Нянины сказки — Андреевская Варвара

Для детей младшего возраста

Содержание

По усам текло, а в рот не попало

Каждому по заслугам

Красотка золотая-головка

В гостях у волка

Горбунок

Гречневая крупинка

Куда конь с копытом, туда и рак с клешней

Не видят люди, но видит Бог

Серебряный клубочек

Руслан-богатырь

Две козочки

Царевна Василек и Царевич Ржаной-Колосок

Заколдованная дудочка

Голубая птичка

Мошка, царский скороход

ПО УСАМЪ ТЕКЛО, А ВЪ РОТЪ НЕ ПОПАЛО

Въ одной небольшой деревушкѣ жила-была молодая женщина, по имени Татьяна; у ней было семеро маленькихъ дѣтей: старшему только-что минуло двѣнадцать лѣтъ, а меньшему еще не было и пяти.
Трудно становилось Татьянѣ порою содержать такое многочисленное семейство; бѣдная женщина съ утра до ночи работала по домамъ: гдѣ полъ подмоетъ, гдѣ пошьетъ что, гдѣ приберетъ, гдѣ починитъ… Такъ вотъ и перебивалась несчастная, чтобы не дать умереть съ голоду малымъ дѣтушкамъ.
Но вотъ однажды добрая сосѣдка принесла ей въ подарокъ немного мучки, яицъ, масла и молока.
— Это тебѣ, Татьянушка, отъ меня гостинецъ,— сказала она:— напеки блинковъ, покушай на здоровье и дѣточекъ накорми; ишь, какіе они у тебя блѣдныя да хилыя, видно не больно бережешь ихъ.
— Рада бы, матушка, поберечь, да нечѣмъ,— со слезами отвѣчала Татьяна и съ благодарностью принялась цѣловать сосѣдку: — сама знаешь наши достатки: день прошелъ, съ голоду не умерли — и слава Богу…
— Знаю, знаю, что ужъ и говорить; ну, вотъ полакомь ихъ хотя разочекъ; напеки блиновъ, пусть покушаютъ.
Съ этими словами сосѣдка вышла изъ избы, а дѣти, все время молча слушавшіе разговоръ ея съ матерью, запрыгали отъ радости, и принялись упрашивать скорѣе взяться за дѣло.
— Мама, разводи огонь!— кричалъ старшій.
— Мама, доставай съ полки сковородникъ!— продолжалъ второй.
— Мама, задѣлывай тѣсто!
— Мама, давай скорѣе кушать!
— Мама, пеки блины!
— Мама, сосчитай по сколько придется на человѣка…— горланили остальные, обступивъ Татьяну со всѣхъ сторонъ.
— Перестаньте вы, пострѣлята, будете надоѣдать, ни чего не получите!— пригрозила она.
Дѣти испугались, затихли и молча съ любопытствомъ слѣдили глазами за малѣйшимъ движеніемъ матери: вотъ сняла она съ полки большой глиняный горшокъ, всыпала въ него муки, разбила яйца, положила масло, развела молокомъ и принялась болтать веселкою что есть силы; потомъ велѣла старшему сынишкѣ набрать на сосѣднемъ дворѣ разныхъ ненужныхъ щепокъ да прутьевъ, чтобы развести огонь, и когда все было готово, осторожно налила тѣсто на сковороду.
Дѣти, вытаращивъ глазенки, подошли ближе.
— Мамочка, кому изъ насъ будетъ первый блинъ?— снова спросилъ старшій.
— Мнѣ, дорогая мамочка!— замѣтилъ второй.
— Нѣтъ, дорогая, милая мамочка, мнѣ, мнѣ!— подхватилъ третій.
— Нѣтъ, дорогая, милая, голубушка, мамочка, мнѣ, мнѣ, мнѣ!— сказалъ четвертый.
— Нѣтъ, дорогая, милая, голубушка, безцѣнная мамочка, мнѣ!— прервалъ пятый.
— Да нѣтъ же, намъ, намъ,— въ заключеніе пропищали шестой и седьмой:— мы самые маленькіе, насъ надо побаловать…
— Перестаньте, пострѣлята!— снова крикнула Татьяна и, замахнувшись правой рукой, нечаянно толкнула стоявшій около горшокъ съ тѣстомъ, которое въ одну минуту вылилось на полъ.
— Ай, ай, ай!— закричали дѣти, поспѣшно бросившись къ сковородѣ, чтобы раздѣлить между собою хотя тотъ блинъ, который на ней находился, и уже протянули четырнадцать крошечныхъ рученокъ, какъ вдругъ этотъ аппетитный, поджаристый блинъ совершенно неожиданно для нихъ и для Татьяны, спрыгнулъ со сковороды, сталъ на полъ ребромъ, и быстро направившись къ полуоткрытой двери избушки, колесомъ покатился въ поле.
— Стой! стой!— кричала Татьяна.
— Стой! стой!— кричали дѣти.
Но блинъ не думалъ останавливаться, а напротивъ, катился впередъ все скорѣе и скорѣе.
Татьяна пустилась догонять, дѣти тоже.
На дорогѣ повстрѣчалась имъ прехорошенькая курочка-хохлушка.
— Стой, блинокъ!— закудахтала она: — стой, сердечный, погоди, дай откусить отъ тебя маленькій кусочекъ.
— Какъ бы не такъ,— отвѣчалъ блинъ, продолжая катиться.
— Я съ утра сегодня ничего не ѣла…
— А мнѣ какое дѣло!
— Дай хоть маленькій кусочекъ,— упрашивала курочка.
— Бѣги сзади, коли нравится, не мѣшаю; догонишь — твое счастье, укуси, а добромъ ни за что не остановлюсь, ни за что не дамся…
Курочка побѣжала сзади, но сколько бѣдняга ни старалась, догнать никакъ не могла, только изъ силъ выбилась.
Черезъ нѣсколько минутъ повстрѣчался пѣтушокъ золотой-гребешокъ.
— Стой, блинъ!— закричалъ онъ по пѣтушиному: — дай откусить отъ тебя маленькій кусочекъ.
— Какъ бы не такъ!— снова отвѣтилъ блинъ: — не для тебя испеченъ!
— Крошечный кусочекъ только отщипнуть хочется.
— Тебѣ крошечный, да курочкѣ-хохлушкѣ крошечный, смотришь изъ двухъ крошечныхъ кусочковъ одинъ порядочный составится, нѣтъ, дружокъ, или лучше своей дорогой, а меня оставь въ покоѣ.
— Зачѣмъ? Я хочу попробовать догнать тебя…
— Догоняй, коли нравится, но предупреждаю, добромъ ни за что не дамся, хотя бы цѣлый день пришлось бѣжать.
— Неужели?
— Честное слово.
Пѣтушокъ подумалъ, подумалъ, взглянулъ на курочку-хохлушку и, мыслено порѣшивъ, что онъ ничѣмъ не хуже ея, тоже пустился въ догонку.
Затѣмъ повстрѣчалась имъ уточка-красавица, вся какъ снѣгъ бѣленькая, только на грудкѣ да на крылышкахъ сизыя перышки.
— Стой, блинокъ!— закричала она и ласковыми трогательными словами начала упрашивать блинъ, чтобы онъ остановился хотя на минутку.
— Вѣдь ты этакъ совсѣмъ устанешь, сердечный, притомишься,— говорила она, переваливаясь съ боку на бокъ.
— Ничего, мое дѣло; самъ знаю, что дѣлаю.
— Эй, дружокъ! Послушай добраго совѣта, остановись, право, будетъ лучше.
— Для тебя, конечно, будетъ лучше, но для меня — не думаю.
— Да и тебѣ никакого вреда не причинится, если я откушу маленькій кусочекъ.
— Нѣтъ, уточка-красавица, не проси, не трать словъ по-пустому, по твоему не будетъ, добромъ никому не дамся, а если хочешь попытать счастья — бѣги сзади.
— Хорошо,— сказала тогда уточка и присоединилась къ остальной компаніи.
Долго бѣжали они такимъ образомъ цѣлой ватагой, всѣ въ голосъ упрашивали неумолимый блинъ остановиться, но чѣмъ больше упрашивали они его, чѣмъ больше уговаривали, тѣмъ было хуже. Блинъ катился до того быстро, что трудно передать… Катился до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, на дорогѣ повстрѣчалась ему свинка, да свинка не простая, а золотая-щетинка.
— Стой, блинокъ!— захрюкала она сердито.
— Зачѣмъ?— отозвался блинъ, продолжая катиться по прежнему.
— Затѣмъ, что я хочу откусить отъ тебя кусочекъ.
— На хотѣнье есть терпѣнье.
— Ты такъ думаешь?
— Даже увѣренъ.
— Посмотримъ!
— Догоняй, коли хочешь, добромъ не дамся.
— Не стану я догонять тебя такъ, какъ догоняетъ Татьяна, ея семеро дѣтей, курочка-хохлушка, пѣтушокъ-золотой-гребешокъ и уточка-красавица, а распоряжусь по своему…
— Это меня не касается!— продолжалъ блинъ, катясь по прежнему прямо безъ оглядки.
Но свинка золотая-щетинка оказалась умнѣе и проворнѣе остальныхъ преслѣдователей: живо забѣжала она впередъ, прилегла на переднія лапки, открыла ротъ, и подставила его такъ ловко, что блинъ юркнулъ прямо туда, волей-неволей.
— Вотъ тебѣ и разъ!— закричали дѣти, горько расплакавшись.
— Вотъ тебѣ и разъ!— повторила Татьяна, грустно опустивъ голову:— не даромъ значитъ говорится: «по усамъ текло, а въ ротъ не лопало».

КАЖДОМУ ПО ЗАСЛУГАМЪ

Жили-были два братца и сестрица; братцевъ звали Антоша и Вася, а сестрицу — Любочка.
Пошли они однажды гулять въ лѣсъ за грибами; по дорогѣ повстрѣчалась имъ лягушка.
Антоша схватилъ палку и хотѣлъ убить несчастную лягушку, которая отъ испуга бросалась во всѣ стороны; Вася со смѣхомъ смотрѣлъ на грубый поступокъ брата, а Любочка принялась со слезами упрашивать его оставить въ покоѣ ни въ чемъ неповинное созданіе.
— Что она тебѣ сдѣлала, Антоша, зачѣмъ хочешь ты убить ее, оставь, прошу тебя, оставь, если любишь меня, хоть сколько-нибудь!
Но злой мальчикъ не слушалъ, и чѣмъ болѣе уговаривала его сестра, тѣмъ выходило хуже.
Несчастная лягушка все двигалась и вѣроятно въ концѣ-концовъ непремѣнно бы издохла, еслибы Любочка не заступилась за нее серьезно.
Съ силой рванула она палку изъ рукъ брата, забросила въ озеро, вдоль котораго проходили и, поднявъ съ земли лягушку, бережно отнесла на лужокъ; тамъ прикрыла бѣдняжку свѣжими листочками, спрыснула водой и не отходила до тѣхъ поръ, пока Антоша и Вася дали честное слово больше не трогать ее.
— Уморительная ты, право, дѣвочка,— сказалъ Вася, когда они отошли немного впередъ:— ну, скажи пожалуйста, чего тебѣ вдругъ стало жаль такое гадкое, противное созданіе, какъ лягушка?
— Нѣтъ, Вася, лучше ты скажи, за что и на какомъ основаніи, по твоимъ понятіямъ, слѣдовало убить ее?
— Да такъ, отъ нечего дѣлать,— вмѣшался Антоша.
— Вѣдь она точно такъ же чувствуетъ боль, какъ мы съ тобой,— продолжала Любочка и всѣми силами старалась доказать брату, что онъ поступилъ дурно.
— По твоему, значитъ, никакому звѣрю не надо дѣлать зла?
— Конечно.
— И даже этому отвратительному червяку, который ползетъ по дорогѣ,— возразилъ Вася, указавши пальчикомъ на длиннаго краснаго червяка, тихо куда-то пробиравшагося.
— Само собой разумѣется, зачѣмъ? Онъ никому не мѣшаетъ.
— Ну, ужъ извини; положимъ, онъ никому не мѣшаетъ, какъ ты говоришь, но тѣмъ не менѣе онъ такой гадкій и противный, что я не хочу оставить его въ живыхъ, и не считаю особеннымъ грѣхомъ раздавить на мѣстѣ.
Съ этими словами мальчуганъ поднялъ ногу, чтобы придавить червячка, но прежде чѣмъ успѣлъ привести задуманный планъ въ исполненіе, Любочка такъ ловко, съ помощью зонтика, отбросила червячка въ траву, что Вася топнулъ ногой по пустому мѣсту.
— Вотъ, далъ Богъ покровительницу животнымъ!— смѣясь, замѣтилъ мальчуганъ и, сердито взглянувъ на сестру, побѣжалъ далѣе. Долго шли они молча; наконецъ Любочка первая нарушила молчаніе.
— Ахъ,— сказала она, всплеснувъ руками:— какая хорошенькая птичка барахтается на землѣ — вѣроятно подшибленная!
Любочка нагнулась, чтобы поднять ее; но птичка оказалась вовсе не подшибленная; это былъ птенецъ, свалившійся съ гнѣзда, которое находилось тутъ же на деревѣ; несчастные родители птенчика, жалобно чирикая, порхали около своего дѣтеныша и, видимо, приходили въ отчаяніе отъ невозможности помочь ему и отъ страха, чтобы его не обидѣли; но когда Любочка положила его въ гнѣздо, то до того обрадовались, что оба сразу, сѣвъ на ея пальчикъ, принялись осторожно клевать его носиками, словно цѣлуя и принося сердечную благодарность. Вася и Антоша пристально слѣдили глазами за движеніями птичекъ, но вмѣсто того, чтобы сочувствовать ихъ радости, грубо подтрунивали надъ сестрой.
— Идемъ дальше, полно нѣжничать,— смѣясь, сказали они:— скоро часъ обѣда, пора домой возвращаться, а мы еще ни одного гриба не собрали.
— Идемъ, идемъ,— отвѣчала Любочка, боясь возразить братьямъ, чтобы они со злости не вздумали разорить гнѣзда, и пошла впередъ по дорогѣ.
Войдя въ лѣсъ, они сейчасъ же увидѣли поляну, гдѣ росло множество различныхъ грибовъ и поспѣшно начали наполнять ими корзины.
— Антоша, Любочка! посмотрите, какой необыкновенный грибъ!— вскрикнулъ вдругъ Вася, указывая рукою направо на пригорокъ, гдѣ дѣйствительно виднѣлся огромный красный грибъ съ бѣлыми крапинками.
— Это мухоморъ,— пояснила Любочка.
— Отчего же онъ такой огромный?
— Не знаю, подойдемте ближе и увидимъ.
Дѣти поспѣшно направились къ мухомору и, странное дѣло, чѣмъ ближе подходили они къ нему, тѣмъ больше и больше дѣлался мухоморъ; когда же они подошли совсѣмъ близко, мухоморъ вдругъ исчезъ, а на его мѣстѣ стояла прекрасная молодая женщина съ золотой короной на головѣ и въ красномъ бархатномъ платьѣ.
Дѣти остановились въ недоумѣніи.
— Не бойтесь,— ласково заговорила женщина:— я вамъ не сдѣлаю вреда…
— Кто ты такая?— нерѣшительно спросилъ Антоша, который, какъ старшій, былъ храбрѣе другихъ.
— Волшебница, Діана.
— Ты живешь здѣсь въ лѣсу?
— Я живу вездѣ, гдѣ вздумается. Теперь же пришла сюда собственно для того, чтобы повидаться съ вами и каждому по-заслугамъ дать маленькій подарокъ.
Дѣти очень обрадовались.
— Вотъ,— сказала Діана, подавая каждому изъ нихъ по небольшому ящичку изъ бѣлой слоновой кости,— сохраните это отъ меня на память, но не смѣйте открывать до тѣхъ поръ, пока не вернетесь домой.
Дѣти бросились цѣловать руку доброй волшебницѣ, которая затѣмъ почти сію же минуту скрылась неизвѣстно куда. Быстро направились они по направленію къ дому и, войдя въ комнату, первымъ дѣломъ принялись открывать ящики. Что же оказалось въ нихъ?… Ящикъ Антоши былъ наполненъ такимъ множествомъ лягушекъ, что когда онъ открылъ крышку, онѣ поспѣшно разскакались во всѣ стороны; въ ящикѣ же Васи оказалось болѣе тысячи червячковъ, которые попадали на руки мальчика, на мебель и расползлись по стѣнамъ; но когда дошла очередь до Любочки, то изъ ея ящика выпорхнула маленькая птичка и съ ногъ до головы осыпала ее конфектами, фруктами и разными игрушками.

