни. Въ ту самую комнату, гдѣ незадолго передъ тѣмъ онѣ такъ долго бесѣдовали.
Теперь эта комната выглядѣла совершенно иною... Ни прежняго порядка въ ней не было, ни прежней уютности, которую добрая старушка всегда умѣла придать каждому помѣщенію, гдѣ находилась.
Кругомъ царилъ полнѣйшій хаосъ: на столѣ, вмѣсто ея любимой рабочей корзинки валялись горчичники, компрессы, коробочки съ пилюлями; тутъ же стояли склянки съ лѣкарствомъ, нѣсколько невымытыхъ стакановъ и прочіе тому подобные предметы... Няня лежала на постели, прикрытая краснымъ байковымъ одѣяломъ, голова ея была закинута кверху, она дышала прерывисто, не открывая глазъ; около ея кровати сидѣла какая-то незнакомая женщина въ темно-коричневомъ платьѣ съ бѣлымъ передникомъ, на нагрудникѣ котораго рельефно выдавался нашитый сверху красный крестъ. При появленіи Любы, незнакомка осторожно приподнялась съ мѣста и пошла ей навстрѣчу.
-- Я сестра милосердія,-- проговорила она тихо: -- меня сегодня съ утра прислалъ сюда докторъ, который пользуетъ вашу няню и приказалъ неотлучно находиться при ней, въ виду ея крайне тяжелаго положенія.
-- Господи, какое несчастіе! Я не думала, что няня такъ плоха,-- воскликнула Люба.
-- Тише!-- остановила ее сестра милосердія:-- еще, пожалуй, услышитъ.
Больная дѣйствительно, должно быть, услыхала шорохъ, потому что слегка открыла глаза.
-- Няня...-- проговорила Люба, едва сдерживая рыданіе, и сейчасъ же поспѣшила подойти къ кровати, но няня очевидно не узнала ее.
Глаза старушки какъ-то безсознательно уставились въ одну точку и совершенно утратили свое обычное выраженіе.
Люба закрыла лицо руками, опустилась на колѣни и горько заплакала.
Сестра милосердія осторожно приподняла ее съ полу.
-- Не надо плакать, барышня,-- прошептала она на ухо Любѣ:-- я уже предупредила васъ, что няня можетъ услышать... Ваши слезы ее только встревожатъ, если она еще не окончательно потеряла сознаніе... уходите лучше, слезами горю не поможешь...
Люба молча повиновалась. Выйдя изъ комнаты няни, она прошла прямо въ садъ, къ тому мѣсту, гдѣ стояла ея любимая дерновая скамейка и, припавъ головою къ холодной землѣ, дала полную волю душившимъ ее слезамъ.
О, какъ тяжело, какъ больно было у ней на душѣ, какъ неотвязно преслѣдовала ее мысль о томъ, что она, охваченная злобою на Липочку, за послѣдніе дни злилась и на няню, которая, въ данномъ случаѣ, конечно, ни въ чемъ не была виновата.
Долго сидѣла Люба на этой дерновой скамейкѣ. Грустныя, мрачныя мысли цѣлой вереницей проносились въ ея хорошенькой головкѣ... Наконецъ она услышала вдали чьи-то легкіе шаги, обернулась и увидѣла идущую къ ней Надю.
-- Ты знаешь, что няня очень больна, что она умираетъ!-- крикнула Люба, когда Надя подошла къ ней совсѣмъ близко.
-- Люба вмѣсто отвѣта поспѣшила обнять ее... крѣпко прижала къ груди и проговорила едва слышно: "няня скончалась!''* я сейчасъ заходила въ ея комнату.
Обѣ дѣвочки разрыдались; нѣсколько минутъ онѣ стояли неподвижно, потомъ, взявшись за руки, тихо пошли къ дому; какъ только онѣ поднялись на лѣстницу, ихъ встрѣтила сестра милосердія.
-- Все копчено! Вашей няни не стало,-- обратилась она къ обѣимъ сестричкамъ:-- не. забывайте ее въ молитвахъ, ей теперь больше ничего не надо. Я знаю, что она васъ очень любила; сегодня утромъ, когда я пришла къ ней, она была еще въ памяти, хотя уже выглядѣла совершенно слабою. Подозвавъ меня ближе, знакомъ руки, она проговорила тихо, тихо: "если я умру не успѣвъ повидаться съ моими барышнями, то передайте имъ, что я всегда, всегда ихъ искренно любила и что я буду молиться за нихъ тамъ... на небѣ. Любѣ скажите, что я не сержусь на нее за то, что она послѣднее время все отъ меня удалялась, грустно мнѣ это было, но злобы къ ней я все-таки не питала, скажите ей также, что если она хочетъ окончательно примириться со мною, и загладить свою вину, то я прошу ее, умоляю, быть доброю, независтливою, кроткою"... Съ этими словами она съ большимъ трудомъ вынула изъ-подъ подушки два свертка и подала мнѣ. "Это что? спросила я ее?" -- "Мое благословеніе обѣимъ сестричкамъ,-- отвѣчала она мнѣ еще тише.-- Это отдайте Надъ, а это Любѣ". Затѣмъ, она, видимо, старалась еще что-то сказать, но языкъ пересталъ повиноваться, глаза закрылись, и она впала въ безсознательное состояніе. Надя и Люба, слушая разсказъ сестры милосердія обливались горькими слезами. Сестра милосердія развязала оба пакета, въ пакетѣ, предназначенномъ Надъ, оказался небольшой образокъ, а въ пакетѣ Любы -- Евангеліе, въ которомъ была вложена закладка. Люба раскрыла книгу и, взглянувъ на ту страницу, гдѣ лежала закладка, обратила вниманіе на подчеркнутую краснымъ карандашомъ строчку: "блаженны кроткіе, ибо они наслѣдуютъ землю". Слово "кроткіе" было подчеркнуто два раза.
Люба сразу поняла и догадалась, что это сдѣлано умышленно, и относится къ ней, служа какъ бы посмертнымъ приказаніемъ; она набожно перекрестилась и, припавъ своими розовыми губками къ завѣтной строкѣ Евангелія, заплакала навзрыдъ.