КРАСОТКА ЗОЛОТАЯ-ГОЛОВКА

Катя была очень красивая дѣвочка, съ прекрасными вьющимися золотистаго цвѣта волосами, почему ее и прозвали: красотка золотая-головка.
Жила она съ отцомъ да матерью; пока была маленькая, въ куклы играла, а потомъ, какъ подросла, стали ее родители посылать въ школу; это очень не нравилось Катѣ — она не хотѣла учиться и почти никогда не знала урока.
Сколько ни журила ее мать, сколько ни наказывалъ отецъ, толку не вышло никакого; посудили родители между собой, порядили, да по общему совѣту, въ одинъ прекрасный день, рѣшили взять ее изъ школы.
— Чѣмъ деньги даромъ бросать, лучше пусть дома живетъ, да хоть въ какой-нибудь работѣ прислугѣ помогаетъ.
Но Катя и этого не захотѣла.
Велитъ, бывало, мать ей комнату вымести, да пыль стереть — возьметъ дѣвочка въ руки половую щетку, тряпку, и пока за ней смотрятъ, съ грѣхомъ пополамъ дѣлаетъ свое дѣло, а какъ отвернулись — кончено: глядь, щетка — въ одной сторонѣ, тряпка — въ другой, а Катя, присѣвъ гдѣ-нибудь въ сторонкѣ, спитъ покойно.
— Это просто ни на что не похоже,— сказала однажды мать, уходя изъ дома по дѣламъ, на нѣсколько часовъ: — изволь къ моему возвращенію во что бы то ни стало довязать начатый чулокъ, иначе я тебя высѣку.
— Хорошо,— отвѣтила дѣвочка.
И конечно едва скрылась мать изъ виду, сейчасъ же зажмурила глазки и уснула крѣпкимъ сномъ. Долго-ли, коротко-ли спала дѣвочка, незнаю, но когда открыла глаза, то, во-первыхъ, услыхала гдѣ-то по близости шорохъ, а потомъ увидѣла передъ собой какого-то незнакомаго красиваго царевича.
— Здравствуй, красотка, золотая-головка,— сказалъ онъ, снявъ шляпу и низко поклонившись.
— Здравствуй,— отвѣчала красотка.
— Что ты здѣсь дѣлаешь?
— Да вотъ, какъ видишь, сидѣла за работой, а потомъ притомилась — заснула немножко.
— У васъ здѣсь, кажется, довольно скучно, домикъ стоитъ совсѣмъ въ сторонѣ, сосѣдей никого не видно…
— Да, невесело,— позѣвывая отвѣчала красотка.
— Пойдемъ со мною, будешь жить во дворцѣ, выростешь большая, сдѣлаешься царицею и заживемъ припѣваючи; я обладаю цѣлымъ царствомъ.
— А ты не заставишь меня работать?
— Тяжелой работы я, конечно, не выдумаю, но и сложа руки сидѣть тоже не позволю; женщина непремѣнно должна быть занята.
— Что же именно прикажешь дѣлать?
— Шить, вязать, наблюдать, чтобы все было въ порядкѣ, иногда вслухъ почитать книгу…
— Нѣтъ, нѣтъ, царевичъ, не хочу я за тебя замужъ, ступай своей дорогой.
И повернувшись къ стѣнкѣ, красотка снова уснула; но не прошло и получаса, какъ ее опять разбудилъ точно такой же шорохъ.
— Что это,— привставъ сказала она сердито: — выспаться не дадутъ и, открывъ глаза, увидѣла передъ собою женщину, одѣтую очень нарядно.
— Здравствуй, красотка, золотая-головка,— сказала она, низко кланяясь.
— Здравствуй, бабушка,— отвѣчала Катя.
— Что подѣлываешь?
— Ничего, соснула маленько.
— Дѣло доброе, сонъ хорошая вещь; но ты, кажется, кромѣ того что-то работала?
— Матушка приказала чулокъ вязать, только мнѣ ужъ больно не хочется.
— Конечно, это очень скучная работа; я сама не люблю ничего дѣлать и удивляюсь, какъ люди могутъ заниматься такими пустяками.
— То-ли дѣло соснуть, бабушка…
— То-ли дѣло соснуть, дитятко…
— Прилягъ, отдохни,— пригласила красотка.
— Некогда, дружокъ, я пришла къ тебѣ за дѣломъ.
— За дѣломъ?
— Да.
— За какимъ, бабушка?
— Вотъ, видишь-ли, у меня есть сынъ, единственный, не то чтобы человѣкъ простой; онъ, знаешь-ли ты, царь — надъ цѣлымъ царствомъ-государствомъ; только вотъ уродился весь въ меня, ничего-то работать не любитъ, а все больше во снѣ время проводитъ. И задумалъ онъ жениться, да бѣда въ томъ, что ни одна дѣвушка за него замужъ идти не хочетъ, потому онъ требуетъ, чтобы будущая жена никогда въ руки не только работы никакой не брала, но даже съ мѣста не двигалась, а все бы сидѣла, да съ утра до ночи ѣла, пила и спала; весь бѣлый свѣтъ исходила я, нигдѣ такой невѣсты не нашла; а вчера случайно про тебя услыхала.
— Что же ты про меня услыхала, бабушка?
— Что ты работать не любишь; правда, дитятко?
— Правда, бабушка, истинная правда!
— А если правда, значитъ мнѣ то и на руку; не хочешь-ли за моего сынка замужъ?
— Отчего же, можно!— отвѣчала Катя.
— Такъ вставай-ка скорѣе и отправимся въ путь-дорогу.
— Куда?
— Въ наше царство.
— Идти-то далеко придется?
— Мы пѣшкомъ не пойдемъ, у насъ такой экипажъ, что всѣмъ на удивленіе.
Красотка молча встала съ мѣста, протерла заспанные глаза и нехотя послѣдовала за старухой на улицу, гдѣ дѣйствительно ихъ ожидала какая-то необыкновенная колымага, запряженная жаръ-птицами.
— Садись,— сказала старушка красоткѣ, помогая ей взбираться на подножку и затѣмъ, помѣстившись около нея, молодецки свистнула.
Колымага помчалась впередъ съ быстротою молніи. Долго неслись они по горамъ и доламъ разнымъ, много городовъ миновали, наконецъ, круто повернувъ куда-то за уголъ, остановились передъ большимъ бѣлымъ мраморнымъ дворцомъ.
— Вотъ и пріѣхали,— сказала старушка.
Широко распахнулись двери палатъ царскихъ, нѣсколько десятковъ придворной прислуги, мужской и женской, вышло навстрѣчу; вдругъ, откуда ни возьмись, подкатилось широкое бархатное кресло; красотка со старухой помѣстились на немъ и лакеи понесли ихъ по цѣлому ряду роскошныхъ, богато убранныхъ комнатъ. Дойдя наконецъ до громаднаго зала, гдѣ все, начиная со стѣнъ и кончая мебелью, было сдѣлано изъ слоновой кости, они остановились и, обратившись къ старушкѣ, проговорили почтительно.
— Ваше царское величество, куда прикажете отнести кресло?
— Ближе къ входной двери,— отвѣчала старушка, и затѣмъ, когда желаніе ея было исполнено, велѣла сейчасъ же пойти доложить царю.
— Ты сиди, не двигайся,— сурово сказала она красоткѣ, замѣтивъ, что послѣдняя сдѣлала движеніе, чтобы сойти съ мѣста и полюбоваться видомъ изъ окна.
— Какъ, неужели я не могу даже встать со стула?
— Конечно, нѣтъ; вѣдь я предупреждала тебя, что сынъ мой ищетъ такую невѣсту, которая бы сиднемъ сидѣла на одномъ мѣстѣ.
— А самъ-то онъ какъ же? Самъ-то?
— Да тоже съ утра до ночи только и дѣлаетъ, что ѣстъ, пьетъ и спитъ, не сходя съ своего кресла; но вотъ, кажется, и онъ является: увидишь, какой молодецъ, просто заглядѣнье!
Старуха не ошиблась: царь дѣйствительно немедленно явился въ комнату; онъ сидѣлъ точно въ такомъ же широкомъ бархатномъ креслѣ, которое, четыре рослые гайдука, несли на плечахъ.
— «Поставьте рядомъ съ кресломъ невѣсты»,— проговорилъ онъ лѣниво, взглянувъ на красотку.
Красотка съ своей стороны стала разсматривать его очень внимательно; онъ былъ недуренъ собой, имѣлъ правильныя черты, довольно доброе, миловидное лицо, но все это было буквально заплывши жиромъ.
— Какъ нравится тебѣ невѣста?— вполголоса спросила старушка, нагнувшись къ его уху.
— Ничего, кажется красива,— отвѣчалъ онъ позѣвывая и, отвернувшись въ противоположную сторону, захрапѣлъ такъ громко, что красотка золотая-головка чуть не расхохоталась.
— Тише,— остановила ее старуха: — царь хочетъ соснуть немножко, шумѣть нельзя, надо сидѣть спокойно.
Красотка притаилась и, склонивъ свою золотую головку на подушку, тоже начала дремать.
Въ комнатѣ водворилась полнѣйшая тишина. Прошло около часа; наконецъ царь проснулся и потребовалъ кушать; сейчасъ же къ его креслу и къ креслу красотки подвинули по небольшому столику, покрытому бѣлою скатертью, и начали подавать блюдо за блюдомъ; но когда красотка протянула руку, чтобы взять ножъ и вилку, старуха подскочила къ ней словно ужаленная.
— Что ты дѣлаешь?— крикнула она, поблѣднѣвъ какъ полотно.
— Ничего; я хотѣла приняться за обѣдъ.
— Но вѣдь тебѣ же сказано, что двигаться нельзя; будь покойна — накормятъ…
И дѣйствительно, чьи-то невидимыя руки начали усердно подносить къ ея рту ложки и вилки.
— Я сыта,— сказала, наконецъ, красотка:— больше не могу…
— Нѣтъ, дитя мое, ты должна кушать до тѣхъ поръ, пока кушаетъ женихъ твой.
Красоткѣ подобный обычай показался немного страннымъ, но дѣлать было нечего — пришлось поневолѣ покориться.
Такимъ образомъ протекла цѣлая недѣля; въ воскресенье была назначена свадьба.
Красотка, которой привольная жизнь и бездѣлье сначала даже нравились, начала въ концѣ-концовъ тяготиться и съ завистью смотрѣла на придворную прислугу, свободно разгуливавшую по всѣмъ комнатамъ; она стала даже жалѣть, зачѣмъ ушла отъ родителей; помышляла не на шутку, какъ бы улизнуть изъ этого заколдованнаго мраморнаго дворца.
Присѣла бѣдняжка однажды къ окну своей комнаты, пока женихъ почивалъ, и залилась горькими слезами.
— О чемъ такъ растосковалась?— раздался вдругъ сзади чей-то слабенькій, пискливый голосокъ.
Красотка обернулась и увидѣла въ углу маленькую сѣренькую мышку. Живо разсказала ей дѣвочка все, что накопилось на душѣ.
— Жаль мнѣ тебя,— отозвалась мышка, и вызвалась пособить горю, приказавъ ночью, какъ только всѣ въ домѣ улягутся, непремѣнно выйти въ садъ, но такъ, чтобы никто не замѣтилъ и не слышалъ…
— Какъ спустишься съ балкона,— продолжала она, привставъ на заднія лапки:— сдѣлай впередъ три шага и тихонько топни ногой о землю; я сейчасъ явлюсь передъ тобой, какъ листъ передъ травой, и научу что дѣлать.
Золотая головка искренно поблагодарила маленькую покровительницу и, дождавшись назначеннаго часа, въ точности исполнила всѣ ея указанія, какъ ей было приказано.
— Я здѣсь!— отозвалась мышка, выпрыгнувшая изъ норки.— Идемъ!
— Куда?— шепотомъ спросила золотая головка.
— За желѣзную ограду.
— А потомъ?
— Прямо домой, конечно; развѣ тебѣ не хочется?
— Напротивъ, очень, очень хочется, но только я боюсь рѣшиться…
— Почему такъ?
— Если царь догонитъ — бѣда!..
Мышка улыбнулась и, заслышавъ гдѣ-то по близости человѣческіе шаги, не теряя ни минуты, однимъ взглядомъ превратила царскую невѣсту въ точно такую же сѣренькую мышку.
— Теперь видишь, что царь догнать не можетъ, а если и догонитъ, то не узнаетъ тебя,— замѣтила мышка скороговоркой и шмыгнула впередъ.
Красотка золотая-головка послѣдовала за нею; шли онѣ долго разными улочками, закоулочками; наконецъ выбрались въ чистое поле.
— Теперь прощай,— сказала тогда мышка:— или все прямо, съ дороги не собьешься… какъ разъ къ дому выйдешь.
— Хорошо; спасибо тебѣ, дорогая, но только вотъ что…
— Что?
— Неужели мнѣ придется вернуться къ отцу и матери не прежней золотой-головкой?
— Конечно.
— Какъ, развѣ я навсегда останусь въ мышиной шкурѣ?— съ испугомъ спросила молодая дѣвушка.
— Навсегда-ли, нѣтъ-ли — не знаю. Превратить тебя снова въ прежнюю красотку не въ моей власти; я сдѣлала что могла — вывела изъ границъ царства, вѣчно спящаго, докучливаго царя-царевича, короля-королевича… а затѣмъ прощай…
И мышка скрылась изъ виду.
— Вотъ тебѣ и разъ!— вскрикнула красотка: — часъ отъ часу не легче! Жить съ такимъ отвратительнымъ, лѣнивымъ человѣкомъ, какъ мой нареченный женихъ — не весело… но еще того скучнѣе — вѣчно оставаться мышкой.
Дѣлать однако было нечего: волей-неволей пришлось въ мышиной шкурѣ отправляться домой.
Не успѣла несчастная переступить порогъ, какъ вдругъ изъ-за угла выскочила огромная черная кошка; въ одинъ мигъ бросилась она на дѣвушку и уже готовилась проглотить цѣликомъ, какъ послѣдняя, сдѣлавъ быстрый прыжокъ впередъ, снова преобразилась въ прежнюю красотку золотую-головку.

ВЪ ГОСТЯХЪ У ВОЛКА

Левка съ малолѣтства любилъ различныя искусства, но ни одно не приходилось ему такъ по душѣ, какъ портняжье: разорвется ли, бывало, у кого кафтанъ въ деревнѣ, или рубашка, или шапка проносится, сейчасъ, слышишь, Левку за бока: Левушка, голубчикъ, вотъ, молъ, такъ и такъ случилось — пособи!»
И Левка охотно беретъ въ руки ножницы, иглу, нитки… гдѣ срѣжетъ, гдѣ зашьетъ, гдѣ заплаточку вставитъ… и все это такъ быстро да ловко, что просто всѣмъ на удивленье.
Провѣдали про его искусство даже въ сосѣднемъ городѣ; работа стала валиться Левкѣ точно съ неба. Уйдетъ, бывало, съ утра рано-ранешенько изъ дому на поденное шитье, да только вечеромъ поздно назадъ воротится.
Вотъ и случилась съ нимъ однажды такая штука: запоздалъ, сердечный, въ городѣ, пришлось идти обратно темной ноченькой, такой темной, что страхъ даже вспомнить — въ двухъ шагахъ нельзя было различить предмета; но Левка былъ не изъ трусливыхъ, ему все казалось нипочемъ, да къ тому же и дорога знакомая, не первый разъ по ней идти доводилось…
Шагаетъ себѣ молодчикъ, пѣсенку посвистываетъ, и вдругъ, нечаянно завернувъ не въ ту сторону, куда слѣдовало, спотыкается, и бухъ — прямо въ волчью яму…
— Ай, ай, ай!— крикнулъ Левка: — добрые люди, помогите!
Но голоса его никто не слышалъ, потому что по близости не было ни одного человѣческаго жилья.
Левка молча оглядѣлся во всѣ стороны и съ ужасомъ увидѣлъ, что неподалеку отъ него, въ углу, лежитъ огромный сѣрый волкъ, волчиха и три маленькихъ волченка.
«Дѣло дрянь!— думаетъ портной:— отъ этого сосѣда добра не дожидайся; а уйти мудрено, такъ какъ яма глубокая, выпрыгнуть невозможно…»
Волкъ, между тѣмъ, не сводя глазъ съ незваннаго гостя, приподнялся на заднія лапы и, сдѣлавъ шагъ впередъ, обратился къ волчихѣ съ слѣдующими словами:
— Ну, жена, разводи огонь, Богъ послалъ намъ вкусное жаркое.
У Левки отъ страха душа въ пятки ушла; а волкъ подходилъ все ближе и ближе и, уже раскрылъ ротъ, чтобы куснуть бѣднаго портного, какъ вдругъ подскочила волчиха и начала упрашивать супруга помиловать молодого человѣка.
— Помиловать?— повторилъ волкъ сердито: — зачѣмъ? Я никогда не милую добычу, которая легко дается.
— Ты разсмотри хорошенько юношу, онъ можетъ намъ быть очень полезенъ.
— Въ какомъ отношеніи?
— Если не ошибаюсь — это тотъ самый портной, который живетъ въ сосѣдней деревушкѣ и ежедневно ходитъ въ городъ на работу.
— Да, это онъ; но намъ-то что изъ этого?
— Какъ что? Пускай перешьетъ медвѣжью шубу, которая досталась намъ по наслѣдству отъ Мишки косолапаго, и мы можемъ иногда надѣвать ее сверхъ нашей волчьей шкуры.
— Правда, жена! На этотъ разъ ты разсудила дѣльно; умныя рѣчи хорошо и слушать. Быть по твоему, не трону бѣднягу, только съ тѣмъ, чтобы онъ немедленно принимался за работу. Согласенъ?— добавилъ, волкъ, обратившись къ Левкѣ.
— Согласенъ, на все согласенъ,— отвѣчалъ бѣдный юноша, дрожа какъ въ лихорадкѣ и, взявъ отданную ему волчихой шкуру, сейчасъ же принялся за работу.
Къ утру все было готово; медвѣжья шкура ловко сидѣла на волчихѣ. Левка полагалъ, что волкъ, въ знакъ благодарности, выпуститъ его на свободу, но вмѣсто того вдругъ услыхалъ, какъ онъ отдалъ приказаніе женѣ завтра къ обѣду непремѣнно приготовить изъ него супъ и котлеты.
Въ отчаяніе пришелъ Левка при одной мысли, что ему жить на свѣтѣ осталось всего нѣсколько часовъ, и сталъ ломать свою буйную головушку, какъ бы этакъ поскорѣе да поразумнѣе вывернуться изъ бѣды. Думалъ, думалъ, сердечный, всю ноченьку на пролетъ глазъ не смыкаючи, и наконецъ додумался: какъ только на дворѣ начало свѣтать, тихонько всталъ онъ съ мѣста- и, подойдя къ спавшему еще волку, осторожно дернулъ его за заднюю ногу.
— Эй! Кто тамъ?— вскрикнулъ волкъ встрепенувшись.
— Тише, не кричи!— остановилъ его Левка:— жену и дѣтей испугаешь. Встань лучше скорѣе, мнѣ надо поговорить съ тобою.
Волкъ крайне удивился смѣлости портного, рѣшившагося говорить съ нимъ за панибрата, и въ первую минуту хотѣлъ даже укусить, но затѣмъ, обративъ вниманіе на его серьезный, озабоченный видъ, рѣшился терпѣливо выслушать.
— Въ чемъ дѣло?— спросилъ онъ вполголоса.
— А вотъ въ чемъ: пока ты, жена твоя и дѣти спали спокойно, я случайно услыхалъ наверху, надъ нами, человѣческіе голоса.
— Человѣческіе голоса?— тревожно переспросилъ волкъ.
— Да, человѣческіе голоса.
— Значитъ, здѣсь, около, бродили люди?
— Безъ всякаго сомнѣнія; это бы еще ничего, что бродили, но еслибъ ты зналъ, что они между собою разговаривали…
— А что же? что?— допытывался волкъ.
— Совѣщались: какимъ бы образомъ извести тебя со всею семьею и сговорились около двѣнадцати часовъ придти сюда съ заряженными ружьями… Кто-то указалъ имъ твою волчью яму, они и задумали перестрѣлять васъ, какъ собакъ или зайцевъ.
— Ай, ай, ай!— вскричалъ волкъ, въ свою очередь задрожавъ отъ страха:— надо разбудить моихъ, и сію же минуту убѣжать отсюда.
— А ты знаешь, куда бѣжать, въ которую сторону?
— Развѣ не все равно?
— Большая разница, если побѣжишь не туда, куда слѣдуетъ.
— А куда же слѣдуетъ бѣжать, направо или налѣво?
— Прямо!— отвѣчалъ Левка и, какъ только волкъ выпрыгнулъ изъ ямы на поверхность земли, мгновенно вскарабкался ему на спину, закрывъ ладонями его глаза, быстрѣе вихря, понесся по направленію къ селу, гдѣ крестьяне, изумленные такимъ неожиданнымъ зрѣлищемъ, выбѣжали навстрѣчу и помогли Левкѣ загнать волка, и семью его, бѣжавшую сзади, въ первую стоявшую на пути хлѣвушку.

ГОРБУНОКЪ

Хижина баушки Аграфены находилась въ дремучемъ-предремучемъ лѣсу; стояла она въ такомъ непроходимомъ мѣстѣ, что почти никто не зналъ о ея существованіи.
Жила бабушка со своимъ сыномъ Митей, котораго съ дѣтства прозвали горбуномъ, такъ какъ на спинѣ его выросъ огромный остроконечный горбъ. Аграфена видѣла, что сынъ ея не только некрасивъ, а даже уродливъ, но это не мѣшало ей любить горбуна больше всего на свѣтѣ, потому что въ сущности онъ былъ прекрасный, добрый мальчикъ, притомъ въ свою очередь только и думалъ о томъ, чтобы угодить ей.
— Коли я не стану беречь да любить Митю,— часто говаривала сама себѣ старуха:— такъ ему бѣдному и ласки ни отъ кого видѣть не придется, кому онъ нуженъ такой больной, хилый, некрасивый!
Но горбунъ, никогда не имѣвшій возможности видѣть фигуру свою въ зеркалѣ, напротивъ, считалъ себя молодцомъ хоть куда, и давно уже начиналъ поговаривать о томъ, что пора-молъ ему отправиться погулять по бѣлому свѣту, себя показать, людей посмотрѣть, да подумать о томъ, чтобы завестись женушкой.
— Я, матушка, кое-какъ не женюсь,— зачастую говаривалъ онъ старухѣ, сидя съ ней по вечерамъ на завалинкѣ:— возьму за себя царскую дочку, молоденькую, красивую, богатую; будемъ жить въ радости да довольствѣ; тебя сейчасъ перетащимъ къ себѣ, самую лучшую комнату дадимъ; съ утра до вечера будемъ закармливать лакомствами, катать въ золотыхъ каретахъ…
— Ну… ну… ладно… довольно…— перебивала Аграфена:— что говорить о томъ, чего еще нѣтъ, и можетъ быть никогда не будетъ…
— Да отчего же не будетъ, матушка? все можетъ случиться. Развѣ я уродъ какой, что на меня добрые люди посмотрѣть не захотятъ?
— Нѣтъ, Митя, не про то,— торопилась добавить старушка, старавшаяся всѣми силами скрыть отъ сына его безобразіе:— но только…
— Что, только?
— Вѣдь мы съ тобой не богаты, не знатны; живемъ въ такомъ укромномъ уголкѣ…
— Это, матушка, ничего не значитъ. Какъ женюсь на царской дочери, такъ сдѣлаемся и знатны, и богаты; всѣ кланяться будутъ…
И несчастный горбунъ принимался долго, долго говорить о своей блестящей будущности. Аграфена сначала пробовала-было возражать, но потомъ, едва сдерживая слезы, отмалчивалась и съ нетерпѣніемъ ожидала только наступленія ночи, чтобы улегшись на своемъ жесткомъ соломенномъ матрасѣ, въ волю наплакаться о горькой долюшкѣ несчастнаго Мити, который вдругъ ни съ того ни съ сего все чаще и чаще началъ поговаривать о женитьбѣ на царской дочери.
— Матушка,— сказалъ онъ однажды, радостно вбѣжавъ въ избушку:— сію минуту, возвращаясь изъ лѣсу, повстрѣчался я съ какимъ-то незнакомымъ мужчиной, который сообщилъ мнѣ, что царь Громобой — тотъ самый, знаешь, что живетъ здѣсь по сосѣдству — велѣлъ созвать молодежь со всего околотка для того, чтобы выбрать жениха своей дочери.
— Ну, такъ что же?— испуганно спросила Аграфена.
— Какъ, что же? Развѣ не догадываешься? Хочу попытать счастья. Достань мнѣ изъ сундука праздничное платье, причеши хорошенько, припомадь…
— Полно, Митя, брось… не надо…
— Надо, матушка, надо; доставай скорѣе!
Аграфена совсѣмъ растерялась; она не знала, что ей дѣлать. Снарядить ли горбунка въ путь-дорогу, или уже собраться съ духомъ и прямо объявить ему о его безобразіи.
— Нѣтъ,— наконецъ мысленно рѣшила бѣдная женщина:— промолчу, что будетъ! По чему знать, можетъ въ самомъ дѣлѣ счастье выгоритъ!
И дрожащими руками открыла сундукъ, вынула оттуда кафтанъ изъ грубаго синяго сукна, высокіе смазные сапоги и новую шапку.
Митя во всемъ этомъ казался еще уродливѣе. Аграфена смотрѣла на него какими-то безсмысленными глазами, и хотя по наружному виду казалась даже спокойною, но въ душѣ страдала непроходимо, не видѣла, не понимала ничего, что вокругъ нея творилось, и опомнилась только тогда, когда горбунокъ былъ уже далеко отъ хижины.
Быстро шагалъ онъ своими коротенькими ножками по извилистой тропинкѣ, которая въ концѣ-концовъ, послѣ двухчасовой ходьбы, вывела его изъ густого лѣса и привела къ огромному замку съ желѣзными запорами.
Въ этомъ замкѣ жилъ царь Громобой со своею красавицею дочерью; туда теперь по его приглашенію собралось многое множество различной молодежи со всего околотка.
Маленькая, жалкая фигурка горбунка казалась посреди ихъ еще безобразнѣе.
— Ты чего?— спросилъ Митю какой-то рослый парень съ окладистою, черною бородою.
Митя чистосердечно отвѣтилъ, что въ числѣ прочихъ пришелъ попытать счастье.
Парень покатился со смѣху.
Расхохотались и остальные по близости стоявшіе молодые люди и начали осыпать бѣднаго горбунка насмѣшками. Но по счастію въ это время на балконѣ показался царь и громкимъ, повелительнымъ голосомъ объявилъ, что недавно изъ его царскихъ конюшень украли дорогую, арабскую лошадь.
Всѣ присутствующіе переглянулись съ недоумѣніемъ; нѣкоторые даже начали вслухъ высказывать свое неудовольствіе по поводу того, что имъ до царской лошади нѣтъ дѣла и что они пришли сюда за другимъ дѣломъ. Но царь, не обращая вниманія на ропотъ, продолжалъ начатую рѣчь и сказалъ въ заключеніе, что если среди собравшихся юношей найдется такой удалецъ, который въ продолженіе недѣли отыщетъ и приведетъ украденную лошадь, то онъ выдастъ за него свою единственную дочь и сдѣлаетъ наслѣдникомъ престола.
— Вотъ такъ задача!— воскликнули женихи, и молча разошлись въ разныя стороны.
Горбунокъ грустно опустилъ голову и тоже поплелся домой.
— Какія вѣсти?— спросила Аграфена, которая, завидѣвъ издали ненаглядное дитятко, поспѣшно выбѣжала къ нему навстрѣчу.
— Плохія!— печально отозвался Митя, и разсказалъ все какъ было, умолчавъ, конечно, о насмѣшкахъ чернобородаго парня.
— Ишь какой,— замѣтила Аграфена:— не даромъ Громобоемъ прозывается; ловкую придумалъ штуку. Гдѣ прикажешь найти украденную лошадь? Дѣло-то не легкое!
— Само собой разумѣется,— отозвался горбунокъ, и потерявъ всякую надежду на возможность сдѣлаться царскимъ зятемъ, поснималъ съ себя праздничную одежду, взялъ съ горя удочку и побрелъ на рѣку рыбу удить.
Не успѣлъ Митя закинуть удочку въ воду, какъ вдругъ почувствовалъ, что длинная палка, которую держалъ въ рукѣ, сильно дрогнула, зашаталась и нагнулась книзу.
Съ большимъ трудомъ приподнялъ ее горбунокъ на воздухъ и съ радостію увидѣлъ прицѣпившуюся къ крючку крупную щуку.
— Вотъ такъ славная уха будетъ на ужинъ!— сказалъ онъ, снявъ съ крючка рыбу и готовясь уложить въ стоявшее тутъ же ведерко.
— Пусти меня обратно въ рѣчку!— вдругъ заговорила щука жалобнымъ голосомъ: — пусти меня, горбунокъ, не губи, я сослужу тебѣ вѣрную службу.
— Службу сослужишь, но какую? Что можешь ты для меня сдѣлать, простая, ничтожная рыбка?
— Многое, Митенька, только выпусти.
— Напримѣръ?
— Напримѣръ, коли хочешь, сейчасъ укажу, гдѣ находится украденная лошадь; ты поймаешь ее, отведешь царю и сдѣлаешься его зятемъ.
— Хорошо,— отозвался горбунокъ: — будь по твоему, только смотри, не обмани!— и съ этими словами, вынувъ щуку изъ ведерка, снова бросилъ въ воду.
Обрадовалась щука, заплескалась въ водѣ и поплыла вдоль по теченію.
«Обманула!» подумалъ горбунокъ, смотря вслѣдъ удалявшейся рыбѣ, которая черезъ нѣсколько минутъ, однако, обратно приплыла къ берегу, высунула на поверхность воды голову и, подавая Митѣ какое-то водяное растеніе, сказала, чтобы онъ спряталъ его въ карманъ и шелъ прямо по дорогѣ до тѣхъ поръ, пока увидитъ глубокій оврагъ, гдѣ пасется украденная лошадь.
— Какъ подойдешь къ этому оврагу, да увидишь въ глубинѣ его лошадь, сейчасъ вынь изъ кармана завѣтную травку, махни ею три раза въ воздухѣ и скажи: по щучьему велѣнью, удалой конь царя-богатыря выйди на дорогу; лошадь сама къ тебѣ выйдетъ, какъ есть осѣдланная, а ты не плошай, схвати за узду, да живѣй въ сѣдло прыгай.
— Спасибо тебѣ щука,— отвѣчалъ горбунокъ, низко поклонившись:— сдѣлаю все по твоему велѣнью и въ вѣкъ не забуду этакой милости; только скажи, что потомъ съ травкой надлежитъ сдѣлать?
— Держи въ карманѣ до тѣхъ поръ, пока снова понадобится отъ меня какая услуга; тогда приходи сюда, брось ее въ воду и проговори шепотомъ: «рыба щука, щука рыба — явись передо мной, какъ листъ передъ травой», и я сейчасъ же вынырну къ твоимъ услугамъ.
Горбунокъ хотѣлъ вторично поблагодарить свою благодѣтельницу, но она поспѣшно скрылась изъ виду. Бережно опустивъ травку въ карманъ, пошелъ Митя прямо по дорогѣ, до тѣхъ поръ, пока дѣйствительно добрался до оврага, въ которомъ увидѣлъ роскошнаго арабскаго коня. Тогда, не сомнѣваясь болѣе въ истинѣ словъ доброй щуки, продѣлалъ онъ все, что ему было приказано, и не успѣлъ моргнуть глазомъ, какъ уже очутившись въ сѣдлѣ, крупной рысью поѣхалъ по направленію къ замку царя Громобоя.
Узнавъ о возвращеніи дорогого, любимаго коня, царь чрезвычайно обрадовался, но когда вышелъ на крыльцо, чтобы взглянуть на будущаго зятя, то положительно пришелъ въ отчаяніе.
— Не могу я выдать за тебя мою красавицу дочку,— сказалъ онъ, едва сдерживая слезы.
— Почему?— спросилъ Митя.
Царь вмѣсто отвѣта велѣлъ ему сейчасъ же сойти съ лошади, пригласилъ въ свои золотыя палаты и подвелъ къ зеркалу. Только тутъ несчастный горбунъ увидѣлъ свое безобразіе. Лицо его покрылось блѣдностью, онъ разрыдался, словно малый ребенокъ, но потомъ, вдругъ очевидно что-то сообразивъ и припомнивъ, ударилъ себя по лбу и со словами: «еще не все потеряно!» — стремглавъ выбѣжалъ на улицу. Лихой конь стоялъ на прежнемъ мѣстѣ. Митя проворно прыгнулъ въ сѣдло, далъ шпоры и помчался къ рѣчкѣ, гдѣ недавно бесѣдовалъ со щукою.
— «Рыба щука, щука рыба, явись передо мной, какъ листъ передъ травой!» — проговорилъ онъ шепотомъ, бросивъ завѣтную травку въ воду.
Едва успѣлъ онъ проговорить эти слова, какъ знакомая голова щуки выглянула на поверхность.
— Что, дружище, видно опять понадобилась моя помощь?— ласково спросила щука.
Горбунокъ въ короткихъ словахъ передалъ всѣ подробности, и, обливаясь слезами, просилъ сдѣлать его повыше ростомъ и покрасивѣе.
— Ну, ну, не печалься. Вѣдь сказано, что на меня можешь вполнѣ положиться; я отъ своего слова не отопрусь. Иди сюда, помогу бѣдѣ!
— Какъ идти? Куда идти, въ воду?— съ недоумѣніемъ спросилъ горбунокъ.
— Да, въ воду. Что же изъ этого?
— Но я не умѣю плавать!…
— Не велика бѣда, не утонешь; или скорѣе, не трать время по пустому, иначе все пропало…
Слѣзъ горбунокъ съ коня, привязалъ его къ дереву, и не помня себя отъ страха, закрывъ глаза, прыгнулъ въ рѣку. Что было съ нимъ подъ водою, какъ вышелъ онъ оттуда и какимъ образомъ снова очутился въ роскошныхъ палатахъ Громобоя — горбунокъ ничего не помнилъ, но очнулся только тогда, когда, остановившись передъ зеркаломъ, увидѣлъ, что изъ низенькаго, неуклюжаго горбунка онъ преобразился въ высокаго статнаго юношу.
— Теперь другое дѣло,— сказалъ царь, взглянувъ на него съ улыбкою:— теперь спокойно могу выдать за тебя единственную дочь и сдѣлать своимъ наслѣдникомъ.
Митя былъ совершенно счастливъ. Обручившись съ царевной, онъ въ тотъ же день отправился къ матери, которая въ первую минуту даже вѣрить не хотѣла, что передъ нею стоитъ ея бывшій горбунокъ Митя, и, обливаясь слезами радости, благословляла добрую щуку.
Черезъ недѣлю отпраздновали свадьбу.. Гостей собралось нѣсколько тысячъ, пиръ былъ на весь міръ. Я сама тамъ была — медъ, пиво пила, да только по губамъ все текло, а въ ротъ ни одной капельки не попало.

ГРЕЧНЕВАЯ КРУПИНКА

Отецъ маленькаго Стены былъ убитъ на войнѣ, а мать умерла съ горя. Когда ее похоронили то друзья-пріятели раздѣлили между собой все богатство, а на долю Степы ничего не осталось.
Вошелъ онъ въ избушку — одинъ сундукъ стоитъ; пошарилъ въ сундукѣ — ничего не нашелъ, пошарилъ въ шкафу — тоже самое, на полку полѣзъ — чисто.
Только въ самомъ углу за скомканной грязной тряпкой видитъ: лежитъ завалявшаяся гречневая крупинка.
«Что же,— думаетъ мальчуганъ: — съ горя хоть это возьму; по крайней мѣрѣ память будетъ о родномъ гнѣздышкѣ», и поспѣшно опустивъ крупинку въ карманъ, выбѣжалъ изъ дома съ тѣмъ, чтобы больше не возвращаться въ село, а идти искать счастья куда-нибудь подальше.
Цѣлый день шагалъ Степа по дорогѣ, самъ не зная куда; наконецъ къ вечеру, почувствовавъ сильную усталость и голодъ, рѣшился остановиться ночевать въ одномъ изъ лежавшихъ на пути постояломъ дворѣ.
Добрый хозяинъ охотно впустилъ его въ горницу, накормилъ ужиномъ и велѣлъ женѣ приготовить постель.
Степа покушалъ съ большимъ аппетитомъ; затѣмъ раздѣлся, легъ и почти сейчасъ же уснулъ крѣпкимъ богатырскимъ сномъ.
Во снѣ приснилась ему низенькая, сгорбленная старушка, которая будто бы предсказала, что найденная на полкѣ гречневая крупинка принесетъ ему большое счастье.
— Смотри только, береги ее, не потеряй,— нѣсколько разъ повторяла она, причемъ ни съ того, ни съ сего такъ крѣпко стиснула мальчику обѣ руки, что онъ мгновенно проснулся.
Кругомъ все было тихо, спокойно, отовсюду раздавалось храпѣнье; но сколько Степа ни жмурилъ глазки, уснуть больше не могъ.
Дождавшись первыхъ лучей солнышка, мальчуганъ осторожно присѣлъ на постели, вынулъ изъ кармана гречневую крупинку, положилъ на окно и сталъ внимательно разсматривать. Но вотъ, наконецъ, всѣ въ домѣ проснулись. Степа началъ собираться въ путь и только-что хотѣлъ спрятать свою завѣтную крупинку обратно въ карманъ, какъ вдругъ окно, на которомъ она лежала, само собою отворилось. Онъ увидѣлъ, какъ неизвѣстно откуда взявшійся пѣтухъ схватилъ и проглотилъ ее.
— Ай, ай, ай!— крикнулъ тогда мальчикъ такъ громко, что хозяинъ сію же минуту прибѣжалъ съ вопросомъ:— что случилось?
Степа, заливаясь горючими слезами, разсказалъ суть дѣла.
— Полно, не горюй, голубчикъ; можно-ли убиваться о подобномъ вздорѣ.
— Какъ же мнѣ не плакать,— продолжалъ мальчикъ: — вѣдь эта крупинка составляла все мое богатство.
— Какое тамъ богатство?— отозвался хозяинъ: — возьми лучше пѣтуха, который причинилъ тебѣ огорченіе; онъ хотя тоже не ахти какое сокровище, но все же подороже гречневой крупинки.
Степа согласился взять пѣтуха и, расплатившись съ хозяиномъ, снова пустился въ путь-дорогу.
Цѣлый день шелъ онъ все впередъ и впередъ, а на ночь опять попросился отдохнуть да обогрѣться; только этотъ разъ не на постояломъ дворѣ, а просто въ маленькой избушкѣ, гдѣ жила какая-то молодая женщина съ мужемъ и дѣтьми.
— Войди, голубчикъ, отдохни, обогрѣйся,— ласково сказала женщина: — да ты, кажись, еще не одинъ, съ товарищемъ,— добавила женщина, взглянувъ на пѣтуха, котораго Степа бережно держалъ подъ мышкой.
— Какъ же, этотъ пѣтухъ составляетъ все мое богатство, и я ужасно боюсь, чтобы его грѣхомъ не украли.
— У насъ по крайней мѣрѣ ничего подобнаго случиться не можетъ;ложись спать покойно, а пѣтуха пусти подъ печку.
Степа послушался хозяйку; ночь прошла благополучно; и мальчикъ, и пѣтухъ, утомленные продолжительнымъ переходомъ, спали какъ убитые; съ наступленіемъ утра они должны были идти далѣе. Но вдругъ въ избушку, откуда ни возьмись, вбѣжала грязная, неуклюжая свинья. Завидѣвъ подъ печкой незванаго гостя, она пришла въ такую ярость, что не долго думая бросилась и задушила его.
— Ай, ай, ай!— простоналъ Степа.
— Что случилось, что, что такое?— въ голосъ закричали женщина, мужъ ея и всѣ дѣти.
Степа молча показалъ на несчастнаго пѣтуха.
— Велика важность,— отозвалась хозяйка: — стоитъ убиваться о какомъ-нибудь ничтожномъ пѣтухѣ.
— Но онъ составляетъ все мое богатство!
— Въ самомъ дѣлѣ?
— Да,
— Не тужи! Такъ какъ это случилось у насъ въ домѣ, то я долженъ вознаградить твою потерю,— замѣтилъ мужъ молодой женщины:— на мѣсто пѣтуха возьми свинью; она стоитъ гораздо дороже; ты можешь продать ее и выручить значительно больше, чѣмъ выручилъ бы за пѣтуха.
Степа успокоился и пошелъ далѣе. Цѣлый день былъ онъ въ дорогѣ, но когда наступила ночь, то, во избѣжаніе какого-нибудь новаго несчастія, рѣшился никуда не заходить, а лучше переночевать на полѣ, гдѣ паслось цѣлое стадо коровъ подъ надзоромъ пастуха съ мохнатой собакой.
— Слушай, дяденька,— обратился онъ къ пастуху: — можно прилечь около тебя, я не помѣшаю и чуть свѣтъ отправлюсь далѣе.
— Да отчего же нельзя, дитятко,— привѣтливо отозвался пастухъ: — мнѣ еще веселѣе будетъ; вмѣстѣ и поужинаемъ, я угощу тебя превосходной кашицей.
Степа, который проголодался, былъ очень радъ предложенію пастуха.
Привязавъ свинку къ дереву, онъ спокойно принялся за кашицу; затѣмъ, прикрывшись какой-то тряпкой, уснулъ на чистомъ воздухѣ такъ сладко, какъ уже давно не спалъ за послѣднее время; но къ утру его разбудилъ непонятный шумъ. Онъ открылъ глаза, сталъ прислушиваться и — что же? Оказалось, что несчастная свинка лежала мертвая подъ ногами громадной черной коровы съ такими страшными рогами, что, глядя на нее, самому Степѣ сдѣлалось жутко.
— Ай, ай,— закричалъ мальчикъ и бросился будить поспѣшно пастуха.
— Что случилось?— спросилъ послѣдній.
— Свинка, моя бѣдная свинка!— сквозь слезы бормоталъ Степа.
— По что же съ нею такое? Волки что ли ее загрызли?
— Не волки, а одна изъ твоихъ коровъ убила ее досмерти.
— Неужели?
— Да, да, теперь я остался совершеннымъ бѣднякомъ, хоть сейчасъ умереть съ голоду.
— Нѣтъ, дружокъ, этого не случится съ тобою. Если твоя свинка погибла въ моемъ стадѣ, то я предлагаю тебѣ выбрать изъ него любую корову; возьми и продай ее, въ убыткѣ навѣрное не останешься.
«Да, это худо не будетъ», подумалъ Степа, выбравъ прекрасную бѣлую корову съ черной лысиной на лбу, которую привязалъ за веревку и повелъ прямо по дорогѣ.
Въ продолженіе цѣлаго дня они шли спокойно; отъ времени до времени останавливались на лужку, пока корова щипала траву; затѣмъ мальчуганъ подвелъ ее къ рѣчкѣ, чтобы она могла напиться, и снова шелъ далѣе; но когда наступила вечерняя пора и пришлось подумать о ночлегѣ, то его страхъ разобралъ не на шутку; жаль было крупинки, жаль пѣтушка, жаль свиньи, но коровы всего жальче. И вотъ, придя опять на одинъ изъ постоялыхъ дворовъ, очень напоминавшій тотъ, гдѣ онъ провелъ ночь, выйдя изъ родительскаго дома съ крупинкой въ карманѣ, Степа рѣшился вплоть до утра не отходить отъ своей коровки, и вогнавъ ее въ хлѣвъ, самъ расположился на соломѣ.
Ночью просыпался онъ нѣсколько разъ и безпрестанно вскакивалъ,— коровка стояла покойно. Наконецъ наступило утро. Степа вздохнулъ свободнѣе.
— Кажется, благополучно кончилось,— сказалъ онъ самъ себѣ, и взявъ въ руки веревку, уже вывелъ свое сокровище на улицу; но вдругъ, откуда ни возьмись, навстрѣчу выбѣжала лошадь, хорошая, статная, вороная съ густымъ длиннымъ хвостомъ и прелестною гривой. Не успѣлъ Степа моргнуть глазомъ, какъ она лягнула задними ногами, и съ такой силой ударила несчастную корову, что та мгновенно упала за-мертво.
Степа взвылъ на всю деревню. Мужики сбѣжались отовсюду и, разузнавъ въ чемъ дѣло, по общему совѣту порѣшили подарить ему въ утѣшеніе этого же самаго коня, который былъ виновникомъ случившагося несчастія.
Степа снялъ шапку, низко-низко поклонился и, сѣвъ на него, вихремъ помчался прямо по дорогѣ. Долго несъ его конь удалой и ретивой; наконецъ какъ вкопаный остановился передъ громаднымъ дворцомъ изъ бѣлаго мрамора.
— Слѣзай, Степа,— сказалъ онъ ему:— пріѣхали.
— Какъ пріѣхали, куда пріѣхали?— говорилъ удивленный Степа.
Но въ эту самую минуту отовсюду сбѣжалась прислуга, одѣтая въ шелкъ и бархатъ и обшитая галунами и золотомъ; въ одно мгновенье, почти силой, стащила его съ сѣдла и проводила въ роскошныя, раззолоченныя палаты, которыя съ этого достопамятнаго дня сдѣлались собственностью и постояннымъ мѣстопребываніемъ бѣднаго мальчика.

КУДА КОНЬ СЪ КОПЫТОМЪ, ТУДА И РАКЪ СЪ КЛЕШНЕЙ

Ваня-дурныя жилъ вмѣстѣ со старикомъ-отцомъ въ одной небольшой деревнѣ; отецъ занимался рыбной ловлей и на вырученныя деньги содержалъ себя и сынишку, такъ какъ послѣдній, по своей глупости да неразвитости, не могъ и не умѣлъ ничего дѣлать. Дни проходили за днями; время летѣло незамѣтно. Ваня росъ, какъ говорится, не по днямъ, а по часамъ, но ума у него не только не прибавлялось, а еще, напротивъ, съ каждымъ днемъ онъ дѣлался все какъ будто глупѣе и глупѣе.
— Вотъ такъ наказаніе послалъ мнѣ Господь Богъ,— зачастую говаривалъ старикъ, глядя на несчастнаго дитятку:— у другихъ дѣти, посмотришь, люди какъ люди, а мой ни на что не похоже.
Ваня всегда слушалъ молча подобныя замѣчанія отца, но въ душѣ сознавалъ свое тяжелое положеніе и, забравшись куда-нибудь подальше отъ людского глаза, горько плакалъ.
«Какъ бы, да чѣмъ бы услужить родимому батюшкѣ за то безпокойство, которое причиняю собою»,— не разъ думалъ дураня, но все не могъ додуматься до путнаго, до тѣхъ поръ, пока вдругъ однажды по тому селу, гдѣ онъ жилъ, пронесся слухъ, что по близости въ лѣсу кладъ появился.
Всѣ отъ мала до велика только и толковали объ этомъ кладѣ, и не было кажется ни одного человѣка на селѣ, который бы не попыталъ счастья поискать его; но бѣда заключалась въ томъ, что всѣ возвращались домой съ пустыми руками,
— Батюшка, а батюшка,— сказалъ однажды Ваня-дураня:— теперь мой чередъ счастье пробовать, пойду я искать кладъ, авось какъ-нибудь докопаюсь.
— Бѣдная ты, неразумная головушка,— отвѣчалъ старикъ:— не даромъ русская пословица видно сказываетъ: «куда конь съ копытомъ, туда и ракъ съ клешней».
— Ну, еще тамъ что придумалъ!— отвѣчалъ дураня обиженно.
— Ничего не придумалъ; только мой тебѣ совѣтъ не ходить.
— Да почему же не ходить-то?
— Потому — людей насмѣшишь, а толку никакого не будетъ.
Но Ваня, не принимая во вниманіе словъ отца, сразу рѣшился во что бы то ни стало сдѣлать по своему и, дождавшись темной ноченьки, тихими, неслышными шагами вышелъ изъ избы, чтобы пробраться къ лѣсу, гдѣ, какъ полагали крестьяне, находится тотъ самый кладъ, котораго всѣ такъ старательно добивались.
Не успѣлъ мальчуганъ выйти изъ деревни, какъ его обогналъ сѣренькій зайчикъ.
— Здравствуй, дураня, куда пробираешься?— спросилъ онъ Ванюшу, вставъ на заднія лапки.
— Тебѣ что за дѣло?
— Ишь какой сердитый! говорить даже не хочешь,— возразилъ зайчикъ:— а напрасно ворчишь; я бы тебѣ такую службу сослужилъ, что ни въ сказкѣ сказать, ни перомъ написать.
— Вотъ еще новости! Какую это службу, нельзя-ли полюбопытствовать?
— Можно, коли желаешь; отправимся вмѣстѣ.
— Вмѣстѣ? Но ты не знаешь, куда я путь держу.
— Знаю, дураня, все знаю; я вѣдь зайчикъ-то не простой, называюсь: «Степанчикъ», меня уважаетъ весь околотокъ.
Ваня-дураня выпучилъ глаза.
— Да,— продолжалъ зайчикъ-Степанчикъ:— моя мать вѣдьмой прозывается, а отецъ колдуномъ слыветъ; вотъ я, значитъ, и уродился у нихъ такой необыкновенный, что все знаю, что на бѣломъ свѣтѣ дѣлается, и каждому, кому только захочу, могу оказать услугу. Ты вѣдь въ лѣсъ за кладомъ пробираешься?— добавилъ онъ немного помолчавъ.
— Да,— отвѣчалъ дураня.
— Одинъ безъ моей помощи ничего не подѣлаешь, поумнѣе тебя ходили, да ни съ чѣмъ возвращались; тебѣ ужъ гдѣ, только время даромъ потеряешь.
Услыхавъ такія рѣчи, Ваня-дураня въ первую минуту до того разсердился на зайчика, что хотѣлъ толкнуть его ногой, но потомъ, вспомнивъ слова отца: «Куда конь съ копытомъ, туда и ракъ съ клешней» — смирился, опустилъ внизъ гордо закинутую назадъ голову и проговорилъ совершенно покорно:
— Хорошо, зайчикъ-Степанчикъ, идемъ вмѣстѣ; я буду очень радъ, если ты можешь въ чемъ оказать мнѣ помощь.
Зайчикъ молча побѣжалъ впередъ, Ваня-дураня слѣдовалъ за нимъ; бѣжали они, бѣжали, наконецъ добѣжали до лѣсу и какъ вошли въ самую середину, то наступила такая темень, что, какъ говорится, хоть глазъ выколи.
— Зайка, гдѣ ты?— крикнулъ дураня:— я ничего невижу.
— Ага! какъ плохо пришлось, такъ зайку на помощь!— смѣясь, отвѣтилъ Степанчикъ: — здѣсь я, здѣсь, не бойся.
И привставъ на заднія лапки, запѣлъ пискливымъ голосомъ: «Огонечекъ-огонекъ, явись передо мной, какъ листъ передъ травой».
Сейчасъ же, словно изъ-подъ земли, выросъ цѣлый рядъ ярко освѣщавшихъ тропинку огонечковъ, такъ что Ваня-дураня и его спутникъ, несмотря на темную ночь, могли совершенно свободно идти дальше и дальше.
— Стой!— крикнулъ наконецъ зайчикъ.
Ваня остановился и къ удивленію своему замѣтилъ, что огоньки, которые потянулись вдоль тропинки, вдругъ собрались въ одну кучку.
— Что это?— невольно спросилъ онъ зайчика.
— Ничего, мы пришли, куда слѣдуетъ; дальше идти незачѣмъ.
— Какъ пришли? А гдѣ же кладъ-то?
— Здѣсь, подъ этимъ камнемъ,— отвѣчалъ Степанчикъ, указывая на огромный камень, весь поросшій мхомъ и плѣсенью.
— Подъ этимъ камнемъ? Но онъ такъ великъ, что его невозможно сдвинуть съ мѣста!
— Ты думаешь?
— Конечно.
Зайка улыбнулся, и снова вставъ на заднія лапки, пропѣлъ прежнимъ пискливымъ голосомъ:
— «По заячьему велѣнію, по моему хотѣнію, камень-камешекъ, отвернись, перевернись, пусти Ваню-дураню въ норку войти».
Не успѣлъ Ваня глазомъ моргнуть, какъ увидѣлъ, что огромный камень самъ собою откинулся назадъ и передъ нимъ дѣйствительно оказалась, довольно широкая, глубокая норка.
— Прыгни,— шепнулъ зайчикъ:— тамъ находится кладъ.
Дураня стоялъ на краю норки нерѣшительно.
— Прыгни же скорѣе,— повторилъ Степанчикъ: — иначе все дѣло испорчено.
Ваня-дураня сдѣлалъ быстрый прыжокъ и струсилъ не на шутку, когда, очутившись глубоко подъ землею, не видѣлъ больше ни огоньковъ, ни сѣренькаго зайчика.
— Зайка, зайка, гдѣ ты?— кричалъ онъ изо всей силы, но зайка не откликался…
— «Огонечекъ-огонекъ, явись передо мной, какъ листъ передъ травой»,— съ отчаяніемъ повторялъ дураня слова своего бывшаго спутника. И вдругъ — откуда ни возьмись опять явился передъ нимъ цѣлый рядъ огоньковъ, на этотъ разъ освѣщавшихъ не лѣсную тропинку, а длинный узкій корридоръ, въ глубинѣ котораго находилась дубовая дверь съ желѣзнымъ запоромъ. Ваня подошелъ къ ней совсѣмъ близко и сталъ стучать кулакомъ.
— Кто тамъ?— послышался грубый мужской голосъ.
— Я.
— Да кто же? «Я» много на свѣтѣ.
— Я — Ваня-дураня.
— Какимъ образомъ ты пришелъ сюда?
— Зайчикъ-Степанчикъ провелъ.
— Гдѣ же онъ самъ?
— Не знаю.
— А коли не знаешь, такъ и входить не смѣй.
Ваня-дураня готовъ былъ расплакаться, но по счастію припомнивъ, что одна изъ пѣсенъ зайчика выручила его изъ бѣды — затянулъ и вторую.
— «По заячьему велѣнію, по моему хотѣнію…» — запѣлъ онъ дрожащимъ голосомъ и вдругъ остановился, потому что пѣсня эта совсѣмъ не подходила къ дѣлу, въ ней говорилось о камнѣ, а тутъ никакого камня не было.
— Что же замолчалъ,— раздался почти сейчасъ же голосъ Степанчика.
— Ты здѣсь!— радостно вскрикнулъ дураня и съ любопытствомъ оглядывался во всѣ стороны, но зайчика не было видно, хотя пискливый голосокъ его слышался довольно отчетливо.
— «По заячьему велѣнію, по моему хотѣнію, дверь дубовая отворись, запоръ желѣзный свались».
И вдругъ запоръ желѣзный съ грохотомъ упалъ на землю, дверь широко распахнулась и Ваня-дураня, самъ не помня себя отъ испуга и волненія, вошелъ въ огромную-преогромную комнату, гдѣ, кромѣ высокаго, окованнаго желѣзомъ сундука, ничего не было; на сундукѣ сидѣлъ старикъ съ такою длинною сѣдою бородою, что она два раза опутывалась около его шеи.
— Здравствуй, дураня,— ласково обратился онъ къ мальчику.
Ваня совсѣмъ растерялся.
— Что же молчишь? Скажи, зачѣмъ изволилъ пожаловать.
— Я пришелъ попытать счастья насчетъ клада,— почти шепотомъ отозвался дурачекъ.
— Вотъ оно что, денегъ видно захотѣлось. Правда?
— Правда-то правда, но только не для себя мнѣ деньги надобны.
— А для кого же?
— Для родителя-батюшки.
— Онъ тебя послалъ за ними?
— Нѣтъ, я самъ вызвался.
— Что же онъ тебѣ на это сказалъ?
— Пословицу припомнилъ: «Куда конь съ копытомъ, туда и ракъ съ клешней».
Старикъ громко расхохотался и, привѣтливо взглянувъ на мальчугана, приподнялъ крышку сундука, досталъ оттуда нѣсколько пригоршней червонцевъ, наполнилъ ими всѣ карманы дурани и, отворивъ дверь, противуположную той, съ которой свалился желѣзный запоръ, почти выпихнулъ его изъ горницы, приказавъ строго-на-строго никому не разсказывать, гдѣ былъ и что видалъ.
Опять очутился Ваня въ темнотѣ, опять запѣлъ пѣсенку про «огонечекъ-огонекъ» и опять освѣтилась та же самая знакомая тропинка. Пошелъ по ней Ваня домой и, весь сіяющій отъ радости и счастья, какъ вихрь ворвался въ избушку.
— Ну, что,— спросилъ отецъ:— потѣшилъ свою дурацкую голову?
Ваня вмѣсто отвѣта молча высыпалъ передъ нимъ цѣлую груду червонцевъ.
Старикъ такъ и ахнулъ отъ удивленія.
— Какъ, что, откуда?— закидалъ онъ дурачка вопросами.
Но Ваня отказался давать какія бы то ни было объясненія, и съ этого достопамятнаго дня устроилъ судьбу своего стараго отца на славу.

НЕ ВИДЯТЪ ЛЮДИ, НО ВИДИТЪ БОГЪ

Коля и Настя были дѣти зажиточнаго крестьянина, которому по дѣламъ часто приходилось вмѣстѣ съ женою отлучаться на цѣлый день, въ сосѣдній городъ. Иногда они брали малютокъ съ собою, но большею частью оставляли дома, наказавъ строго-на-строго вести себя прилично, никуда не убѣгать и вообще не дѣлать ничего такого, что считается предосудительнымъ.
Настя постоянно исполняла родительское приказаніе, но Коля — напротивъ, вслѣдствіе чего во время отсутствія отца и матери рѣдкій разъ не попадался въ шалостяхъ и проказахъ.
— Смотри, Коля,— сказала ему однажды мать:— сегодня мы съ папой уѣдемъ на цѣлый день; будь же, наконецъ, умнымъ и дальше своего огорода не дѣлай шагу.
Коля далъ честное слово исполнить то и другое, но не успѣли отецъ съ матерью сѣсть въ телѣжку, какъ мальчуганъ уже забылъ о своемъ обѣщаніи и убѣжалъ куда-то далеко.
— Коля, Коля!— заботливо звала его Настя, бросаясь изъ угла въ уголъ; но отъ Коли и слѣдъ простылъ.
«Опять что-нибудь набѣдокуритъ,— подумала дѣвочка:— пошла бы поискать, да не знаю, въ которую сторону»,
И присѣвъ на скамейку, грустно склонила голову. Проходитъ часъ, другой, третій — Коли все нѣтъ какъ нѣтъ… Настя начинаетъ сильно безпокоиться, наконецъ съ радостью видитъ она вдали по дорогѣ знакомую фигурку шалуна-братишки, и весело бѣжитъ ему навстрѣчу.
— Коля, вѣдь тебѣ не велѣно никуда отлучаться,— укоряетъ она его и при этомъ нѣжно гладитъ по курчавой головкѣ.
— Полно, не ворчи,— отвѣчаетъ мальчикъ, подавая сестрѣ круглую корзинку, наполненную превосходною малиной:— мама и папа далеко, они не узнаютъ о моемъ непослушаніи, а я сбѣгалъ не даромъ: посмотри, какихъ крупныхъ ягодъ укралъ у сосѣда.
— Укралъ?!— испуганно переспросила дѣвочка.
— Ну да, укралъ, что же изъ этого! Хочешь, попробуй.
— Ни за что.
— Почему такъ?
— Брать чужое — грѣшно, стыдно, не говоря уже о томъ, что мама и папа, уѣзжая, запретили тебѣ уходить изъ дома.
— Да вѣдь они же не узнаютъ объ этомъ, точно такъ, какъ не узнаетъ сосѣдъ, что я стащилъ у него малину; не узнаютъ, конечно, если только ты не проболтаешься.
— Къ чему мнѣ болтать.
— Вотъ то-то и есть, значитъ не узнаютъ.
— Положимъ, они не узнаютъ, но Богъ… Коля, вѣдь Онъ все видитъ, Его обмануть невозможно.
Коля опустилъ глаза; рѣчь сестры произвела на него впечатлѣніе; ему стало непріятно и даже какъ будто совѣстно самого себя; досадно за то, что онъ поступилъ противъ совѣсти; но, къ сожалѣнію, это доброе чувство продолжалось недолго; видъ крупной, спѣлой малины отвлекъ его вниманіе; онъ досталъ изъ шкафа два блюдечка, высыпалъ ягоды изъ корзинки поровну на то и на другое и, подавъ одно изъ нихъ сестрѣ, проговорилъ нерѣшительно: «можетъ быть покушаешь?» — и, не получая отвѣта, вышелъ молча изъ комнаты.
Настя отодвинула блюдечко; она считала грѣхомъ прикоснуться къ ягодамъ, сорваннымъ тайкомъ изъ чужого сада вопреки приказанію родителей; а между тѣмъ ягоды казались такими вкусными, сочными, аппетитными…
«Взять развѣ одну?— подумала дѣвочка:— все равно, вѣдь уже сорваны… Нѣтъ, нѣтъ… ни за что!» и, закрывъ лицо руками, побѣжала къ столу, который стоялъ около открытаго окна, выходившаго въ огородъ.
Не успѣла она сѣсть на придвинутую къ нему простую деревянную скамейку, какъ вдругъ висѣвшая на окнѣ занавѣска заколыхалась, поднялась, и въ комнату влетѣлъ прехорошенькій бѣлый ангельчикъ съ золотыми крылышками.
— Ты, добрая, хорошая дѣвочка, я хочу наградить тебя,— сказалъ онъ, обратившись къ Настѣ, и положилъ передъ нею прекрасную куклу въ желтомъ шелковомъ платьѣ,— возьми эту куклу, тебѣ давно хотѣлось имѣть ее, не правда ли?
— Правда; но почему ты могъ угадать мое желаніе?— въ свою очередь спросила Настя.
— Очень просто: я живу на небѣ, вонъ тамъ высоко, высоко,— добавилъ ангелъ, показывая пальчикомъ наверхъ:— тамъ все извѣстно, что дѣлаютъ люди — и худое, и хорошее.
«Значитъ, онъ знаетъ и про то, что Коля укралъ ягоды у сосѣда»…— подумала Настя.
— Да, братъ твой поступилъ не хорошо,— заговорилъ ангелъ, словно отвѣчая на мысль дѣвочки.
Настѣ стало стыдно за Колю; она опустила глаза. Въ это время на дворѣ раздался стукъ подъѣзжавшей къ крыльцу телѣжки.— А, вотъ и наши пріѣхали,— сказала она, увидавъ въ окно родителей.
— Да, теперь ты, значитъ, не одна, скучать не станешь, прощай. Что же касается до Коли, то онъ будетъ жестоко наказанъ за свой проступокъ.
И ангелъ скрылся изъ виду.
— Настя побѣжала навстрѣчу къ отцу и матери и подробно разсказала обо всемъ случившемся, причемъ, не желая выдавать Колю, умолчала о его продолжительномъ отсутствіи изъ дома и о краденыхъ ягодахъ.
— Но гдѣ же Коля?— спросила мама:— почему онъ не пришелъ встрѣтить насъ?
— Не знаю,— тихо отозвалась дѣвочка:— онъ только что былъ здѣсь.
— Странно!
— Надо поискать его.
— Коля, а Коля,— крикнулъ отецъ, выйдя изъ дома и направляясь къ огороду: — куда запропастился, видно опять что-нибудь набѣдокурилъ.
Но Коля не откликался. Встревоженный не на шутку, отецъ нѣсколько разъ обошелъ всѣ уголки и кустарники и уже намѣревался ни съ чѣмъ вернуться въ горницу, какъ вдругъ услыхалъ откуда-то, словно изъ подъ земли, слабый стонъ ребенка.
— Коля, гдѣ ты? откликнись, наконецъ!— вскричалъ онъ чуть не со слезами, оборачиваясь на-право и на-лѣво.
— Я здѣсь, папа, здѣсь — въ погребѣ… или скорѣе…— Папа мгновенно бросился къ погребу, съ силою рванулъ дверь, открылъ ее и засталъ Колю лежащаго на полу въ горькихъ слезахъ.
Оказалось, что мальчикъ, отправившись за сливками, чтобы полить ими украденныя ягоды, споткнулся, упалъ на ледъ и сильно расшибъ ногу.
Цѣлые два мѣсяца пришлось бѣднягѣ пролежать въ кровати, пролежать въ то время, когда другія дѣти играли и бѣгали на улицѣ. Это ему, конечно, казалось очень скучно, но зато послужило урокомъ на цѣлую жизнь, и онъ, часто припоминая слова: «не видятъ люди, но видитъ Богъ», изъ сквернаго, непослушнаго ребенка — сдѣлался такимъ превосходнымъ мальчикомъ, что его ставили въ примѣръ всѣмъ и каждому.

СЕРЕБРЯНЫЙ КЛУБОЧЕКЪ

Въ нѣкоторомъ царствѣ, въ нѣкоторомъ государствѣ, жили царь и царица; у нихъ были двѣ дочери, одну звали Пеструшкой, а другую — Вострушкой.
Пеструшку никто не любилъ, потому что она была злая и лѣнивая, а Вострушку, напротивъ, каждый расхваливалъ; да по правдѣ сказать нельзя было не хвалить ее: такая славная, умная дѣвочка, что просто прелесть!
Пошли онѣ обѣ однажды гулять и, заговорившись, зашли такъ далеко, что не знали даже, какъ домой воротиться.
— Все ты виновата,— упрекнула Пеструшка сестру.
— Чѣмъ, сестричка?— отозвалась послѣдняя:— развѣ я могла съ умысломъ заблудиться; повѣрь, мнѣ также непріятно, какъ и тебѣ, но дѣлать нечего; надо имѣть терпѣніе, авось съ Божьей помощью какъ-нибудь выберемся на дорогу.
— Да покуда выберемся, сколько идти-то придется!
— Что же дѣлать,— снова повторила Вострушка и принялась старательно оглядываться на всѣ стороны.
«Хоть бы встрѣтить кого», подумала дѣвочка, и вдругъ съ радостью, въ нѣсколькихъ тагахъ отъ себя, увидѣла словно изъ-подъ земли выросшую старушку.
— Бабушка,— обратилась она къ ней почтительно: — скажи пожалуйста, какъ намъ поближе и удобнѣе выбраться на дорогу, чтобы скорѣй до дому дойти?
— Вы развѣ заблудились?— отозвалась старушка.
— Заблудились, бабушка.
— Такъ разсказать трудно, потому что дорога идетъ и вправо, и влѣво, и опять на-право поворачиваетъ; а лучше вотъ что: идите вы обѣ ночевать ко мнѣ, завтра я сама доведу васъ до дому.
— А сегодня нельзя?— вмѣшалась въ разговоръ Пеструшка, все время молча стоявшая въ сторонѣ.
— Нельзя, дитятко.
— Почему?
— Поздно.
— Вовсе не поздно; просто тебѣ не хочется,— грубо замѣтила Пеструшка.
Старая женщина пристально взглянула на дѣвочку и, не говоря ни слова, покачала своей сѣдой головой.
— Перестань, Пеструшка, нехорошо,— останавливала ее сестра: — не надо говорить такъ рѣзко ни съ кѣмъ, а въ особенности съ тѣми, кто гораздо старше насъ.
— Замолчи, пожалуйста, я сама знаю, что дѣлаю.
— Охъ, какая бѣдовая,— шепотомъ проговорила старушка, и, обратившись къ Вострушкѣ, снова предложила слѣдовать за собою.
— Хорошо, бабушка, мы ночуемъ у тебя съ большимъ удовольствіемъ, если завтра рано утромъ ты проводишь насъ до дому.
— Конечно, провожу, но вотъ въ чемъ дѣло, друзья мои: я сама никогда не сижу безъ работы и терпѣть не могу тѣхъ, кто ничего не дѣлаетъ, потому намѣрена сегодня вечеромъ засадить васъ за вышиваніе.
— Можно, это очень пріятное занятіе.
— Пріятное занятіе,— сквозь зубы пробормотала Пеструшка, изподлобья взглянувъ на старуху.
— Что ты, дитятко, говоришь?— спросила старушка обернувшись.
Тебѣ какое дѣло,— отвѣтила Пеструшка, и, не обращая вниманія на разные знаки сестры, всѣми силами старавшейся ее успокоить, до того разсердилась, что даже высунула языкъ.
— Ай, ай, ай, какой срамъ! Ну, признаюсь, не ожидала ничего подобнаго отъ царской дочки,— замѣтила старая женщина, и, взявъ за руку Вострушку, пошла по направленію къ лѣсу.
— А меня-то здѣсь одну оставляете!— крикнула во слѣдъ имъ злая дѣвочка.
— Нѣтъ, дитятко, мы не оставляемъ тебя одну; иди, коли хочешь, только предупреждаю еще разъ, у меня всѣ сидятъ за работой.
Пеструшка надула губы и нехотя послѣдовала за незнакомкой. Идти пришлось не далеко; едва спустившись съ горы, онѣ очутились около небольшого деревяннаго домика, со всѣхъ четырехъ сторонъ обнесеннаго высокими заборами. Старушка три раза ударила костлявыми пальцами по калиткѣ.
— Сейчасъ,— послышался ей въ отвѣтъ такой же старческій голосъ.
Калитка затѣмъ распахнулась, и дѣвочки вошли на широкій дворъ, засаженный различными деревьями. Кругомъ все было тихо, спокойно, нигдѣ не было слышно звука человѣческаго голоса, а между тѣмъ, куда ни посмотришь — вездѣ работа кипѣла ключомъ. Безчисленное множество пауковъ ткало паутины, цѣлый рой пчелъ хлопоталъ въ ульѣ, муравьи сновали взадъ и впередъ по дорожкамъ таща въ муравейникъ прутики или соломинки; мошки, букашки, таракашки — всѣ, всѣ что-нибудь да работали.
— Вотъ видите-ли, друзья мои,— обратилась старушка къ обѣимъ дѣвочкамъ: — я правду сказала вамъ, что у меня безъ дѣла никто не сидитъ.
И повела ихъ въ домикъ, который весь состоялъ изъ двухъ небольшихъ покойчиковъ, занимаемыхъ самою хозяйкою. Въ углу одного изъ покойчиковъ стояли длинные пяльцы.
— Это что?— спросила Вострушка.
— Пяльцы, въ которыхъ я вышиваю коверъ,— отозвалась старушка: — онъ почти оконченъ, осталось немного, и вотъ именно эту-то работу я намѣрена дать вамъ обѣимъ, и знайте, что пока вы не кончите ее, не пущу домой ни ту ни другую.
Вострушка спокойно покорилась своей участи и, не теряя ни минуты, принялась за вышиваніе. Пеструшка же, напротивъ, сначала вздумала плакать, потомъ сердиться, ворчать; наконецъ со злостью схватила иглу и нарочно стала шить совсѣмъ не такъ, какъ слѣдовало, сбилась съ узора, перепутала шерсти, и когда замѣтила ошибку, то, схвативъ ножницы, должна была распороть все какъ есть и начать снова.
Цѣлую ночь просидѣли обѣ дѣвочки за пяльцами. Къ утру урокъ Вострушки оказался исполненнымъ, что же касается до Пеструшки, то она не сдѣлала и половины.
— Противная Вострушка, зачѣмъ успѣла кончить раньше,— кричала маленькая злючка.
— Да я же говорила тебѣ, что не надо терять времени въ слезахъ и капризахъ.
— Противная, противная,— повторяла тѣмъ временемъ Пеструшка, которая имѣла обыкновеніе всегда и во всемъ винить сестру:— ты это сдѣлала нарочно, чтобы раньше уйти отсюда, но я перехитрю тебя.
И съ досадой оттолкнувъ пяльцы, она о чемъ-то глубоко задумалась. Прошло около часа. На дворѣ стало совершенью свѣтло: букашки, мошки, таракашки, пауки, пчелы и муравьи принялись опять за дѣло.
Пеструшка вышла изъ избы, чтобы посмотрѣть на нихъ, но черезъ нѣсколько минутъ снова вернулась и, обратившись къ сестрѣ, повидимому совершенно спокойнымъ голосомъ, предложила немножко прогуляться.
Вострушка взглянула вопросительно; ей показалось страннымъ, что маленькая злючка заговорила ласково и кротко.
— Что же ты такъ смотришь на меня?— спросила послѣдняя, улыбнувшись.
— Ничего.
— То-то ничего; понять видно не можешь, почему я перестала плакать и сердиться.
— Да, Пеструшка, ты угадала; перемѣна, которую я вижу, меня поражаетъ и вмѣстѣ съ тѣмъ радуетъ, потому что пора, давно пора сдѣлаться лучше и добрѣе.
Маленькая злючка ничего не отвѣчала, только улыбнулась какой-то коварной улыбкой; но Вострушка не обратила вниманія на эту улыбку и продолжала слѣдовать дальше.
— Куда ты меня ведешь?— спросила она наконецъ, замѣтивъ, что онѣ подходятъ къ самому колодцу.
— Я хочу показать очень интересную вещь.
— Какую?
— Сейчасъ узнаешь, взгляни только въ глубину колодца.
Вострушка нагнулась, а Пеструшка, не долго думая, незамѣтно подбѣжала сзади и такъ ловко подтолкнула ее, что бѣдняжка не успѣла опомниться, какъ уже очутилась въ колодцѣ.
— Ай, ай!— кричала несчастная дѣвочка, схватясь за желѣзную цѣпь, къ которой было привязано ведро; но или отъ испуга, или отъ недостатка силъ, цѣпь выскользнула у нея изъ рукъ, она потеряла сознаніе и пошла ко дну, гдѣ, въ концѣ-концовъ опомнившись, съ удивленіемъ увидѣла себя лежащей на мягкой постелькѣ, сдѣланной изъ свѣжей травы, мху и полевыхъ цвѣтовъ, о водѣ да и колодцѣ не было и помину.
— Гдѣ это я?— проговорила она, протирая глаза и осматриваясь во всѣ стороны.
— Будь покойна, не тревожься,— отвѣтила ей сидѣвшая около лягушка:— ты попала во владѣнія доброй волшебницы, родной дочери той самой старухи, которая затащила васъ съ сестрой къ себѣ и велѣла дошивать коверъ.
— Да, да, теперь припоминаю, но гдѣ же сестра моя, гдѣ эта старуха, гдѣ коверъ?
— Сестра твоя доканчиваетъ заданную работу; она хотѣла было обмануть старуху, сказавъ, что ты въ продолженіи цѣлой ночи ничего не дѣлала и затѣмъ съ горя бросилась въ воду, а она, т.-е. Пеструшка, дошила все какъ слѣдуетъ; старуха же хорошо видѣла, какъ трудилась ты и какъ лѣнилась Пеструшка. Поэтому сію минуту послала гонца къ своей дочери, приказавъ спасти тебя, чтобы немедленно доставить къ отцу и матери.
— А Пеструшка?
— Про Пеструшку ничего не знаю.
— Какъ же я вернусь одна домой? Меня спросятъ, гдѣ Пеструшка.
— И на это ничего не могу отвѣтить; если хочешь, обратись къ самой волшебницѣ.
— Проводи меня къ ней.
— Охотно,— отозвалась лягушка и, неуклюже запрыгавъ по травѣ, привела Вострушку къ душистому кусту розъ, гдѣ жила добрая волшебница.
Пока лягушка прыгнула въ глубину куста, дѣвочка осматривалась кругомъ, любуясь окружавшимъ ее превосходнымъ садомъ и фонтанами. Но вотъ послышался какой-то шорохъ, кустъ распался на двѣ стороны и посерединѣ его появилась статная фигура молодой женщины, съ ногъ до головы усыпанной цвѣтами.
— Очень рада, что ты очнулась и чувствуешь себя хорошо,— заговорила женщина, обратившись къ Вострушкѣ. Возьми отъ меня этотъ клубочекъ съ золотыми нитками, брось его прямо передъ собой на дорогу, а нитку въ рукахъ держи, онъ приведетъ тебя прямо къ дому.
Вострушка искренно поблагодарила добрую волшебницу и только что хотѣла спросить ее о Пеструшкѣ, какъ вдругъ къ крайнему изумленію замѣтила, что волшебница, лягушка и очаровательный садъ — все мигомъ исчезло…
Только одна широкая дорога виднѣлась передъ глазами, да золотой клубочекъ чувствовался въ кулакѣ. Подумала Вострушка, подумала,— жаль было сестры, несмотря на то, что она поступила относительно ея не хорошо и не дружелюбно, но дѣлать нечего — рѣшилась идти одна, разсказать родителямъ правду; бросила клубочекъ, конецъ нитки крѣпко-на-крѣпко зажавъ въ своихъ маленькихъ пальчикахъ.
Къ вечеру того же самаго дня дошла она до дому.
Когда царь и царица узнали объ отсутствіи младшей дочери, то, конечно, сильно взволновались, тѣмъ болѣе, что Вострушка не разсказала имъ, какъ дурно поступила относительно ея сестра, а только сообщила, что она оставлена старухою дошивать коверъ и неизвѣстно когда будетъ отпущена. Царица залилась горючими слезами, царь то же самое.
— Батюшка, матушка, не плачьте,— старалась успокоить ихъ Вострушка: — я припрятала остатки серебрянаго клубочка, подареннаго мнѣ доброю волшебницею. Возьмите его и попробуйте бросить передъ собой, держа въ рукѣ конецъ нитки; можетъ быть онъ приведетъ васъ туда, гдѣ находится теперь Пеструшка.
Царь съ радостью ухватился за эту мысль и на слѣдующій день, съ первыми лучами восходящаго солнца, пустился въ путь-дорогу.
— Клубочекъ, клубочекъ, сослужи мнѣ службу, вѣкъ не забуду,— безпрестанно повторялъ царь, слѣдуя верхомъ на лошади за клубочкомъ.
Клубочекъ, ничего не отвѣчая, катился впередъ все прямо и прямо до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, показалась избушка старой женщины.
Тогда увидѣвъ въ открытое окно знакомую фигуру дочери, поспѣшно слѣзъ царь съ коня и началъ стучаться. Пеструшка сама выбѣжала навстрѣчу и просила сейчасъ же увезти ее домой; но въ эту самую минуту показалась старуха.
— Нѣтъ, дитя мое,— сказала она: — твоя сестра по добротѣ сердечной и родственному чувству не передала ни отцу, ни матери, какъ нечестно поступила ты относительно ея, а потому я не пущу тебя до тѣхъ поръ, пока ты не зашьешь коверъ, который я нарочно распорола весь сначала; царю же разскажу подробно все, какъ было, и увѣрена, что онъ вполнѣ меня оправдаетъ. Войди сюда батюшка, Царь-Государь, войди въ мою убогую хатку,— добавила она, обратившись къ отцу Пеструшки и, усадивъ его на самое парадное мѣсто, начала разсказъ о дурномъ поступкѣ дѣвочки.
Царь слушалъ внимательно; затѣмъ, когда разсказъ былъ оконченъ, всталъ съ мѣста и, поклонившись старухѣ, молча отправился въ обратный путь.
— Ну, что же? Гдѣ Пеструшка?— спросила царица, когда онъ вернулся.
Царь передалъ разсказъ старухи; царица пришла въ ужасъ, призвала Вострушку и заставила сознаться въ томъ, какъ ужасно оскорбила ее младшая сестра.
— Бѣдная ты моя дѣвочка,— сказала она, обнимая дочь:— хорошая, добрая…
Вострушка разрыдалась и просила никогда не напоминать о поступкѣ Пеструшки.
Прошло два мѣсяца; царь, полагая, что срокъ наказанія кончился, отправился опять за Пеструшкой, и опять вернулся ни съ чѣмъ; такимъ образомъ повторилось еще два раза; наконецъ, на третій — старуха отпустила ее.
Вернувшись домой дѣвочка долго, долго плакала, просила прощенья у сестры и дала честное, благородное слово исправиться.

РУСЛАНЪ-БОГАТЫРЬ

Въ нѣкоторомъ царствѣ, въ нѣкоторомъ государствѣ, жилъ-былъ богатырь, по имени Русланъ.
Всѣ окружные жители боялись его, какъ какое-нибудь пугало, потому что онъ слылъ за чрезвычайно нехорошаго, злого человѣка, для котораго ничего не значило не только обидѣть чѣмъ ближняго, но даже лишить жизни.
Довелось ему однажды отправиться, вмѣстѣ съ однимъ изъ пріятелей, въ сосѣдній лѣсъ на охоту. Охота выпала такая удачная, что богатырь загулялся до глубокой ночи.
— Какъ же теперь домой воротиться,— сказалъ ему товарищъ:— смотри, темень какая, ни эти не видно, а путь-то далекій.
— Правда,— отвѣчалъ богатырь:— чѣмъ путаться по болотамъ, да ночевать просто на травѣ, проберемся мы лучше къ жилищу бабы-яги — костяной ноги, которая, какъ ты знаешь, находится недалеко отсюда.
— Нѣтъ, нѣтъ!— испуганно воскликнулъ товарищъ:— ни за что на свѣтѣ.
— Почему?
— Она такая злющая, что не приведи Господи; вопервыхъ, не пуститъ, а во-вторыхъ, коли и пуститъ, такъ не на радость.
— Смѣетъ она не пустить меня! Я разнесу такъ, что своихъ не узнаетъ!— возразилъ богатырь и, со словами: «ѣдемъ», повернулъ своего лихого коня по направленію къ жилищу бабы-яги — костяной ноги.
— Батюшка, богатырь, не ѣзди, воротись, послушай добраго совѣта — воротись!— пробовалъ остановить его товарищъ; но чѣмъ больше уговаривалъ онъ его, тѣмъ было хуже; богатырь только сердился, да глубже всаживалъ шпоры въ бока лошади.
Менѣе чѣмъ черезъ полчаса доскакали они, наконецъ, до избушки бабы-яги. Русланъ спрыгнулъ съ лошади и началъ стучаться что было силы.
— Кто тамъ?— послышался изъ избушки сиплый, старческій голосъ.
— Я, богатырь Русланъ, передъ которымъ трепещитъ весь околотокъ, отворяй скорѣе, пусти ночевать.
— Пусть себѣ трепещитъ околотокъ, до меня это не касается, и двери открывать не намѣрена.
— Какъ не намѣрена, когда я приказываю?
— Приказаніе твое слушаю, но не исполняю,— отвѣчалъ старческій голосъ, и затѣмъ сію же минуту раздался громкій, раскатистый хохотъ.
— Какъ, что?— воскликнулъ богатырь, весь позеленѣвъ отъ злости и, попытался сейчасъ же разломать дверь. Но несмотря на всѣ усилія, дверь не поддавалась.
— Огня сюда, огня! Я подожгу избушку!— кричалъ Русланъ, не помня себя отъ бѣшенства.
Товарищъ не двигался съ мѣста.
— Что же, боишься?— спросилъ Русланъ.
— Да, боюсь, мнѣ страшно. Я чувствую, что ни за какія блага не въ состояніи исполнить твоей воли.
— Тогда я самъ это сдѣлаю,— отозвался Русланъ и безъ долгихъ разсужденій, взявъ спичку изъ рукъ дрожавшаго товарища, собственноручно поджегъ одинъ изъ четырехъ угловъ крошечной избушки.
Пламя быстро охватило ее; дымъ повалилъ клубомъ. Старая колдунья заметалась, схватила стоявшую въ углу метлу и, сѣвъ на нее, мгновенно вылетѣла черезъ трубу на улицу.
— Ага, струсила!.. Видно плохо пришлось, не до шутокъ!— крикнулъ вслѣдъ ей Русланъ.
— Не до шутокъ-то не до шутокъ, только кому? мнѣ или тебѣ? посмотримъ!— отозвалась колдунья и, бросивъ къ ногамъ Руслана прекрасную алую розу, въ одну минуту скрылась изъ виду.
— На память, должно быть,— сказалъ Русланъ насмѣшливо: — надо приколоть къ груди дорогой подарокъ.
Но не успѣлъ онъ прикоснуться къ прекрасной розѣ, какъ вдругъ почувствовалъ, что съ нимъ творится что-то особенное: руки и ноги его куда-то исчезаютъ, туловище, становится узкое, длинное и — о, ужасъ! изъ грознаго, статнаго, храбраго богатыря онъ превращается въ небольшую гаденькую змѣйку.
Онѣмѣвшій отъ ужаса и удивленія, товарищъ, въ первую минуту стоялъ неподвижно, словно вкопанный, но затѣмъ, опомнившись и вѣроятно струсивъ при мысли, чтобы и его не постигла та же участь, махнулъ рукой и бросился бѣжать назадъ безъ оглядки.
Остался Русланъ одинъ-одинешенекъ. И страшно-то ему, и гадко взглянуть на самого себя, а между тѣмъ, ни чего не подѣлаешь.
Проходитъ день, другой, третій — пресмыкается Русланъ по полю; наконецъ видитъ, на-право по близости течетъ рѣка, широкая-преширокая.
«Дай,— думаетъ бѣдняга:— брошусь въ воду, по крайней мѣрѣ одинъ конецъ, а то что за жизнь такая? Стыдно въ свѣтъ показаться!..»
И ползетъ прямо по крутому, обрывистому берегу.
— Куда путь держишь?— останавливаетъ его на дорогѣ маленькая ящерка.
— Топиться иду!— отвѣчаетъ Русланъ.
— Зачѣмъ?
— Тяжело жить на свѣтѣ въ такомъ гадкомъ тѣлѣ, послѣ того, какъ привыкъ видѣть себя человѣкомъ, да еще молодымъ, красивымъ и первымъ силачемъ во всемъ околоткѣ.
— Полно, перестань, что за малодушіе!— отвѣчаетъ ящерка.— Я тоже когда-то была не тѣмъ, чѣмъ видишь меня теперь, да вотъ мирюсь со своей горькой долей, не жалуюсь.
— А чѣмъ же ты была прежде, милая ящерка?
— Выла я молодой красавицей-царевной, и знатной, и богатой. Всѣ меня любили и ласкали до тѣхъ поръ, пока однажды я вдругъ прогнѣвила какую-то старую колдунью, которая повстрѣчалась во время прогулки, и со злости, что я не подала ей напиться, превратила изъ молодой дѣвушки — въ гадкую, ничтожную ящерицу.
— Бѣдная, жаль мнѣ тебя всей душою; знаю по опыту, какъ тебѣ должно быть обидно.
— Да, но какъ видишь, топиться не иду, потому надѣюсь рано или поздно снова сдѣлаться царевной.
— А я не смѣю ни на что надѣяться.
— Напрасно, почемъ знать чего не знаешь? Послушайся моего дружескаго совѣта: не топись, можетъ быть и тебѣ счастье улыбнется.
Но бѣдный змѣй не ждалъ никакого счастья и, поклонившись ящеркѣ, уже готовился продолжать путь по направленію къ рѣкѣ, какъ вдругъ увидалъ прямо передъ собою огромную птицу съ такими пестрыми, яркими, разноцвѣтными перьями, что на нее даже больно было смотрѣть. Онъ отшатнулся назадъ.
Птица, услышавъ шорохъ, испугалась, встрепенулась, вспорхнула съ дерева, на которомъ сидѣла, и направилась тоже къ рѣкѣ, незамѣтно для самой себя выронивъ изъ праваго крыла два самыхъ красивыхъ, золотыхъ перышка. Одно изъ нихъ упало на спину змѣя, другое на спину ящерицы и — о, чудо! о, радость!— оба они моментально преобразились — онъ въ прежняго статнаго, красиваго богатыря, а она въ прекрасную молодую дѣвушку.
На мѣсто глухой ночи, наступилъ ясный, солнечный день. Поспѣшно вернулся Русланъ вмѣстѣ съ красавицей-царевной въ свое царство, гдѣ былъ радостно встрѣченъ друзьями-пріятелями, которые, узнавъ отъ его товарища о приключившемся съ нимъ несчастій, очень грустили.
Скромная ящерка или, вѣрнѣе выразиться, теперь прекрасная царевна сдѣлалась невѣстою Руслана.
Свадьбу отпировали на славу, гостей понаѣхало со всѣхъ четырехъ сторонъ свѣта, и пиръ задали такой, какого еще никто никогда не запомнилъ. Однимъ словомъ, такой, что ни въ сказкѣ сказать, ни перомъ написать.

ДВѢ КОЗОЧКИ

Жили были двѣ маленькія козочки; одну звали Муму, а другую Туту.
Жили онѣ на краю дремучаго лѣса, у лѣсничаго, который заботился о нихъ и берегъ ихъ почти наравнѣ съ собственными дѣтьми.
Встанетъ, бывало, утромъ рано-ранешенько; первымъ дѣломъ своихъ малютокъ напоитъ теплымъ молочкомъ, а затѣмъ сейчасъ же принимался за козочекъ; дастъ имъ кормъ, питье, и если погода стоитъ не холодная — выпуститъ побродить около хижины.
Случилась, однажды лѣснику, необходимость отправиться по дѣламъ въ сосѣдній городъ.
— Ну, козочки,— сказалъ онъ, войдя въ хлѣвушку:— сегодня гулять не ходите, пока я не возвращусь, а то грѣхомъ еще изъ лѣсу волкъ выскочитъ, упаси Боже, тогда вамъ не сдобровать.
Козочки точно поняли эти слова, потому что взглянули на лѣсника умоляющимъ взоромъ, какъ бы прося выпустить ихъ хоть на минутку.
— Нѣтъ, нѣтъ,— отозвался послѣдній:— сидите!— и, захлопнувъ дверь, вышелъ на улицу, осѣдлалъ лошадь, надѣлъ новый овчинный тулупъ и отправился въ путь-дорогу.
Козочки начали играть въ хлѣвушкѣ, но скоро это имъ надоѣло; онѣ безпрестанно подбѣгали къ двери, нюхали ее, и мордочкой старались какъ-нибудь открыть; усилія ихъ, однако, оказались напрасными,— дверь была заперта слишкомъ крѣпко.
«Нечего дѣлать»,— подумали маленькія шалуньи, и съ горя, забившись въ уголъ, плотно прижались другъ къ другу и почти сейчасъ же заснули. Онѣ, вѣроятно, проспали бы очень долго, еслибъ, наконецъ, за стѣной не раздался какой-то шорохъ.
Козочки встрепенулись, осторожно поднялись съ мѣста, подкрались къ самой двери, заглянули въ щель, да такъ и обмерли отъ страха… Около хлѣвушки стоялъ огромный-преогромный волкъ и всѣми силами старался толкнуть дверь, которая на ихъ несчастье отворялась во внутрь.
Положеніе бѣдныхъ подругъ съ каждой минутой становилось ужаснѣе.
— Выпрыгнемъ въ окно,— предложила Муму.
— Оно заткнуто соломой,— отозвалась Туту.
— Солому можно вытащить.
И, не долго думая, онѣ принялись за работу; но, или отъ страха, или отъ непривычки, только дѣло не спорилось.
Вмѣсто того, чтобы открывать отверстіе, онѣ еще плотнѣе закупоривали его. Волкъ же тѣмъ временемъ напиралъ и напиралъ. Перепуганныя козочки ясно слышали, какъ дверь трещала, скрипѣла на заржавленныхъ петляхъ; казалось, еще минута — и незваный гость ворвется въ ихъ скромное жилище.
Бѣдняжки, потерявъ надежду на спасеніе, опять прижались къ углу. На этотъ разъ онѣ уже не спали, а сильно дрожа всѣмъ своимъ маленькимъ тѣльцемъ, съ ужасомъ покорились судьбѣ и ждали неминуемой смерти.
Но вотъ вдругъ по двору послышался конскій топотъ. Козочки смекнули, что это хозяинъ воротился изъ города и надѣялись, что волкъ немедленно убѣжитъ обратно въ лѣсъ, но волкъ не унимался, разсчитывая до прибытія лѣсничаго все-таки какъ-нибудь успѣть схватить свою добычу. Онъ продолжалъ усердно ломиться. Дверь крякнула, нагнулась; хищное животное быстро юркнуло въ хлѣвушку, оскалило зубы, раскрыло ужасную пасть. Ему оставалось сдѣлать еще одинъ послѣдній шагъ, чтобъ завладѣть онѣмѣвшими отъ ужаса козочками, какъ позади раздался выстрѣлъ, и онъ замертво упалъ на разостланную въ хлѣву солому. Козочки были спасены.
Вошедшій сію же минуту лѣсничій со страхомъ осмотрѣлся кругомъ; онъ держалъ въ рукѣ ружье, которымъ только-что убилъ волка, находясь въ большомъ страхѣ, не попалъ-ли по нечаянности въ одну изъ своихъ любимицъ и успокоился только тогда, когда обѣ онѣ,'[цѣлыя и невредимыя, выбѣжали къ нему навстрѣчу.

ЦАРЕВНА ВАСИЛЕКЪ И ЦАРЕВИЧЪ РЖАНОЙ-КОЛОСОКЪ

Схоронила маленькая Маша своего родителя-батюшку, схоронила родную матушку и осталась на бѣломъ свѣтѣ круглой сиротинкой. Избушку, лошадь и корову, составлявшія все богатство дѣвочки, сосѣди взяли за долги, а ее, бѣдняжку, сначала-было выпихнули просто на улицу, но потомъ пожалѣвъ видно и боясь, чтобы она грѣхомъ гдѣ еще не замерзла зимой, порѣшили на общемъ совѣтѣ отдать на воспитаніе старой Пахомовнѣ, которая съ незапамятныхъ временъ жила въ одной изъ лачужекъ на краю деревни и сама питалась только людскимъ подаяніемъ.
Пахомовна приняла сиротку, обѣщала не дать умереть съ голоду, но одѣвать положительно отказалась; а у бѣдной Маши, кромѣ единственнаго красненькаго платьица, да стоптанныхъ башмаковъ, ничего не было за душою.
Бѣдняжка стыдилась въ такомъ одѣяніи показаться на улицу, въ особенности въ праздничный день, когда всѣ крестьянскія дѣвочки наряжались въ цвѣтные сарафаны, и всегда старалась запрятаться куда-нибудь по дальше, чтобы ее никто не видѣлъ.
Но вотъ наступила пора храмового праздника въ селѣ, гдѣ жила Маша. Мужички за нѣсколько дней начали дѣлать различныя приготовленія: мели улицы, подкрашивали заборы; крестьянскія женщины мыли, чистили избы; молодыя дѣвушки шили новые наряды.
Маша смотрѣла на все это съ тоскою: «кому праздникъ,— думала дѣвочка: — а для меня всегда будни!» и, присѣвъ въ уголокъ избушки, горько плакала.
На улицахъ, между тѣмъ, какъ говорится, дымъ шелъ коромысломъ; молодежь бѣгала, играла, пѣла пѣсни и рѣзвилась отъ души.
— Хоть бы однимъ глазкомъ посмотрѣть на общее веселье,— вдругъ громко вскрикнула сиротка,
— Кто же тебя держитъ дитятко?— отозвалась Пахомовна.— Сходи, чего сидишь за печкой, словно старуха столѣтняя.
— Нельзя, бабушка.
— Почему нельзя?
— Стыдно въ такомъ одѣяніи, смѣяться будутъ.
— Ну вотъ, смѣяться! Чего на нихъ смотрѣть; дуракъ посмѣется, а умный пойметъ, что на нѣтъ и суда нѣтъ. Ступай, дитятко, развѣй тоску-кручинушку, а то даже больно смотрѣть, какъ ты все тоскуешь да плачешь.
— Ладно, бабушка,— отвѣчала Маша: — пойду, будь что будетъ.
И съ этими словами вышла изъ избушки. Но прежде чѣмъ отправиться на улицу, гдѣ происходили игрища, тихонько пробираясь сквозь заборъ по задворкамъ, юркнула прямо на зеленый лугъ, чтобы нарвать полевыхъ цвѣтовъ, сплесть изъ нихъ вѣночекъ и, надѣвъ его на свою кудрявую головку, хотя немного поприкрасить далеко не праздничный костюмъ.
Набравъ различныхъ цвѣтовъ и зелени, Маша присѣла на камешекъ и принялась за работу, по окончаніи которой хотѣла немедленно вернуться въ село; но поразсѣянности свернула въ противоположную сторону и пошла впередъ по дорогѣ, ведущей въ ржаное поле, гдѣ ей такъ понравилось, что она незамѣтно для самой себя зашла очень далеко. Наконецъ, послѣ двухчасовой ходьбы, Маша почувствовала усталость и хотѣла вернуться, но вдругъ къ ужасу замѣтила, что она заблудилась.
Выйти на дорогу не было никакой возможности; длинныя соломины, на которыхъ величаво покачивались крупные, толстые колосья, окружали бѣдную дѣвочку со всѣхъ сторонъ и были настолько высоки, что мѣшали смотрѣть впередъ, лишая всякой возможности выбраться на дорогу. Она готова была расплакаться, какъ вдругъ услыхала гдѣ-то по близости легкій шорохъ и звонъ словно нѣсколькихъ маленькихъ колокольчиковъ.
— Что бы это могло быть?— машинально проговорила дѣвочка, и не успѣла сдѣлать двухъ шаговъ по направленію, откуда доносился звонъ, какъ увидѣла такое необыкновенное зрѣлище, что даже испугалась.
Шесть сѣренькихъ мышекъ, запряженныя въ крошечную открытую коляску, медленно подвигались къ ней; седьмая, точно такая же мышка, сидѣла на козлахъ за кучера, держа въ лапкѣ длинный бичъ.
На задней подушкѣ, оригинальнаго экипажа, помѣщалось какое-то голубое движущееся пятнышко, которое разглядѣть съ перваго раза было очень трудно. Не то казалось оно цвѣткомъ, не то человѣческимъ туловищемъ; напротивъ его на передней подушкѣ виднѣлось тоже что-то необыкновенное, не то мужская фигура, не то простой ржаной колосокъ.
Маша въ первую минуту очень испугалась, но потомъ стала пристально всматриваться.
Коляска, между тѣмъ, подвигалась все ближе и ближе; дѣвочка догадалась, что звонъ происходилъ потому, что на шейкѣ каждаго мышенка привѣшаны колокольчики; это ее очень забавляло; она невольно залюбовалась крошечными звѣрьками и окончательно пришла въ удивленіе, когда увидѣла, что изъ коляски вышли двѣ точно такія же крошечныя фигурки — одна мужская, другая женская.
Первая, изъ жирнаго, налитого колоска, какимъ казалась издали, превратилась въ каплюшку-рыцаря, въ шлемѣ, латахъ и полномъ костюмѣ соломеннаго цвѣта.
Барыня оказалась красивой женщиной, одѣтой въ темно-синее платье, сдѣланное не изъ матеріи, а изъ цвѣточныхъ лепестковъ.
— Какимъ образомъ смѣла ты забрести въ мое владѣніе?— вскрикнулъ каплюшка-рыцарь, обратившись къ Машѣ:— не знаешь, что-ли, что здѣсь все безъ исключенія принадлежитъ мнѣ, и только одному мнѣ.
Маша струсила и молча опустила глаза.
— Перестаньте, царевичъ, не гнѣвайтесь,— раздался вдругъ голосъ царевны, стоявшей рядомъ съ маленькимъ царевичемъ.— Смотрите, вы совсѣмъ испугали бѣдную дѣвочку, она дрожитъ словно въ лихорадкѣ. Не бойся, милая,— продолжала крошечная царевна нѣжнымъ, ласковымъ голосомъ:— тебѣ не сдѣлаютъ вреда; рыцаря этого зовутъ царевичъ-колосокъ, онъ мой женихъ, любитъ меня больше всего на свѣтѣ и я упрошу его быть, снисходительнѣе.
Маша съ благодарностью взглянула на крошечную царевну, которая дѣйствительно, указывая на нее глазами рыцарю, принялась его упрашивать о помилованіи.
— Хорошо, милая царевна,— отвѣчалъ онъ уже почти совершенно спокойно: — я не стану больше бранить дѣвочку, но она за это должна сознаться чистосердечно, какимъ образомъ и зачѣмъ забрела сюда?
Маша исполнила его желаніе, разсказавъ подробно свою горькую жизнь и все, что накопилось у нея на сердцѣ.
— Бѣдняжка,— въ одинъ голосъ отозвались царевичъ и царевна:— не тоскуй, мы тебѣ поможемъ.
Маша взглянула недовѣрчиво.
— Не вѣришь?— кротко спросила царевна.
— Хотѣлось бы вѣрить, царевна, да…
— Да не вѣрится,— смѣясь перебила крошка-царевна-василекъ свою собесѣдницу:— вѣрь, мы тебя не обманываемъ. Вотъ, возьми на память о насъ этотъ цвѣтокъ, онъ принесетъ тебѣ счастье,— добавила она и, подавъ изумленной Машѣ темно-голубой василекъ, мгновенно скрылась изъ виду.
Не успѣла Маша взять въ руки василекъ, какъ вдругъ замѣтила, что на мѣсто выпачканной, изодранной юбочки на ней надѣто роскошное платье, все вышитое серебромъ, золотомъ и драгоцѣнными камнями.
Она пришла положительно въ восторгъ и хотѣла сію же минуту бѣжать за своими благодѣтелями, но не успѣла моргнуть глазомъ, какъ не только царевна и царевичъ, но даже ихъ оригинальный экипажъ, запряженный шестью мышатами, неизвѣстно куда скрылись изъ виду.
Неужели все это былъ сонъ?— проговорила она печально.
— Нѣтъ, Маша, не сонъ,— заговорилъ вдругъ василекъ, который Маша по прежнему держала въ рукахъ.— Все, что сейчасъ случилось, было дѣйствительно на яву.
— Гдѣ же тогда прекрасная царевна и женихъ ея?— спросила Маша, чрезвычайно удивившись тому, что темно-голубой василекъ говоритъ человѣческимъ голосомъ.
— Они отправились дальше; имъ надо успѣть объѣхать все поле до заката солнца.
— Жаль; мнѣ хотѣлось поблагодарить и царевну, и царевича за превосходное платье. Какъ обрадуется Пахомовна, когда увидитъ меня въ такомъ красивомъ нарядѣ!.. Какъ позавидуютъ крестьянскія дѣвочки! Но однако пора подумать о возвращеніи домой, а я не знаю еще, куда повернуть, чтобы выйти на дорогу.
— Не безпокойся, я укажу тебѣ ближайшій путь,— снова заговорилъ василекъ и, выскользнувъ изъ рукъ дѣвочки, запрыгалъ впередъ по тропинкѣ.
Маша послѣдовала за нимъ молча; она не могла надивиться всему случившемуся и окончательно потеряла голову, когда, придя къ небольшому огороду, гдѣ стояла ихъ полусгнившая, развалившаяся хижина, вдругъ увидѣла на мѣстѣ ея великолѣпный замокъ, окруженный тѣнистымъ садомъ и высокою чугунною рѣшеткою.
— Ты не туда привелъ меня,— обратилась Маша къ васильку, спокойно остановившемуся около широкой каменной лѣстницы, ведущей въ замокъ.
— Какъ не туда? Я привелъ тебя домой къ твоей Пахомовнѣ.
— Нѣтъ, мы живемъ съ Пахомовной въ маленькой хижинѣ, а это какой-то совершенно неизвѣстный огромный дворецъ, о которомъ мнѣ никогда даже и во снѣ не снилось; я не пойду туда.
— Почему?
— Боюсь!
— Чего?
— Тамъ, вѣроятно, все незнакомые люди.
— Какіе незнакомые люди? Тебѣ по-русски говорятъ, мы пришли домой къ Пахомовнѣ.
Но Маша не двигалась съ мѣста до тѣхъ поръ, пока въ концѣ-концовъ въ одномъ изъ зеркальныхъ оконъ очаровательнаго замка не показалось давно знакомое ей старческое лицо старушки.
— Бабушка, вѣдь это ты?— крикнула она тогда Пахомовнѣ.
— Я, родная, я,— раздался сверху голосъ Пахомовны.
— Но гдѣ же наша хижина и какимъ образомъ попала ты въ этотъ роскошный домъ?
— Иди сюда, Машутка, все узнаешь. Исторія такая приключилась, что просто, какъ говорится, ни въ сказкѣ сказать, ни перомъ описать.
Успокоенная присутствіемъ Пахомовны, Маша рѣшилась подняться по лѣстницѣ; но прежде, чѣмъ сдѣлать шагъ впередъ, обратилась къ все еще стоявшему тутъ васильку -съ предложеніемъ слѣдовать за нею.
— Нѣтъ, Маша,— отозвался онъ, нагнувшись на своемъ тонкомъ стебелькѣ, словно кланяясь: — больше мнѣ здѣсь дѣлать нечего, я исполнилъ то, что было приказано царевной и царевичемъ, т.-е. проводить тебя до мѣста; теперь долженъ возвращаться обратно въ поле, иначе на меня разсердятся. Прощай и будь счастлива!
И. въ ту же минуту исчезъ неизвѣстно куда, точно сквозь землю провалился.
— Иди же сюда, Маша, иди!— раздавался между тѣмъ голосъ Пахомовны.
Маша начала взбираться по лѣстницѣ и, съ любопытствомъ оглядываясь на всѣ стороны, не могла надивиться той роскоши, блеску и богатству, которые встрѣчалось всюду. Прошла она первую комнату, вторую, третью, четвертую; наконецъ отворила высокую дубовую дверь и очутилась лицомъ къ лицу съ бабушкой Пахомовной.
— Бабушка!
— Маша!— вскричали онѣ въ одинъ голосъ и бросились другъ къ другу на шею.
— Господи, какое на тебѣ превосходное платье, Маша,— вскричала Пахомовна, съ любопытствомъ разглядывая дѣвочку.
— Что платье, пустяки, а вотъ дворецъ-то, бабушка, дворецъ-то какой. Да разскажи же мнѣ, какъ ты въ него попала и куда дѣвалась хижина?
— Ахъ, ахъ, ужъ и не говори,— отвѣчала старушка, опускаясь въ мягкое бархатное кресло и сажая Машу къ себѣ на колѣни.— Сплю это я, знаешь, безъ тебя, свернувшись на лавочкѣ, сплю таково крѣпко да пріятно, какъ никогда еще не спала въ жизни; вдругъ слышу около нашей избушки творится что-то необыкновенное, не то звонъ, не то шорохъ, не то шопотъ какой раздается… Открыла глаза — ничего не вижу; думала во снѣ померещилось — нѣтъ, слышу и на яву то же самое; тогда я встала съ лавки, накинула на плечи свою рваненькую кацавеечку, подошла къ двери, отворила ее, да такъ и ахнула! Около самаго нашего крылечка увидѣла я крошечную-прекрошечную колясочку, запряженную шестью сѣренькими мышатами; въ коляскѣ сидѣла такая же капельная царевна.
— Царевна-Василекъ?— перебила Маша.
— А ты почему знаешь?
— Потому что она повстрѣчалась мнѣ въ полѣ и дала это прекрасное платье.
— Но она здѣсь была не одна, Маша.
— Знаю, бабушка, все знаю: съ ней сидѣлъ рядомъ крошечный соломенный человѣчекъ — ея женихъ, по имени Царевичъ-Колосокъ.
— Да, Маша, вѣрно.
— Но что же дальше, бабушка?
— Дальше, дитятко, то, что не успѣла я глазомъ моргнуть, какъ и царевна, и царевичъ, и коляска, запряженная мышатами, въ одинъ мигъ куда-то исчезли… Кругомъ меня раздался шумъ и трескъ, затѣмъ все стихло; я оглянулась, и что-же?— на мѣстѣ нашей гнилой избушки увидала этотъ самый превосходный замокъ.
— Да, бабушка, чудеса, какъ есть чудеса,— отозвалась Маша и долго-долго еще толковала со старушкой обо всемъ случившемся.

ЗАКОЛДОВАННАЯ ДУДОЧКА

Въ нѣкоторомъ царствѣ, въ нѣкоторомъ государствѣ, жилъ царь съ царицей и двумя царевнами; старшую звали Любаша, а меньшую — Дуняша.
Когда онѣ выросли и пришла пора выдавать ихъ замужъ, царь созвалъ жениховъ со всего околотка.
Много понаѣхало разныхъ царей и королевичей, но еще того больше простого люда, потому что каждому хотѣлось попытать счастья сдѣлаться царскимъ зятемъ.
Въ числѣ такихъ молодчиковъ явился одинъ пастушокъ изъ сосѣдняго села, по имени Кирюшка; царевнѣ и царю это не особенно понравилось, но дѣлать было нечего: согласно объявленнаго приказа, права для всѣхъ считались одинаковы.
«Надо что-нибудь придумать»,— сказалъ царь самъ себѣ и, обратившись къ шумной толпѣ жениховъ, объявилъ, что дочь его сдѣлается женою того изъ присутствующихъ, кто исполнитъ заданную имъ задачу.
— Какую, какую?— послышалось со всѣхъ сторонъ.
— А вотъ какую,— отвѣчалъ царь, самодовольно поглаживая густую бороду.— У меня, изволите-ли видѣть, на дворѣ загнано штукъ сто зайцевъ; я желалъ бы выпустить ихъ съ утра на свободу съ тѣмъ, чтобы вечеромъ ровно въ девять часовъ всѣ они до единаго снова были бы загнаны на прежнее мѣсто.
— Но это такъ трудно!
— Это немыслимо!
— Это невозможно!
Опять раздались голоса отовсюду.
— Дѣло ваше, друзья мои,— замѣтилъ царь: — подумайте и сегодня послѣ обѣда дайте положительный отвѣтъ.
Женихи грустно покачали головами и разошлись молча; въ числѣ прочихъ ушелъ и пастушокъ Кирюшка.
— Трудную задачу придумалъ царь, не скоро выполнишь,— сказалъ онъ съ отчаяніемъ.
— «Трудную, но не невозможную»,— раздался вдругъ неожиданный голосъ, Богъ вѣсть откуда взявшейся старушки.
Пастушокъ взглянулъ на нее вопросительно; она вторично проговорила ту же фразу слово въ слово, всунула ему въ руки небольшой сверточекъ и со словами: «Съ помощью этой вещицы смѣло можешь обѣщать царю выполнить задачу», скрылась изъ виду.
Кирюшка въ первую минуту стоялъ словно громомъ пораженный, но затѣмъ пришелъ въ себя, успокоился и смѣло развернулъ пакетикъ, въ которомъ оказалась небольшая дудочка.
— Что же мнѣ съ нею дѣлать?— подумалъ юноша.
— «Когда наступитъ пора загонять зайцевъ домой, поднеси ее къ губамъ и проиграй какую-нибудь пѣсенку!» — послышался опять невидимый голосъ старушки.
— Ладно, будь по твоему,— отозвался Кирюшка, спряталъ дудочку въ карманъ и твердою поступью пошелъ въ царскія палаты.
— Я согласенъ,— сказалъ онъ, почтительно поклонившись:— прикажите выпустить зайцевъ.
Царь переглянулся съ царевной, у которой даже слезы выступили на глазахъ.
— Не кручинься раньше времени,— шепнулъ онъ ей на ухо:— ему никогда не выполнить ничего подобнаго; а въ случаѣ, еслибы и выполнилъ, то я придумаю что-нибудь новое.
И, обратившись къ придворнымъ слугамъ, отдалъ повелѣніе открыть загородку, гдѣ находились зайцы.
Вихремъ разнеслись послѣдніе въ разныя стороны, только хвостики отъ нихъ замелькали, но и это продолжалось не долго; менѣе чѣмъ черезъ десять минутъ ни одного не было уже видно.
— Посмотримъ, какъ-то ты загонишь ихъ вечеромъ,— сказалъ царь съ улыбкой.
Кирюшка, ничего не отвѣчая, вышелъ на поляну.
День тянулся для него необыкновенно долго; но вотъ, наконецъ, наступилъ вечеръ, часы на дворцовой башнѣ ударили половину девятаго. Кирюшка вынулъ изъ кармана дудочку, поднесъ къ губамъ и заигралъ извѣстную русскую пѣсню: «Ты поди, моя коровушка, домой».
Не успѣли раздасться мелодичные звуки, какъ вдругъ отовсюду стали сбѣгаться заяцъ за зайцомъ, и ровно къ девяти часамъ всѣ до единаго оказались на мѣстѣ.
Царь пришелъ въ недоумѣніе.
— Молодецъ, Кирюшка,— сказалъ онъ пастуху: — признаюсь, не ожидалъ отъ тебя такой прыти; но мнѣ этого мало, хочу сдѣлать второе испытаніе.
— Какое?— спросилъ Кирюшка.
— А вотъ сейчасъ увидишь.
И, приказавъ принести по цѣлому кулю ржи и пшеницы, сначала ссыпалъ ихъ въ одну кучу, а затѣмъ перемѣшалъ лопатою.
— Изволь, чрезъ два часа времени, отдѣлить зерно отъ зерна, иначе не видать тебѣ моей дочери, какъ своихъ ушей,— сказалъ царь и, съ досадою хлопнувъ дверью, вышелъ изъ горницы.
Кирюшка подсѣлъ ближе къ зернамъ, досталъ свою завѣтную дудочку, заигралъ на ней «Стрѣлочка» и что же? Зерна въ одно мгновеніе сами собой отдѣлились на двѣ разныя кучки: въ одной оказались ржаныя, а въ другой пшеничныя.
— Готово?— спросилъ царь по прошествіи двухъ часовъ.
— Извольте посмотрѣть,— отвѣчалъ Кирюшка.
— Да ты просто колдунъ, братецъ,— замѣтилъ царь,— Но мнѣ и этого еще мало, чтобъ выдать за тебя Любашу! Хочу дать третье испытаніе.
— Какое?
— За нѣсколько сотъ верстъ отсюда стоитъ огромный прекрасный замокъ, живетъ въ немъ мой родной братъ, Царь-Отвага прозывается. Слетай-ка ты къ нему, отнеси письмо, да обратно съ отвѣтомъ воротись ровно черезъ пять минутъ, слышишь?
— Слышу,— отозвался Кирюшка, стремглавъ выбѣжалъ изъ комнаты, схватилъ дудочку и заигралъ на, ней: «Запрягу-ль я тройку борзыхъ».
«На этотъ разъ дѣло, вѣрно, не выгоритъ!» — подумалъ царь.
Но не успѣлъ глазомъ моргнуть, какъ Кирюшка, на коврѣ-самолетѣ съ шумомъ ворвался въ комнату, черезъ полу-открытую дверь балкона и подалъ запечатанное письмо отъ Царя-Отваги.
— Признаюсь,— сказалъ царь: — я на своемъ вѣку такого молодца не видывалъ. Дѣлать нечего, надо выдать за тебя Любашу.
И, призвавъ царевну, объявилъ о своемъ намѣреніи.
— Какъ? что?— вскричала царевна, обливаясь слезами: — чтобы я, царская дочка, писаная красавица и самая завидная невѣста во всемъ околоткѣ пошла за пастуха?.. Нѣтъ, нѣтъ, никогда на свѣтѣ!
Съ этими словами дѣвушка хотѣла уже выбѣжать изъ комнаты, но Кирюшка, быстро соскочивъ съ мѣста, заслонилъ ей дорогу и проговорилъ почтительно:
— Прекрасная царевна, позвольте мнѣ просить у васъ одной милости.
— Какой?
— Прослушать небольшую мелодію.
— Какъ, развѣ ты ко всему еще и музыкантъ?— вмѣшался царь.
Кирюшка вмѣсто отвѣта вынулъ изъ кармана дудочку, и приложивъ къ губамъ, заигралъ прекрасную мелодію, во время которой вдругъ въ глазахъ царя, царевны и всей свиты, изъ скромнаго, одѣтаго въ грубый зипунъ пастуха, превратился въ изящнаго, красиваго рыцаря.
— Теперь, прекрасная царевна, вамъ не стыдно сдѣлаться моею женою,— сказалъ онъ, протянувъ руку Любашѣ.
Любаша пришла въ изумленіе. Въ тотъ же день была назначена помолвка, а черезъ недѣлю свадьба, на которую съѣхались отовсюду гости, а затѣмъ пировали и веселились вплоть до утренней зари.

ГОЛУБАЯ ПТИЧКА

Въ нѣкоторомъ царствѣ, въ нѣкоторомъ государствѣ, жилъ-былъ царь съ царицей; у нихъ была одна только дочка, красавица писаная, по имени Милавна; всѣ, кто только знали Милавну, любили ее безъ границъ, потому что красивѣе, милѣе и, главное, добрѣе этой дѣвушки рѣдко можно встрѣтить существа на бѣломъ свѣтѣ.
Но вотъ въ одинъ прекрасный день царица, мать Милавны, занемогла и занемогла серьезно.
Царь созвалъ докторовъ со всего свѣта; принялись они лѣчить царицу. Лѣчили, лѣчили, но вылѣчить не могли, она умерла черезъ два года.
Бѣдная Милавна обливалась горючими слезами; царь тоже тосковалъ очень долго, потомъ однако успокоился и задумалъ жениться вторично.
Взялъ онъ за себя вдову, у которой была дочь отъ перваго мужа; звали ее Горбушкой, вѣроятно потому, что у нея на спинѣ торчалъ огромный горбъ.
«Вотъ такъ уродъ уродилась у меня доченька»,— зачастую думала царица.— Какъ посмотрю на нее, да сравню съ царевной Милавной, такъ даже зависть возьметъ; надо постараться скорѣй выдать замужъ, а то засидится въ дѣвкахъ, состарѣется, еще хуже станетъ; куда я тогда съ ней дѣнусь… Да и злющая какая, просто упаси Господи.
Но сколько ни старалась бѣдная царица пріискать жениха своей Горбушкѣ,— все не удавалось. Кто только ни пріѣдетъ, кто ни посмотритъ, такъ сейчасъ и повернетъ оглобли назадъ, словно кипяткомъ обваренный. Стала царица мужа просить, нельзя-ли какъ дѣло уладить.
Царь задумался. Хотѣлось ему очень угодить царицѣ и онъ рѣшился уже разослать гонцовъ по всѣмъ царствамъ-государствамъ съ объявленіемъ, что вотъ, молъ, есть на свѣтѣ царевна, Горбушкой прозывается, какъ вдругъ пронесся слухъ, что какой-то молодой царевичъ изъ сосѣдняго государства ищетъ себѣ невѣсту и съ этимъ намѣреніемъ пріѣдетъ къ нимъ взглянуть на обѣихъ дочерей, чтобы посвататься за ту, которая больше понравится.
— Конечно онъ выберетъ Милавну,— съ досадой сказала царица:— нечего и надѣяться подсунуть ему Горбушку; развѣ вотъ что, попробовать нарядить ее въ самый дорогой костюмъ и украсить всѣми драгоцѣнностями, какія только найдутся въ замкѣ, а на Милавну надѣть старенькое, выпачканное платье и спрятать куда-нибудь подальше.
— Пожалуй,— отвѣчалъ царь, которому въ глубинѣ души очень жаль было родной дочери, но который, зная свирѣпый характеръ жены, не смѣлъ ей возражать и спорить.
Милавнѣ было объявлено, чтобы въ день пріѣзда молодого принца она не смѣла показываться, и дальше своей комнаты не выходила; затѣмъ, кромѣ того, у ней отобрали всѣ драгоцѣнности и наряды, оставшіеся послѣ матери. Бѣдная царевна сейчасъ же догадалась, въ чемъ суть. Горько и тоскливо стало у нея на душѣ, а дѣлать нечего, пришлось покориться.
Но вотъ, наконецъ, наступила высоко-торжественная минута. Молодой царевичъ, въ сопровожденіи многочисленной свиты, сидя на росломъ ворономъ конѣ, торжественно подъѣхалъ къ царскимъ палатамъ.
Царь, царица и царевна Горбушка, разодѣтые въ пухъ и прахъ, стояли на открытомъ балконѣ; Горбушка съ ногъ до головы была залита брилліантами, жемчугомъ и прочими драгоцѣнными каменьями, черезъ что казалась еще уродливѣе, еще безобразнѣе.
— Гдѣ же невѣста?— нерѣшительно спросилъ царевичъ. Царь вмѣсто отвѣта молча взялъ Горбушку за талію и осторожно выдвинулъ впередъ.
— Какъ?!— проговорилъ царевичъ, отшатнувшись:— развѣ это та самая царевна Милавна, о которой говорятъ во всемъ околоткѣ?
— Да… нѣтъ…— отвѣчала смущенная царица: — это моя старшая дочь… царевна Горбушка… Что же касается до царевны Милавны, то она немного нездорова… не можетъ выйти….
— Очень жаль,— отозвался царевичъ и, случайно поднявъ голову кверху, увидѣлъ въ одномъ изъ оконъ второго этажа замка красивую головку бѣдной Милавны, рискнувшей втихомолку выглянуть изъ-за опущенной тяжелой шелковой портьеры. Несмотря на то, что она была одѣта чуть не въ рубище и не имѣла при себѣ не только драгоцѣннаго камня, но даже самой простенькой вещицы, царевичъ до того залюбовался ею, что долго не могъ оторвать глазъ отъ окна. Царица в.се это отлично замѣтила и едва успѣлъ красавецъ-женихъ отъѣхать нѣсколько шаговъ отъ замка, какъ она, разсвирѣпѣвъ окончательно, тутъ же пристала къ царю съ убѣдительною просьбою засадить Милавну въ темницу.
— Но за что же?— рѣшился онъ возразить.— Что она такое сдѣлала, въ чемъ провинилась?
— Что она сдѣлала, въ чемъ провинилась?!— шипѣла, не помня себя отъ ярости, царица: — ты еще спрашиваешь! Да развѣ этого мало, что она осмѣлилась меня ослушаться и высунула свою противную голову изъ-за занавѣски, тогда какъ ей приказано было спрятаться?
Царь попробовалъ сказать еще нѣсколько словъ въ оправданіе несчастной дочери, но царица не приняла ничего во вниманіе и все-таки настояла на томъ, чтобы Милавну въ тотъ же день засадили въ темницу.
Горбушка, между тѣмъ, была въ отчаяніи; она со слезами и со злостью срывала съ себя дорогія украшенія.
— Будь покойна, дитя мое, не сердись, не волнуйся!— уговаривала ее мать:— мы что нибудь придумаемъ.
— Что придумаемъ? Ничего нельзя придумать!..— яростно кричала Горбушка.
— А вотъ какъ только всѣ въ домѣ улягутся спать, мы съ тобою отправимся на коврѣ-самолетѣ къ волшебницѣ Чернушкѣ.
— И что же?
— Попросимъ ея милости; если она захочетъ, то можетъ многое для насъ сдѣлать.
Эти слова успокоили Горбушку; она съ нетерпѣніемъ ожидала вечера, и какъ только на дворѣ стало темнѣть, и въ замкѣ наступила обычная тишина, сейчасъ же вмѣстѣ съ царицей пустилась въ путь-дорогу.
Быстро неслись онѣ на коврѣ-самолетѣ по направленію къ дремучему-предремучему лѣсу, гдѣ жила старая волшебница, которую застали спящею.
— Что случилось?— спросила волшебница, услыхавъ шорохъ.
— Ничего, Чернушка, не бойся, это мы — старыя знакомыя,— отвѣчала царица, и въ короткихъ словахъ объяснила причину своего посѣщенія.
Выслушавъ разсказъ о молодомъ царевичѣ, Чернушка успокоила царицу и царевну, давъ имъ честное слово, завтра рано утромъ, на зарѣ, отправиться прямо къ нему и сказать, что если онъ сію же минуту не посватается за Горбушку, то она, т.-е. волшебница, превратитъ его въ какую-нибудь ничтожную птичку.
Царица съ дочерью отправились домой совершенно успокоенныя, а Чернушка, не дождавшись даже бѣлаго дня, почти сейчасъ же послѣ ихъ отъѣзда вихремъ понеслась къ молодому царевичу и объявила ему свою угрозу.
— Если бы ты вздумала превратить меня не только въ какую-нибудь ничтожную птицу, но даже просто въ лягушку, то и тогда бы я не согласился жениться на этомъ уродѣ,— отвѣчалъ царевичъ, и уже хотѣлъ-было приказать выгнать ее вонъ, какъ вдругъ почувствовалъ, что у него начинаетъ сильно кружиться голова и что онъ изъ статнаго, красиваго юноши, превращается дѣйствительно въ небольшую, ничтожную птичку.
Первое время это показалось ему очень обиднымъ, но затѣмъ, когда однажды увидалъ онъ отраженіе своей красивенькой птичьей фигурки съ голубыми перышками на поверхности какой-то рѣчки или озера, то даже остался доволенъ и, не долго думая, сейчасъ же полетѣлъ по направленію къ темницѣ, гдѣ сидѣла несчастная Милавна. Бѣдная дѣвушка очень удивилась внезапному появленію необыкновенной птички; въ особенности же пришла въ недоумѣніе, когда послѣдняя вдругъ стала ежедневно прилетать къ ея окошку, и даже отъ времени до времени приносить вѣточки различныхъ полевыхъ растеній.
Такимъ образомъ прошло около года; птичка являлась каждый день аккуратно; царевна полюбила ее всей душею и, сама не зная почему, чувствовала себя въ ея присутствіи какъ-то отраднѣе.
Но вотъ однажды злая царица, подмѣтивъ часъ появленія безсловеснаго друга, приказала охотнику подстрѣлить его.
Это было настоящимъ горемъ для бѣдной царевны, въ особенности, когда она узнала черезъ саму же Горбушку, которая по глупости проболталась, что птичка эта была не простая птичка, а птичка-оборотень, т.-е. говоря иначе, тотъ самый царевичъ, который годъ тому назадъ пріѣзжалъ за нее свататься.
— Гдѣ же онъ теперь? Что съ нимъ сталось?— заботливо допытывалась Милавна.
— Онъ въ своемъ дворцѣ,— отвѣчала Горбушка:— опять принялъ прежній образъ человѣка… но только все плачетъ… тоскуетъ… Говоритъ, что пока былъ голубой птичкой, ему веселѣе жилось на свѣтѣ, такъ какъ могъ летать къ какой-то царевнѣ, которую очень любитъ, а теперь вотъ приходится сидѣть дома и не видѣть ее.
Милавна, конечно, сейчасъ поняла и догадалась, о какой царевнѣ шла рѣчь, но не дала замѣтить этого Горбушкѣ, чтобы та не передала матери.
Съ наступленіемъ ночи присѣла она къ открытому окну своей мрачной темницы и стала думать горькую думушку.
— Милавна, а Милавна!— раздался вдругъ гдѣ-то невидимый голосъ.
Милавна привстала съ мѣста, высунулась въ окно, но никого не замѣтила.
— Кто зоветъ меня?— спросила она съ удивленіемъ.
— Я!— отвѣчалъ тотъ же самый невидимый голосъ.
— Да кто же, наконецъ, я никого не вижу.
— Меня трудно видѣть, я сижу въ травѣ; надо подойти совсѣмъ близко, чтобы разсмотрѣть такое маленькое существо.
— Но вѣдь, вѣроятно, есть же у тебя какое-нибудь имя?
— Да, меня зовутъ лягушкой.
— Странно; лягушки, кажется, всегда квакаютъ, а ты говоришь точно такъ, какъ говорятъ люди.
— Въ томъ-то и дѣло, дорогая Милавна, что я не простая лягушка, а лягушка-волшебница; мнѣ давно извѣстно, какъ ты тоскуешь и плачешь; какъ засадилъ тебя сюда твой родитель-батюшка, и очень, очень хочется пособить горю.
— Спасибо, добрая лягушка, но это положительно невозможно.
— Ошибаешься, прекрасная царевна, для насъ, волшебницъ, все возможно. Если хочешь, я докажу на дѣлѣ,— и не успѣла лягушка-волшебница проговорить эти слова, какъ вдругъ дверь темницы отворилась сама собою, царевна вышла на улицу, очутилась въ прекрасномъ саду, гдѣ цвѣли только одни розаны да жасмины; навстрѣчу ей показался тотъ самый красавецъ-царевичъ, котораго она украдкой видѣла изъ-за опущенной гардины; онъ съ радостью подбѣжалъ къ царевнѣ, схватилъ за обѣ руки и привелъ въ хрустальный дворецъ, гдѣ въ тотъ же день была отпразднована ихъ свадьба.
Старый царь присутствовалъ на пиру; а злая мачиха и Горбушка, превратившіяся въ двухъ неуклюжихъ черныхъ воронъ, съ громкимъ карканьемъ полетѣли далеко-далеко.

МОШКА, ЦАРСКІЙ СКОРОХОДЪ

За рѣками за горами, за широкими морями, въ одномъ большомъ-пребольшомъ городѣ, жилъ-былъ крошечный уродецъ мальчуганъ, по имени Тимошка или просто Мошка, какъ величали его добрые люди.
Ростомъ Мошка былъ не больше полъ-аршина, но голова его въ объемѣ не уступала доброму кочню-капусты и казалась еще уродливѣе, потому что мальчуганъ имѣлъ обыкновеніе постоянно обертывать ее пестрымъ платкомъ на манеръ чалмы, какъ дѣлаютъ турки.
Одѣвался Мошка тоже совсѣмъ не по людски; просто, бывало, какъ выйдетъ на улицу — чистая уморушка возьметъ на него глядя: шаровары откуда-то досталъ широкія, ярко-краснаго цвѣта; поясъ желтый съ коричневыми разводами, да за него еще запихнулъ кинжалъ, величиною почти съ самого себя; на плечи накинулъ балахонъ необыкновеннаго покроя, ноги всунулъ въ громадныя туфли съ острыми, приподнятыми кверху, носками — ну совсѣмъ какъ есть турокъ, да и только.
Одни говорили, что все это одѣяніе перешло въ наслѣдство отъ отца, умершаго нѣсколько лѣтъ тому назадъ; другіе утверждали, будто какой-то проѣзжій, неизвѣстный мужчина, путешествовавши по бѣлому свѣту на коврѣ-самолетѣ, подарилъ ему свое платье въ знакъ благодарности за то, что онъ сослужилъ ему какую-то службу; третьи предполагали, что старая колдунья, жившая гдѣ-то далеко въ лѣсу подъ горою, нарядила мальчика подобнымъ образомъ на общее посмѣшище. Словомъ сказать, толковъ было не мало, но до правды все-таки докопаться никому не удалось, тѣмъ болѣе, что Мошка, со своей стороны, былъ очень молчаливъ, на улицѣ показывался рѣдко и все больше прятался отъ людского глаза по разнымъ задворкамъ да закоулкамъ. Въ особенности не любилъ онъ встрѣчаться съ уличными мальчишками, которые всякій разъ, завидѣвъ его, принимались подтрунивать, дергать за полы, высовывать языки и пѣть нарочно сложенную въ честь его глупую безсмысленную пѣсню:

«Тимошенька, Мошенька,
Попляши, поскачи,
Твои ножки хороши».

Сердился въ душѣ Мошка на оборванную ватагу, нѣсколько разъ даже хватался за кинжалъ, чтобы вспугнуть ее, но потомъ, должно быть вспомнивъ, что онъ ниже, меньше и слабѣе всѣхъ, грустно опускалъ головушку и, отмалчиваясь на грубыя шутки, быстро сѣменилъ ноженками, стараясь поскорѣе куда-нибудь спрятаться.
Такъ проходили дни, недѣли, мѣсяцы.
Взгрустнулось однажды Мошкѣ не на шутку; досадно, обидно стало, что надъ нимъ издѣваются; задумалъ мальчикъ покинуть родную сторонушку, да поискать счастья въ чужихъ людяхъ. И вотъ, поднявшись рано-ранешенько, когда въ городѣ еще всѣ спали и на дворѣ, кромѣ собакъ, никого не было видно, тихонько пустился въ путь-дорогу, а куда?— и самъ не вѣдалъ.
Прошелъ онъ улицу, другую, третью — ни души не попалось навстрѣчу; вышелъ за городъ, вздохнулъ легко, свободно. «Тутъ никто не станетъ дразнить меня»,— мысленно проговорилъ самъ себѣ мальчуганъ и даже подпрыгнулъ отъ радости.
А кругомъ его было дѣйствительно хорошо, привольно.
Дорога, какъ змѣйка, вилась передъ глазами и словно куда-то манила, словно приговаривала: «Иди, иди, тамъ тебѣ будетъ хорошо, весело.

«Тимошенька, Мошенька,
Попляши, поскачи,
Твои ножки хороши»

вдругъ припомнилась Мошенькѣ знакомая пѣсенка, но она на этотъ разъ не только не опечалила его, но, напротивъ, еще больше придала бодрости.
Онъ весело оглянулся на всѣ четыре стороны, и съ любопытствомъ разсматривая каждый попавшійся на глаза цвѣточекъ, каждую летавшую мимо птичку, бабочку, каждую ползущую по травѣ букашку, считалъ себя совершенно довольнымъ и счастливымъ.
Два дня и двѣ ночи былъ Мошка въ дорогѣ; наконецъ, на третій — притомился, да и голодъ почувствовалъ.
— Что же,— проговорилъ онъ вздохнувъ: — нигдѣ не видно ни села, ни города?
Вдругъ передъ нимъ словно изъ земли выросла каменная стѣна съ высокими желѣзными воротами.
Другой на его мѣстѣ можетъ быть и испугался бы, но Мошка былъ не изъ трусливыхъ; онъ смѣло подбѣжалъ къ воротамъ и попробовалъ слегка ихъ толкнуть ногою; ворота подались, скрипнули, открылись, и Мошка очутился въ одной изъ улицъ совершенно незнакомаго ему города.

«Тимошенька, Мошенька,
Попляши, поскачи,
Твои ножки хороши»

раздалось за спиною мальчика, но пѣсня опять не смутила его, потому что въ ней не слышалось насмѣшки, какъ бывало прежде.
Онъ остановился, повернулъ голову и увидѣлъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя высокую сухопарую старуху, ноги которой были обуты точно въ такія же туфли, какъ его собственныя; на головѣ она имѣла какой-то странный уборъ, на неуклюжихъ плечахъ длинную зеленую мантію, надѣтую сверхъ ярко-оранжевой юбки; въ рукахъ держала палку и чернаго жирнаго кота съ необыкновенно блестящими глазами; другой точно такой же жирный котъ, только сѣраго цвѣта, стоялъ около на полу и, ощетинившись, съ любопытствомъ разглядывалъ Мошку.
— Здравствуй, дитятко,— зашамкала старушка, ласково кивая головой.
— Здравствуй, бабушка,— отвѣчалъ онъ и, пристально взглянувъ въ лицо старухи, замѣтилъ, что кожа у нея была не такая какъ у всѣхъ людей, а совершенно темнокоричневая.
— Здравствуй, здравствуй,— повторила она скороговоркой:— что скажешь хорошенькаго?
— Ничего, бабушка, не могу сказать тебѣ ни худого, ни хорошаго, кромѣ развѣ того, что очень усталъ и сильно проголодался.
Старуха улыбнулась.
— Что же мнѣ-то изъ этого,— отозвалась она немного помолчавъ.
— Пусти отдохнуть и дай покушать.
— Покушать?
— Да!
— Но вѣдь я ничего не готовлю, кромѣ обѣда для вюихъ собакъ и кошекъ.
— Не бѣда, бабушка; голодъ, говорятъ, не тетка, я и собачьему обѣду радъ буду.
— Ладно; только прежде разскажи, кто ты такой, откуда явился и куда пробираешься.
Мошка въ короткихъ словахъ разсказалъ старухѣ всю свою печальную исторію, а на вопросъ, куда пробираешься — отвѣчалъ, что самъ не знаетъ, а идетъ просто такъ, куда глаза глядятъ.
— Тогда мы вотъ что сдѣлаемъ,— начала старушка, дружески погладивъ Мошку по головѣ:— оставайся жить у меня въ услуженіи, работа не трудная. Обязанность твоя будетъ заключаться въ томъ, чтобы присматривать за моими собаками и кошками; ихъ у меня не много, всего по четыре штуки тѣхъ и другихъ.
— Что же мнѣ съ ними надо дѣлать, бабушка?— спросилъ Мошка.
— Какъ что дѣлать: мыть, чесать, помадить, ночью укладывать спать, днемъ водить прогуливаться и смотрѣть, чтобы они чего не напроказили. Согласенъ?
— Съ большимъ удовольствіемъ; дѣло не мудрое, исполнить легко.
Старуха взяла Мошку за руку и ввела въ домикъ, стѣны котораго были сдѣланы изъ бѣлаго мрамора; въ комнатѣ, предназначенной для кошекъ, на полу лежали четыре голубыя атласныя подушки, а въ сосѣдней, такъ называемой собачьей, помѣщался длинный кожанный диванъ съ высокою спинкою; на немъ спали всѣ четыре собаки вмѣстѣ, но для каждой имѣлось отдѣльное стеганое одѣяльце.
Сначала Мошкѣ очень понравилась новая обязанность, но затѣмъ вскорѣ надоѣла до того, что онъ относился къ ней добросовѣстно только въ присутствіи самой хозяйки, а какъ только она куда-нибудь отлучалась, сейчасъ же или ложился спать, или самъ убѣгалъ изъ дома.
Собаки и кошки, воспользовавшись его отсутствіемъ, зачастую затѣвали драки и разъ даже, развозившись, толкнули стеклянный шкапчикъ, опрокинули его и разбили стоявшую тамъ чайную посуду. Старуха пришла въ ярость; она очень дорожила этой посудой и, позвавъ немедленно Мошку, сначала приколотила его чуть не до полусмерти, а затѣмъ, боясь повторенія чего-нибудь подобнаго, послала купить висячій замокъ, который собственноручно повѣсила на дверь, ведущую въ ея спальню, куда входъ безъ того всѣмъ было строго воспрещенъ, и куда Мошкѣ изъ любопытства давно хотѣлось заглянуть, но все не удавалось.
Передавъ старухѣ купленный замокъ и едва опомнившись отъ полученныхъ побоевъ, присѣлъ бѣдняжка на порогъ собачьей комнаты и горько-горько заплакалъ.

«Тимошенька, Мошенька,
Попляши, поскачи,
Твои ножки хороши»,

раздался гдѣ-то около невидимый голосъ.
Мошка вздрогнулъ и положительно пришелъ въ удивленіе, когда замѣтилъ, что голосъ этотъ принадлежалъ одной изъ собачекъ, которую онъ любилъ въ особенности.
— Вотъ чудеса,— сказалъ мальчикъ: — я не зналъ, что здѣсь собаки говорятъ по человѣчьи,— и, вставъ съ порога, подошелъ къ своей любимицѣ.
Собачка прыгнула съ дивана, вильнула хвостомъ и, осторожно взявъ въ зубы кончикъ полы Мошкинаго балахончика, потащила его по направленію къ спальнѣ старухи.
Мальчикъ не могъ ничего понять и окончательно изумился, когда таинственная дверь, вдругъ сама собою, растворилась и онъ очутился тамъ, куда попасть никогда не думалъ.
Собачка находилась тутъ же, она смотрѣла на него веселыми смѣющимися глазками. Это ободрило Мошку; онъ началъ съ любопытствомъ осматриваться кругомъ и, удивляясь на каждомъ шагу различнымъ драгоцѣнностямъ и рѣдкостямъ, которыми была завалена комната, съ любопытствомъ разглядывалъ все по порядку.
Чего-чего только ни насмотрѣлся онъ тутъ! Одна вещь казалась лучше, дороже и красивѣе другой. Мошкѣ хотѣлось все пересмотрѣть, все перетрогать, но онъ только боялся, чтобы ихъ не настигла на мѣстѣ преступленія старуха и готовился выйти обратно, какъ нечаянно задѣвъ рукою за голубую фарфоровую вазу, уронилъ ее на полъ и разбилъ въ дребезги.
— Что теперь дѣлать?— съ отчаяніемъ воскликнулъ бѣдный мальчикъ:— бѣжать, бѣжать скорѣе безъ оглядки куда глаза глядятъ.
И уже бросился къ двери, какъ вдругъ услыхалъ шаги.
«Пропало все»,— подумалъ Мошка, съ отчаяніемъ ломая руки.
— Нѣтъ, не все пропало,— опять заговорила собачка человѣческимъ голосомъ:— тамъ, въ углу, стоятъ большія туфли и палка съ набалдашникомъ въ видѣ львиной головы,— надѣвай скорѣе эти туфли, бери палку и маршъ впередъ, все будетъ отлично!
Мошка въ первую минуту не могъ ничего сообразить, но затѣмъ, когда собачка взяла вторично конецъ его балахона и почти силою подвела къ углу — исполнилъ ея приказаніе и сейчасъ же почувствовалъ, что ноженки его вдругъ задвигались сами собою и побѣжали до того быстро, что онъ не могъ остановиться.;
Только тутъ мальчикъ догадался, что туфли и палка заколдованы и что съ ихъ помощью онъ дѣйствительно можетъ убѣжать далеко отъ старухи, которая теперь, конечно, со злости готова не только приколотить его, но даже убить до смерти.
Бѣжитъ Мошка, бѣжитъ впередъ, наконецъ усталость разбираетъ, хочетъ присѣсть на траву, отдохнуть, а ноги не останавливаются.
— Что тутъ дѣлать?— опять вскрикиваетъ бѣдняжка чуть не со слезами и къ довершенію удивленія слышитъ, что палка говоритъ ему въ отвѣтъ:
— Сбрось туфли, тогда отъ тебя будетъ зависѣть, идти впередъ или остановиться.
Послушался Мошка палочки, сбросилъ туфли, и дѣйствительно, сейчасъ же остановился, прилегъ на траву, закрылъ глаза и крѣпко-крѣпко заснулъ.
Во снѣ приснилась ему собачка-добродѣтельница, которая объявила, что если онъ хочетъ быть богатъ и счастливъ въ жизни, то долженъ пуще глаза беречь туфли и палочку, потому что съ помощью первыхъ можетъ бѣжать, куда только вздумаетъ, а съ помощью второй непремѣнно рано или поздно отыщетъ несмѣтное сокровище.
— Но какимъ же образомъ?— спрашиваетъ Мошка.
— Придетъ пора, узнаешь,— отвѣчала собачка.
— Нѣтъ, ты скажи. Мнѣ очень хочется знать, какимъ это образомъ я найду несмѣтное сокровище.
— Ишь, какой любопытный; ну да изволь, такъ и быть, скажу, коли тебѣ ужъ больно хочется.
— Какъ же, какъ?— допытывался Мошка.
— А вотъ, какъ пойдешь, значитъ, по бѣлому свѣту разгуливать, опираючись на дубинку со львиной головой, то старайся запримѣтить, гдѣ и въ какомъ именно мѣстѣ застучитъ она о землю; если стукнетъ три раза, значитъ тутъ находится золото, а два — такъ серебро; ты сейчасъ и старайся докопаться.
— Ну, а насчетъ туфель-то какъ быть?
— Насчетъ туфель дѣло самое простое: хочешь сидѣть на мѣстѣ — сними, хочешь идти куда, чтобы никто не догналъ — надѣнь… Вотъ и все.
— Ну, а…
Но тутъ надъ самымъ ухомъ Мошки раздался какой-то шумъ, который разбудилъ его; онъ поспѣшно открылъ глаза и первымъ дѣломъ осмотрѣлся кругомъ, тутъ-ли его туфли-скороходы и дорогая дубинка.
То и другое по счастью оказалось нетронутымъ и спокойно лежало на прежнемъ мѣстѣ. Тогда, не долго думая, Мошка поднялся съ травы, взялъ въ руки палочку, ноженки всунулъ въ туфли и что твой вихрь помчался впередъ по дорогѣ. Къ вечеру остановился онъ около большого, пребольшого стекляннаго дворца, такого красиваго, что и описать трудно.
— Вотъ бы пожить въ этомъ дворцѣ,— подумалъ мальчикъ, сбросивъ съ себя туфли, причемъ, конечно, сейчасъ же остановился, намѣреваясь тихими неслышными шагами пробраться во внутреннія комнаты, но у входа его задержалъ привратникъ.
— Куда лѣзешь?— грубо спросилъ онъ Мошку.
— Развѣ нельзя?
— Конечно, нельзя, здѣсь живетъ царь и его прислуга; постороннимъ лицамъ входъ воспрещается.
— Нельзя-ли мнѣ поступить въ число царской прислуги?
Привратникъ засмѣялся.
— Какой ты слуга, когда тебя отъ земли не видно!
— Это ничего не значитъ: малъ золотникъ да дорогъ. Поди доложи царю, что я прошу, какъ милости, разрѣшить мнѣ сдѣлаться царскимъ скороходомъ.
— Съ твоими-то крошечными ноженками,— возразилъ привратникъ, расхохотавшись громче прежняго.
— Да, съ моими крошечными ноженками,— отвѣчалъ Мошка, и при этомъ такъ грозно взглянулъ на своего собесѣдника, что тотъ сейчасъ же отправился къ царю передать убѣдительную просьбу мальчика.
— Хорошо,— сказалъ царь:— но прежде чѣмъ зачислить его въ свиту, я хочу сдѣлать испытаніе. Пускай завтра утромъ онъ явится на зеленый лугъ, который находится передъ дворцомъ, и покажетъ намъ свое искусство; одновременно съ нимъ пойдетъ туда же еще другой скороходъ, ростомъ вдвое выше его и конечно гораздо сильнѣе; оба они должны будутъ по моему приказанію три раза обѣжать кругъ взадъ и впередъ, и если ему удастся опередить большого скорохода, тогда я не только соглашусь принять его въ число моихъ вѣрныхъ слугъ, но еще награжу такъ щедро, что онъ не ожидаетъ.
Привратникъ слово въ слово передалъ Мошкѣ рѣшеніе, полагая, въ глубинѣ души, что Мошка не согласится выдержать испытаніе; но Мошка, напротивъ, чрезвычайно обрадовался и съ полною увѣренностью на успѣхъ нетерпѣливо ожидалъ слѣдующаго дня.
Какъ только на дворѣ начало свѣтать, показалось солнышко, всталъ онъ съ постели, умылся, причесался, Богу помолился и, взявъ подъ мышку туфли, вышелъ на зеленый лугъ, куда по прошествіи нѣкотораго времени пріѣхалъ царь съ царицей, царевной и многочисленной свитой.
— Ну, ужъ скороходъ, отъ земли не видно,— слышалось со всѣхъ сторонъ.— Гдѣ ему тягаться за рослымъ силачомъ, который можетъ придавить его большимъ пальцемъ; лучше бы и не пробовалъ.
— Я самъ того же мнѣнія,— сказалъ царь: — но бѣдняга такъ убѣдительно просилъ, что мнѣ не хотѣлось отказать ему. Пусть потѣшится.
И далъ знакъ рукой, что состязаніе начинается.
Оба противника вышли на середину. Стоя рядомъ съ высокимъ, статнымъ мужчиной, Мошка казался еще меньше, еще уродливѣе.
Но вотъ пустились они въ бѣгъ и — каково чудо, каково диво!— великанъ не успѣлъ обогнуть кругъ, какъ нашъ каплюшка достигъ цѣли окончательно.
Всѣ такъ и ахнули.
— Вотъ такъ молодецъ, вотъ такъ удалецъ!— слышалось отовсюду.
— Подойди сюда,— сказалъ царь, ласково кивнувъ головой мальчику.— Я вижу, что ты дѣйствительно малый хоть куда; охотно дѣлаю тебя моимъ скороходомъ и кромѣ того даю ежегодно по сту червонцевъ золота.
Мошка низко поклонился, онъ былъ совершенно доволенъ; на слѣдующій же день поступилъ въ число царской свиты и считалъ себя счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ.
Но видно вѣчнаго счастья на землѣ не бываетъ; такъ случилось и съ Мошкой.
Придворная прислуга, замѣтивъ, что царь ласкаетъ и любитъ крошечнаго скорохода, стала завидовать ему и иногда причиняла различныя неудовольствія.
Мошка сначала не замѣчалъ этого, но потомъ, когда однажды кто-то изъ царскихъ конюховъ его ужъ очень сильно обидѣлъ, затосковалъ не на шутку и, спрятавшись въ глубину сада, горько расплакался.
Часа три проплакалъ бѣдняжка; наконецъ, когда начало смеркаться, взялъ въ руки лежащую дубинку и поплелся домой. Не успѣлъ онъ выйти за уголъ, какъ вдругъ почувствовалъ, что дубинка задрожала и три раза стукнула о землю… Тогда вспомнилъ онъ предсказаніе собачки, и вынувъ изъ-за пояса кинжалъ, принялся усердно разрывать землю, въ глубинѣ которой, дѣйствительно, оказался глиняный горшокъ, наполненный червонцами.
Радостно забилось сердечко мальчугана; онъ началъ поспѣшно набивать карманы и, придя домой, тщательно спряталъ подъ подушку, съ намѣреніемъ при первомъ удобномъ случаѣ наградить завистливаго конюха и прочую прислугу для того, чтобы они относились къ нему болѣе благосклонно; но и тутъ не посчастливилось бѣдняжкѣ: конюхъ послѣ первой же получки началъ хвастать товарищамъ, и между ними пошли толки, откуда, молъ, Мошка беретъ такое множество денегъ; положимъ, царь платитъ ему хорошо, но все-таки дѣло должно быть не совсѣмъ чистое. Вмѣсто благодарности за полученные червонцы, конюхъ, черезъ посредство болѣе близкихъ къ царю людей, постарался донести обо всемъ случившемся; царь ужасно разгнѣвался и, не желая подробно разспрашивать Мошку какъ и что было, велѣлъ засадить въ тюрьму, чтобы затѣмъ казнить смертной казнью.
Мошка струсилъ, что его настигли врасплохъ и едва успѣлъ захватить съ собою одну туфлю; другую же, вмѣстѣ съ заколдованной палочкой, оставилъ въ стеклянномъ замкѣ.
«Какъ тутъ быть?— думалъ мальчуганъ, молча слѣдуя за царской стражей:— на одной ногѣ далеко не убѣжишь!»
Но тѣмъ не менѣе, воспользовавшись минуткой, когда стража, проводивъ его до темницы, расположилась немного отдохнуть въ ожиданіи тюремнаго сторожа, плутишка ловкимъ, незамѣтнымъ образомъ надѣлъ дорогую для него туфлю на правую ногу, и не успѣлъ моргнуть глазомъ, какъ очутился далеко за городомъ.
Солдаты спохватились; тюремщики забѣгали въ разныя стороны, осыпая крошечнаго скорохода градомъ ругательствъ. А онъ, подпрыгивая на одной ножкѣ, все бѣжалъ себѣ впередъ, да впередъ безъ оглядки.
Проскакавъ такимъ образомъ болѣе сутокъ, Мошка страшно утомился; придя въ густой, непроходимый лѣсъ, сбросилъ туфлю, сѣлъ подъ дерево и началъ думать горькую думу, какъ бы полегче да поискуснѣе вывернуться изъ бѣды и, главное, добыть отъ царя другую туфлю и дубинку, безъ чего, конечно, не разсчитывалъ ни на какія удачи въ продолженіе остальной части своей жизни.
Сколько бѣдняга ни ломалъ головы, придумать ничего не могъ; съ отчаяніемъ поднялъ глаза кверху и вдругъ совершенно неожиданно для самого себя только тутъ замѣтилъ, что дерево, подъ тѣнью котораго онъ расположился, было все усыпано превосходными красными яблоками.
Молча протянулъ мальчикъ руку, сорвалъ одно изъ нихъ и принялся кушать; яблоко оказалось очень вкуснымъ; но чѣмъ больше онъ ѣлъ ихъ, тѣмъ сильнѣе начиналъ чувствовать жажду, желая утолить которую, всталъ съ мѣста, чтобы подойти къ журчавшему по близости свѣтлому ручейку и вдругъ… о, ужасъ!— увидалъ въ водѣ отраженіе своей физіономіи и замѣтилъ, что у него выросли длинныя-предлинныя ослиныя уши.
«Часъ отъ часу не легче»,— подумалъ бѣдняга, заливаясь горючими слезами.

«Тимошенька, Мошенька,
Попляши, поскачи,
Твои ножки хороши»

раздалось за его спиною; онъ обернулся, и увидѣвъ, что Заколдованная туфля сама собою подошла къ нему, живо надѣлъ ее и опять заскакалъ впередъ безъ оглядки.
Долго-ли, коротко-ли продолжалось это скаканіе, Мошка не могъ отдать отчета, потому что думалъ объ однихъ своихъ ушахъ и очнулся только тогда, когда почувствовалъ, что туфля опять свалилась съ ноги и онъ лежалъ въ изнеможеніи подъ точно такимъ же деревомъ какъ-то, съ котораго сію минуту рвалъ сочные яблоки; но на этотъ разъ дерево было усѣяно уже не яблоками, а грушами.
Аппетитно смотрѣли они на мальчика. Мошка сначала боялся попробовать; но потомъ не выдержалъ, сорвалъ одну и принялся кушать; когда груша была съѣдена, опять почувствовалъ бѣдняга сильную жажду. Осмотрѣлся кругомъ, увидѣлъ по близости большое озеро, со страхомъ подбѣжалъ къ нему, нагнулся и… радостно захлопалъ въ ладоши, потому что объ ослиныхъ ушахъ больше не было и помину.

«Тимошенька, Мошенька,
Попляши, поскачи,
Твои ножки хороши»

на этотъ разъ самъ себѣ запѣлъ Мошка и пустился въ плясъ какъ безумный.
«Теперь дѣло выиграно, теперь я знаю что сдѣлать, чтобы вернуть мои сокровища»,— сказалъ онъ многозначительно и, нарвавъ спѣлыхъ грушъ, всунулъ ногу въ туфлю и поскакалъ къ тому дереву, гдѣ росли красныя яблоки.
«Корзиночку бы надо раздобыть»,— сказалъ онъ, остановившись около яблони.
И не успѣлъ моргнуть глазомъ, какъ туфля его, снятая съ ноги, вдругъ куда-то помчалась.
— Стой, стой!— крикнулъ отчаянно въ слѣдъ ей Мошка:— я пропаду безъ тебя.
Но туфля не слушала. Мошка упалъ духомъ.
Горевать ему долго не пришлось, потому что менѣе чѣмъ черезъ часъ времени она вернулась обратно съ круглою плетеною корзинкою, въ которой лежало что-то черное.
— Вотъ спасибо,— радостно сказалъ мальчикъ.— Мало того, что раздобыла корзинку, а еще угадала мои мысли и положила туда именно то, что мнѣ надобно; спасибо за все, а главное за то, что сама воротилась.
Не теряя понапрасну времени, Мошка сейчасъ же вынулъ лежавшій въ корзинкѣ черный плащъ, накинулъ его на плечи, затѣмъ привязалъ тамъ же спрятанную сѣдую бороду, и набравъ множество красныхъ яблокъ, смѣло отправился по направленію къ стеклянному дворцу, гдѣ жилъ такъ несправедливо поступившій съ нимъ царь.
«Узнать кажется мудрено,— думалъ Мошка:— я устрою ловкую штуку».
И благодаря своей покровительницѣ туфлѣ очень скоро пришелъ къ давно знакомому мѣсту.
День клонился къ вечеру. Мошка зналъ, что въ это время царь передъ чаемъ любитъ лакомиться фруктами, а потому, прокравшись незамѣтнымъ образомъ къ балкону, подставилъ корзинку на подоконникъ; самъ же спрятался по близости въ кусты и, затаивъ дыханіе, съ нетерпѣніемъ ждалъ, что будетъ. Но вотъ дверь, ведущая съ террасы во внутреннія комнаты, скрипнула и на порогѣ показался царь въ сопровожденіи жены и дочери.
— Папа,— замѣтила послѣдняя:— посмотри, какія превосходныя яблоки!
Царь молча кивнулъ головой и подошелъ къ корзинкѣ, чтобы отвѣдать превосходныхъ на видъ яблокъ.
Но едва успѣлъ онъ скушать одно изъ нихъ, какъ вдругъ царица всплеснула руками и вскрикнула.
— Что случилось?— удивился царь и, повернувшись къ ней лицомъ, въ свою очередь, изумился, когда замѣтилъ, что у нея и у царевны, тоже покушавшихъ вкусныхъ яблокъ, вдругъ выросли ослиныя уши. Съ отчаяніемъ бросился онъ къ зеркалу, въ которомъ — увы!— ясно увидѣлъ свое собственное безобразіе.
Сейчасъ же были разосланы верховые во всѣ четыре стороны свѣта, чтобы созвать лучшихъ докторовъ; но всѣ усилія ихъ вылѣчить царскую семью отъ страшнаго недуга остались безуспѣшными до тѣхъ поръ, пока Мошка, наконецъ въ волю натѣшившись надъ ними, вышелъ изъ кустовъ и неожиданно появился въ комнатѣ.
Длинный плащъ и сѣдая борода такъ измѣнили мальчика, что никто изъ присутствующихъ не подозрѣвалъ, что предъ ними стоитъ бывшій царскій скороходъ Мошка.
— Кто ты такой?— спрашивали его придворные.
— Докторъ,— отвѣчалъ Мошка,— стараясь говорить густымъ басомъ.— Проходилъ мимо и слышалъ, что здѣсь какой-то необычайный недугъ приключился; такъ вотъ, значитъ, пришелъ предложить свои услуги.
Остальные доктора съ недовѣріемъ переглянулись между собой и хотѣли безъ церемоніи выпроводить незванаго гостя, но царь запретилъ имъ дѣлать это и, подозвавъ крошечнаго человѣчка въ темной мантіи, обѣщалъ съ ногъ до головы осыпать золотомъ, серебромъ и драгоцѣнными каменьями, лишь бы только онъ вылѣчилъ его, царицу и царевну.
— Можно,— отозвался Мошка:— только для этого необходимо, чтобы я обошелъ всѣ комнаты стекляннаго дворца и самъ по своему усмотрѣнію избралъ ту, которая мнѣ покажется удобнѣе для операціи.
Царь велѣлъ слугѣ подробно показать Мошкѣ расположеніе комнатъ, и когда одна изъ нихъ, именно та, гдѣ находилась оставленная туфля и волшебная дубинка, была выбрана, послѣдовалъ туда въ сопровожденіи царя, царицы, царевны и всей свиты.
Мошка важно выступилъ на середину, сунулъ руку въ карманъ и, вынувъ крупныя спѣлыя груши, подалъ одну изъ нихъ царицѣ, приказавъ немедленно скушать.
Царица исполнила его приказаніе, и каково же было ея счастье, какова радость. По мѣрѣ того, какъ она кушала грушу, ослиныя уши ея дѣлались все меньше и меньше и въ концѣ концовъ совершенно пропали.
То же самое продѣлалъ онъ съ царевной.
— Теперь моя очередь,— радостно вскричалъ царь, протягивая руку, чтобы тоже получить лѣкарство.
— Очередь-то твоя,— отвѣчалъ-Мошка:— только лѣкарство-то отъ меня ты не получишь.
— Почему?
— Потому, что не разузнавъ, дѣйствительно ли я виноватъ передъ тобою, велѣлъ засадить въ темницу и казнить смертною казнью.
— Помилуй, когда же это могло быть, если я тебя совершенно не знаю и сегодня вижу въ первый разъ.
Мошка вмѣсто отвѣта сбросилъ мантію и бороду. Царь такъ и ахнулъ.
— Такъ это ты, негодный мальчишка! Но съ тобою мы живо расправимся. Эй!— закричалъ онъ, обратившись къ прислугѣ:— схватите его…
Но Мошка этимъ временемъ успѣлъ всунуть ноги въ туфли, захватилъ дубинку и, запѣвъ свою любимую пѣсенку: «Тимошенька, Мошенька», какъ вихрь промчался мимо разгнѣваннаго царя, и навсегда скрылся изъ виду.